Константин Корсар - Досье поэта-рецидивиста
Приводы в милицию и вытрезвитель стали постоянными, при этом талант тоже не сдавался и устраивал меня то на одну, то на две работы сразу, выжимая из меня параллельно научные статьи да заставляя с болью в сердце кряхтеть над авторскими заданиями для моих юных, но весьма уже ничего учениц в школе и старых толстых асексуальных баб на заочке в педе и паровозной академии.
Жизнь шла своим чередом. Я уже почти смирился со своим недугом, не оставляя меж тем попыток от него избавиться. Был я постоянным дегустатором новой алкогольной продукции и различных способов усыпить талант чем-нибудь психотропным. Обо мне пошла недобрая, но всё же хоть какая-то слава – стали интересоваться, чем да как дёшево и сердито уделаться; где купить, как накрыть и приготовить; стали приглашать в качестве эксперта, бывалого и знатока. Но я-то знал, что все эти приглашения пропитаны фальшью, лицемерием и корыстью. Люди хотели побыть в компании не со мной, а с талантом и тоже его подхватить, а на меня им было абсолютно наплевать.
Но однажды всё изменилось. Осенним субботним утром я, как обычно, встал часов в десять и отправился в магазин прикупить различных лекарств, ведь в выходные талант особо зверствовал. Встретив знакомого – счастливого парня, которого талант не зацепил и посему тот каждый день весело с радости надирался, мня себя ни много, ни мало Веней Ерофеевым, я налил два стакана порто. Выпили. И тут я ощутил нечто необычное, нечто из детства, нечто совсем другое, давно забытое, почти уже стёршееся из памяти. Глаза мои открылись, и мир предстал в ином свете. Всё, что раньше было невыразимо, стало вдруг ясным, чётким и простым, то, что раньше изнутри на меня давило, вмиг ушло.
– Похоже, таланта нет… кажется, я наконец-то его пропил… – осторожно шёпотом, чтобы не сглазить, сказал я своему корешку.
– Талант не пропьёшь! – ответил тот со знанием дела, хотя чаша с растворённым талантом до него дошла в детстве уже пустой.
– А я смог! – сказал я с радостью и восхищением в голосе и, бросив лекарства, как отпихнул когда-то костыль исцелённый Христом калека, поспешил домой.
Я шёл, почти летел и явственно ощущал перемены в себе. Я чувствовал себя вновь здоровым и могучим, брутальным и сильным, уверенным и живым, способным на всё и даже больше. В первую очередь, придя домой, я сжёг партитуры, третий том «Мертвых душ», разбил о стену гитару и долго ломал пианино, пока то не превратилось в розоватую груду, напоминающую наполовину ощипанного дикобраза. На следующий день меня выперли из аспирантуры, из институтов и школ, потому что туда берут только больных (талантом) людей – здоровым вход заказан. Я был вне себя от счастья, вернее, как раз в себе и без него – без этого треклятого таланта.
То, чего так долго я ждал, свершилось!
Талант не пропьёшь! – говорили мне. Я пропил его! Я смог! Я оказался выше и сильнее! Я растворил и изверг из себя эту вечно терзающую нормального с виду человека болезнь!
Так что пишу я теперь сам, без таланта. Дую в брошенную им внутри меня опустевшую тару и внимательно прислушиваюсь к отзвукам пустоты и тишины. Так что не обессудьте – что есть, то есть, пустота, говорят, ничего и не рождает…
Котлетный буллит
Хоккей – игра командная. Это знают все, поэтому индивидуалистам на льду не место, если только вы не любитель посидеть, уставившись в лунку, и заодно прокатиться с освежающим лицо ветерком на льдине. Одиночки идут обычно в биатлон, чтобы единолично в большом чистом поле или промеж сосенок отстреливать вероятному противнику его чёрные на белом фоне круглые глаза, в спортивную гимнастику, чтобы своими сильными мускулистыми руками подминать под себя коня или козла, в бокс, чтобы самостоятельно без чьей-то помощи выхватывать хуки слева, справа и апперкот, да тут же прикладываться целовать землю-матушку за такую удачу.
Витя был индивидуалистом, но всё же хотел играть в хоккейчик. В детстве ребёнок ещё мало понимает, чего действительно хочет и к чему нужно стремиться, поэтому заботливые взрослые, узнавшие, сколько получает за игру Яромир Ягр и Норман Маракл, купили Витюше тупые коньки, хлипкую защиту и клюшку на вырост, заплатили за занятия в секции хоккея и тонко – приказным тоном – вселили в юного потомка желание заниматься этой игрой смелых и отчаянных мужчин.
Тренер сразу же распознал в Вите недюжинный талант. Правда, не хоккеиста, а тихого, педантичного заводчика морских свиней, и, не раздумывая, определил подопечного в зону защиты – в арьергард, так сказать, в последний редут. По замыслу тренера Витя должен был останавливать нападающих команды-соперницы, но он о своей миссии и великолепной тренерской находке постоянно забывал, в связи с чем получил свою первую кличку на льду – «Витя-дыра».
