Валида Будакиду - Пасынки отца народов. Квадрология. Книга первая. Сказка будет жить долго
Сколько Аделаида простояла перед стендами в полном счастливом одиночестве, любуясь людьми в противогазах – она не знала. Но была очень рада, что никто не мешал ей насладиться интересными картинками, прочесть, хоть и по слогам, такие замечательные, такие торжественные названия: этапы эвакуации, радиоактивные волны…
Вдруг до неё дошло, что она почти пол-урока стоит у стенда! Ужас! Что скажет Мария Ивановна?! Маме-то не пожалуется, но всё равно – очень стыдно! Назад в класс Аделаида уже бежала. И тут как на зло, когда она пробегала мимо двери, на которой было написано «10А», вдруг раздался резкий звонок с урока. Кто-то из учеников, то ли стоящий под дверью, то ли при первых же звуках звонка в истошной радости кинувшийся к двери, с силой распахнул её. Дверь не открылась до конца, а ударилась, глухо хрюкнув, обо что-то мягкое, очень тяжёлое и живое.
Аделаида, отлетев от мощного удара на несколько метров, врезалась в противоположную стенку узкого коридора и потеряла сознание…
Кто её поднимал, что там дальше было – она не помнит. Только помнит, что волосы потом были мокрые. Скорее всего, любопытные зрители принесли воду, побрызгали ей на лицо, намочили волосы. Её тормошили и дёргали. Шлёпали по щекам. Она открыла глаза.
Вокруг неё стояла гудящая серо-коричневая масса, кто в красных галстуках, кто без, и с любопытством её рассматривала. «Хоть бы юбка не поднялась вверх, – протекла у Аделаиды в голове усталая мысль, – а то трусы будут видны… Неудобно как-то… сегодня может и нет, а завтра точно все будут вспоминать про трусы и смеяться… а может даже и сегодня…».
Увидев впереди всех прямо над собой растерянное, испуганное лицо с маленькими жидкими усами, Аделаида поняла, что это именно оно так мощно рвалось на свободу из классного заточения. Вид у лица был очень бледный и жалкий. Завтра его родители должны будут прийти в школу. Лицо поминутно отдёргивало вниз школьный пиджак и жалостливо хлюпало носом.
Рядом с Аделаидой на корточках сидели мама и директор школы. Папа, наверное, как всегда ничего не знал…
Наконец-то! – Сказал директор жизнерадостным голосом. – Как это тебя угораздило, Аделаида?! Ты знаешь, чуть нам всю стену не сломала!
И все дружно засмеялись. Напряжение было снято! Значит, всё обошлось!
Бледное лицо напротив просияло! Оно поняло, что ничего ему не будет! Сейчас всё пройдёт и закончится, родителей в школу вовсе не вызовут, потому что ничего и не произошло. И лицо от наводнившего его счастья залилось весёлым смехом громче всех.
Ничего! – Поддержала директора мама. – Это будет ей уроком! Да, Аделаида? Не будешь в следующий раз отпрашиваться без надобности и гулять, когда должна сидеть в классе, правда? И не будешь ходить близко к дверям… Иди на метр от них, что, нельзя? Ну, что? Вставай, давай, Вставай! Перемена закончилась. Звонок не для вас, что ли, был? – Мама, изображая удивление, обернулась к не желающим никак угомониться зрителям. – Так, все разошлись по классам! Я сказала – по классам! Урок уже идёт!
***После первой четверти мама и папа решили перевести её в другую школу, но не потому, что получали замечания от Марии Ивановны. Она им рассказывала в учительской, а коллеги потом, оказывается, подшучивали: их дочь невнимательная на уроке была, забыла «арифметику» дома, часто смотрела в окно и так далее. И даже не потому, что совершенство их дочери некоторые «коллеги» ставят под сомненье, а потому, что сама дочь, оставаясь по утрам дома одна, стала вести себя неподобающим образом, видимо, без присмотра «одичала» и стала постоянно «выкидывая» какие-то «финты».
Например, мама ей говорит нормальным человеческим языком:
Перед школой причешись!
А она что делает?!. А она берёт и «отрезает» себе чёлку!
Конечно же, мама её отшлёпала и как следует наказала, чтоб было неповадно делать глупости, но она-то стала постоянно придумывать что-то новое! Допустим – чёлку больше не «резала», зато в следующий раз эта «ненормальная» «покрасила» себе щёки губной помадой! К чему это?! Вместо того, чтобы думать об уроках, она лицо кремами будет мазать?!
Ты катишься по наклонной плоскости! – с горечью говорила мама. – Ты падаешь! Падаешь вниз! Тебя надо спасать, потому что ты – уличная! Ты пойдёшь по рукам!
Аделаида рисовала себе уморительные картины, как стоят люди в цирке с вытянутыми руками, а она идёт по их ладоням, они пружинят и страшно, если кто-то не выдержит её веса… и страшно, и смешно…
Подобие улыбки пробегает по её лицу.
Аааа! – Кричит мама. – Тебе смешно?! А мне – печально!
Конечно же, мама её снова как надо отшлёпала и как следует наказала за такие вольности.
