Ильдар Абузяров - Курбан-роман
– Понимаешь, дружище, – сказал Гильермо, когда они остались наедине, – последнее время меня не покидает ощущение, что ночью ко мне приходит женщина. Красивая женщина. Тому есть несколько внешних подтверждений. Но более я полагаюсь на свои ощущения, на скрытую память особого рода. Ведь когда мы просыпаемся в состоянии так называемой легкой влюбленности, после вечера с очаровательной женщиной, у нас, мужчин, как тебе, наверное, – тут Гильермо посмотрел на Пако с некоторым сомнением, – известно, состояние особого рода. Прошу тебя, ты только не улыбайся.
– Молчу, молчу! – поднял руки Пако, собиравшийся было съязвить по поводу короткой мужской памяти.
– Но по утрам я абсолютно ничего не помню. Только это состояние. Да, я забыл тебе сказать, что страдаю лунатизмом. – Гильермо перешел на сбивчивые объяснения. – И я бы не хотел, чтобы об этом знала широкая общественность, а потому обращаюсь именно к тебе, мой дружище.
– И давно это у тебя? – старался принять как можно более серьезное выражение лица Пако.
– Что? Женщины или лунатизм?
– Эти ощущения легкой влюбленности. – Пако таки не удержался от легкой подколки.
– Вот видишь! – вскинул разочарованно руки Гильермо. – Ты опять стремишься надо мной подшутить.
– Нет, что ты! – поспешил возразить Пако. – В твоей болезни нет ничего страшного и зазорного. Если хочешь знать, – продолжал ободрять друга Пако, – я тоже в детстве немножко лунатил: вставал и ходил, ходил по комнате. Мне об этом потом, когда я уже учился в университете, не без улыбки рассказывала мама.
– Ты это серьезно?
– Вполне.
– Вот и здорово! Значит, я в тебе не ошибся, дружище. Ведь уже несколько недель мне кажется, что я встречаюсь с женщиной. Это так важно для меня, и я обратился к тебе только потому, что ты, как и я, писатель. И тебе могут быть знакомы те сомнения, что мы, писатели, испытываем насчет собственного таланта и вдохновения, а также читательской любви и преданности. Особенно если речь идет о женщине. А ведь любовь и преданность женщин так вдохновляют. Ну, в общем, я думаю, что ты меня понимаешь.
– Конечно, понимаю, но не мог бы ты все-таки говорить яснее и поближе к сути своей просьбы? – участливо попросил Пако. – Можешь не сомневаться, какой бы странной твоя просьба не была, я тебя пойму.
– Но это не так-то просто, пойми меня, признаться в своих странностях. А просьба моя состоит в том, чтобы ты подежурил сегодня ночью возле моей постели.
– Ну, конечно, старик, – через минуту-другую согласился Пако, подумав: “Все равно я ночью плохо сплю”. А еще Пако согласился потому, что ему частенько во сне приходили, как ему казалось, гениальные идеи, которые он к утру напрочь забывал, хотя он вроде бы даже записывал их во сне (так ему хотелось их удержать), бубня рефреном каждое словечко. А оставались лишь пробелы, словно кто-то стирал его записи ластиком. Ну ничего Пако потом не мог вспомнить!
– Ты и правда согласен? – обрадовался Гильермо, прерывая его размышления.
– Ну какой разговор, старик!
3Раз назвался груздем, полезай в кузов грузовика. И вот уже поставлено мягкое кресло-кровать в углу просторной гостиной двухэтажного дома Гильермо. А перед креслом – журнальный столик с уродливой пишущей машинкой. Рядом с ней – большая чашка крепкого кофе. И даже нет смысла возражать, уверять, что он не умеет пользоваться пишущей машинкой, что он предпочитает блокнот и карандаш. Ведь это так удобно – в любой момент вырвать лист или стереть ластиком неподошедшее слово.
Но какой смысл все это объяснять, когда есть о чем поговорить со старым другом, есть что и кого обсудить из общей писательской тусовки? Какой смысл говорить о пустом, о том, чего никогда не случится? Потому что все равно ночью ничего не произойдет. А белый лист, что торчит из машинки, освещает своей белизной темный угол, превращая его в райский уголок, в мечту писателя. Ведь так хочется помечтать, закрыв глаза, пока этот Гильермо укладывается спать, давая напоследок указания.
– Ты, Пако, если что-то увидишь, записывай все в мельчайших подробностях. Сам же знаешь, даже самая незначительная вещь может разбудить поток сознания, мне ли тебе объяснять, как рождаются рассказы…
– Хорошо, хорошо, Гильермо, – ехидно улыбаясь, закидывает ноги на тяжелую пишущую машинку Пако. Он может себе позволить улыбаться сейчас, потому что Гильермо все равно его не видит в темном углу. А вот пишущая машинка почему-то напоминает Пако гигантский дырокол: не прищемит ли она ему ноги? Не элемент ли она прокрустова ложа сознания Гильермо?