Обычно на тренировках Витя отстаивал в защите свои законные, проплаченные отцом сорок минут, с интересом наблюдая, как коллеги азартно таскают чёрный каучуковый диск, и, ни разу не ударив по шайбе, уходил на перерыв, а через несколько лет и на перекур. Частенько Виктор уплетал рядом с вратарём шаурму или сосиску в тесте, иногда сдабривая лёд горчичным соусом или кетчупом.
Витя был редкостный хоккеист – классический надёжный центровой защитник. К нападению никогда не подключался, применял арсенал подсечек и футбольных подкатов, со временем стал активно работать кулаками, а не клюшкой, за что и получил второе, уже более пафосное прозвище – «Витя – пунцовый кулак».
Однажды хоккейный Бог сыграл с Витей злую, а скорее довольно забавную шутку.
В тот день Виктор, от звонка до звонка отсидев пять уроков в школе, пошёл на тренировку – товарищеский матч. Любящая маман вручила сынульке в дорогу несколько свежеиспечённых котлеток. Сын кушать не хотел, но, чтобы никого не расстраивать, положил круглые, почерневшие в адском пламени, похожие на шайбу куски фарша в карман спортивных штанов, поверх нацепил хоккейную амуницию и полетел в ледовую халупу, где его с радостью терпели за двойную таксу.
Витя чуть не опоздал к началу товарищеского матча и шнуровал коньки уже на скамейке запасных под оглушительный рокот трибунных динамиков. В колонках надрывались Queen, напоминая пустым трибунам, что они до сих пор «the champions, my friend».
В свою смену Витя выскочил на лёд и направился к обороняемым им воротам, как вдруг попал в круговерть атаки соперника. Витя очень быстро включился в игру и раскидал пару атакующих верзил. В момент разборки с центральным форвардом соперника хоккейная амуниция Виктора дала трещину и… обед посыпался на лёд, вызвав лёгкое замешательство клюшечных гуру.
В суматохе азартной борьбы все игроки начали молотить по внезапно появившимся «шайбам», не разбираясь в их сущности и происхождении, надеясь хоть одну да закатить в ворота, пока не пришел в себя судья.
Одну «шайбу» влепили в борт, и она расползлась по нему, напоминая сосок негритянки. Другой мясной болид принял на грудь судья-информатор, ощутивший себя сверхчеловеком, способным обратить жёсткий каучук в желе.
Больше всех не повезло вратарю.
Суровый нападающий выкатился один на один с голкипером, ловким движением переложил «шайбу» на удобную руку и пушечным выстрелом замахнул котлету в створ ворот. Удар пришёлся во вратарскую сетку, защищающую лицо. И нападающий, и вратарь были на сто процентов уверены, что имеют дело с настоящей жёсткой резиновой шайбой, и поэтому оба испытали шок, когда котлета-шайба прошла сквозь стальные прутья маски, как вода сквозь песок, и размазалась по лицу. Вратарю понадобилась помощь врача и психолога. Ощущение, что шайба пробила защитную маску, было для него очень реальным. Вратарь явно был в ужасе и запомнил этот ошеломляющий, всепроникающий котлетный буллит на всю жизнь.
Мысли из никуда
Тёртый кулич.
И Крым, и Рым.
Искал себя, а нашёл другого.
Гей – это мужчина с женскими глазами.
Жизнь постоянно напоминает нам, где мы до сих пор находимся.
Ушла брить ногТи.
Берёза испугалась, когда у нас закончились дрова.
Бедные Хрюша и Степашка
Мама при рождении преподнесла ему красивое греческое имя Алексей (что в переводе означает «защитник»), а любя называла Лёша или Лёшик. Больше в жизни она ему ничего дать не смогла, так как была, как и почти все в нашей коммунистической страна в те времена, пролетарием и, как исстари было принято у людей этого типа, ничем не обладала и обладать принципиально не желала. Христианское вероучение, спешу заметить, такую жизненную позицию ничуть не осуждает.
Наверное, она хотела, чтобы сын вырос для неё опорой, заботился о ней и охранял её от жизненных невзгод и неурядиц. Но сын излишне прямолинейно воспринял материнский порыв и стал охранником, притом не слишком профессиональным. На службе злоупотреблял спиртным, причём с людьми малознакомыми и потому по определению ненадёжными (видимо, памятуя, что лучшая оборона – это нападение, решал каждый раз сблизиться с группой риска и отвести, таким образом, от себя и охраняемого заведения угрозу), за что пару раз был изгнан из приличных организаций и, спускаясь в подвал по карьерной лестнице, наконец снизошёл до секьюрити аптечного пункта в доме быта, который был построен сразу после войны с фашистами и с тех пор о его существовании помнили лишь люди, возводившие этот железобетонный дзот.