Вообще, – сказала мама однажды, когда у неё было душевное настроение, – пока ты в школу не пошла, я тебя почти не била! Сейчас ты заставляешь меня это делать! Прямо насильно заставляешь. Один раз, помню, побила, когда Сёмочка вот-вот должен был родиться. Я еле-еле, через силу приготовила на обед окрошку. Жара, лето, у меня живот большой… Даю тебе ложкой в рот, а ты – тьфу – и всё на себя! Тьфу! И всё на себя! Как я тогда разозлилась! Как схватила тебя за руку, как нашлёпала тебя, даже рука у меня устала. А ты уже не маленькая была! Уже два с половиной года тебе было! Поэтому я просто прошу тебя: прежде, чем что-то делать – подумай: а можно? А мама разрешает? Нет, как ты пошла в школу, ты очень изменилась! Я вижу – ты катишься по наклонной… И это только начало… Что с тобой дальше будет?! До чего ты опустишься?..
Аделаида думала, думала, как велела ей мама, однако, видимо, не всегда головой! Или голова у неё после того случая осталась стукнутой! Иначе сказать невозможно, потому что она учудила такое, что, как потом говорила мама, «ни одна бы девочка на свете до такого не додумалась!»
У мамы на дне гардероба хранился узел. Аделаиде он казался волшебным, Там лежали такие драгоценности, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Нет, не те, которые лежали в маленькой коробочке на антресолях, которые мама просила папу достать и они все вместе рассматривали их.
Вот это колечко, – говорила мама, внимательно рассматривая со всех сторон золотой кружочек с красным камушком, – когда вырастешь, я подарю тебе, Аделаида! Вот эти серьги – Сёмочкиной жене…
Маленький Сёма, бросив на пол побитую пожарную машину, подбегал к маме:
Покази! Покази какой зене? – лез он и хватал маму за руки.
Это была маленькая коробочка из-под часов. Так они рассматривали её содержимое, а потом папа снова клал её на антресоль под большой чёрный чемодан.
Но Аделаиде гораздо больше нравились другие драгоценности, драгоценности из гардероба. В том волшебном мамином узле, на дне шкафа хранились «отрезы». «Отрезы» – это просто такие куски материалов – на юбку, на платье, на брюки. Они бывают всякие вообще. Разноцветные, однотонные, тонкие, тёплые. Их покупают в магазинах. Не то чтобы сразу пошить что-то, а покупают просто так, чтоб было. Чтоб лежал в шкафу, потом захочется юбку сшить, а вот и материал из шкафа «как находка»! Так говорила мама. Серые и чёрные расцветки Аделаиду не интересовали. Зато совершенно сказочные, аж светящиеся сиреневые, красные, ярко-зелёные в цветок, оранжевые ситцы доводили её до исступления. Эти отрезы покупал из-под «полы» деда в универмаге и привозил в подарок Аделаиде и, конечно, маме. Чтоб пошили себе платья. Это называлось «индийский хлопчатобумажный». Часто, когда никого не было дома, Аделаида доставала со дна шкафа узел, развязывала его и любовалась на сокровища, всей душой впитывая в себя краски, которых в её убогом окружении не было вовсе. Ни в одежде людей, ни в убранстве комнат, ни в природе. Может быть, они могли быть только в том городе, с названием, похожим на сок – в Сочи. Но Сочи был «летний праздник». Это как одежда бывает «на праздник» и на «каждый день». Здесь, в городе, «на каждый день» вокруг один серый асфальт, серая, облупленная штукатурка домов, серые от бетонной пыли с бетонного завода трава и листья деревьев, серая одежда и серые лица рабочих, которые и жили в её родном городе и работали на одном из десяти заводов…
И всё равно Аделаида любила этот город! Любила, когда в нём праздники, парад, например, на Первое мая. Еще и недавно другой был – Седьмое ноября. Теперь, когда гландов нету, она почти совсем не простуживается, и на парад можно ходить всегда. И ещё вот каникулы. Наверное, скоро приедут дедуля с бабулей и заберут её к себе.
Она даже не думала, что может остаться вообще без каникул, потому что ухитрилась учудить с отрезами такое…
Глава 7
Чем старше становилась Аделаида, тем жизнь ей казалась всё менее безоблачной и всё менее понятной. В самом Городе, где она жила, оказывается, нормы союзного законодательства практически не учитывались, уголовный кодекс, так сказать, был не в почёте. Скорее всего, большая часть населения о его существовании вовсе не подозревала. Зато были свои законы, обычаи, правила, оставленные, видимо, ещё Тамерланом в качестве бартера за городские руины, оставленные им от Второго Города на этом месте, потому как иначе никак невозможно было объяснить всё то, что происходило в каждом районе, в каждом дворе, в каждом мозгу. Ранее о существовании совсем иной системы координат Аделаида даже не подозревала, потому как была маленькой. Она знала, что «Москва – столица нашей Родины СССР!», декламировала стихи: «За детство счастливое наше спасибо, родная страна!» и свято верила, что это именно так. Но она росла, и стала замечать, что вокруг делается не совсем то, что в «Столице нашей Родины – Москве», например, та «мама» из букваря, которая мыла «раму», произвела на неё неизгладимое впечатление своей короткой узкой юбкой до колен и вызывающей белой кофтой. Было очевидно, что с собой надо что-то делать, чтоб стать равноправным членом именно Городского общества, а не надеяться помыть «раму» вместе с «мамой» в «Столице нашей Родины»!.. Каждый день Аделаида обнаруживала в окружающем её мире что-то новое, что наводило её на разные недоумённые мысли, которых раньше не было. Она, в общем-то, пока не искала ответов. Просто внимание само почему-то начало застревать на вещах, которые раньше воспринимались как нечто само собой разумеющееся.