И опять Пако улыбается глупости друга. И кресло такое удобное. И остается только дождаться, когда заснет Гильермо, дождаться ночи, укутавшись пледом, который заботливый Гильермо предложил Пако: “Вдруг тебе станет ночью холодно, дружище…”
4Хотя этот Гильермо, кажется, вовсе не собирается спать. Вот он встает с постели и идет к графину с водой. Полощет рот, ополаскивает лицо, промывает веки. Льет себе воду на шею. А потом вытирается махровым полотенцем. Нет, кажется, это был рукав халата, который Гильермо уже одевает на себя.
– Эй, Гильермо, – зевая, машет на свой рот рукой Пако, – что, не спится, решил выйти на веранду и раскурить трубку? Подожди, я с тобой.
Но Гильермо не отвечает. Он словно не видит, не замечает потягушечек Пако, хотя проходит в считанных сантиметрах от пишущей машинки. Проходит к буфету у стены, откуда достает столовые приборы: вилки для салата, вилки для рыбы, ножи с зубчиками, стеклянные фужеры, салфетки…
Все это Гильермо, не глядя, раскладывает на столе в нужном порядке. И тарелки – как блики луны, что взошла высоко над городом и светит своим недоуменным светом: неужели это правда, неужели Гильермо в самом деле лунатит?
От волнения у Пако самого пересохло во рту. Да, Гильермо накрывает стол на две персоны. А потом достает из бара бутылку мартини. И опять же ноль внимания на него, Пако, идет мимо прямо к элегантно сервированному столу – нет, не может быть!
От волнения Пако даже скинул ноги с пишущей машинки. Но что же он, тупица, медлит: ведь его же просили записывать все до мельчайших подробностей. Для этого он здесь и находится. И Пако спешно начинает набивать буквы, чертыхаясь: “Черт, надо было приготовить карандаш и блокнот”.
Пако набирает буквы, печатает с ошибками, ведь он никогда не печатал на машинке, и все эти краковяки враскоряку пальцами, все эти неуклюжие попытки длятся, пока Гильермо с достоинством и со знанием дела достает из бара шоколад и фрукты. А когда стол полностью накрыт, можно раскурить и трубку в ожидании своей спутницы. Гильермо достает из шкатулки трубку и выходит на террасу дома подымить, глядя (а глядя ли?) на звезды и на искусственный спутник, маскирующийся под звезды.
5А в это время Пако продолжает нагонять упущенное.
– Черт, и кто придумал эти машинки? Столько ошибок!
В расстройстве чувств Пако комкает лист и выкидывает его в сад через голову Гильермо, вроде любующегося на звезды. Вот еще одна звезда, промелькнув, упала с неба – самое время загадывать желания, хотя, может быть, это лишь потерпевший крушение спутник – разве без очков разберешь?
Но Пако сейчас не до звезд. Эх, что он натворил? Зачем он выкинул рассказ в сад? Ведь рассказ всегда можно доработать. Пако совершил большую глупость, выкинув дневник-свидетельство одной ночи, который ему поручил вести Гильермо.
Осознав свою ошибку, хотя огромное количество опечаток может служить оправданием для такого аккуратного и дисциплинированного писателя, Пако бросается мимо сидящего в плетеном бамбуковом кресле Гильермо, перелезает через балконную решетку террасы и соскальзывает, хватаясь за каменные уступы стены, вниз. И это притом, что Гильермо продолжает курить как ни в чем не бывало.
Спрыгнув в сад, Пако вглядывается в кусты шиповника. И ему даже кажется, что он видит этот скомканный лист среди веток. И вот он уже продирается сквозь них, перемахивает через ограду соседнего участка.
Нет, показалось – это не лист бумаги. Это всего лишь блик луны. А вон, кажется, и выброшенный лист белеет меж дальних ветвей. Пако ползет к нему. И вдруг чуть не натыкается на женщину в белом пеньюаре, что плавно движется по тропинке к калитке сада Гильермо.
Плывет по тропинке, как по лунной дорожке. “Неужели она тоже лунатик?” – не может оторвать глаз от красавицы Пако. А в это время женщина уже поднимается на крыльцо Гильермо.
Схватив скомканный лист, Пако спешит за прекрасной незнакомкой, но дверь захлопывается прямо перед его носом.
6Не везет так не везет. Что уж тут поделаешь, коль сам виноват? Пако звонит в дверь. Барабанит в окно, потому что, разумеется, никакого Гильермо уже нет на веранде и в помине и нет никакого ответа на все призывы Пако впустить его в дом. Тогда от безысходности Пако пытается забраться на террасу по каменным уступам стены, но его пальцы соскальзывают с гладкого камня.
