Всеволод Бенигсен - Чакра Фролова
– Вишь, как осерчал, болезный, – закачала головой бабка Ефросинья. – Ни бельмеса не разобрать.
– Это ж по-немецки, – пояснил кто-то бабке.
– Ну и что, что по-немецки? – разозлилась бабка. – Немец что, не человек? А гавкать все равно не след. Через это сердце болеть начинает. Мой Потап вот так кричал, кричал, а потом раз – и в могилу.
– Твой Потап кричал, потому что животом на вилы упал, – возразил Гаврила.
– Ну да, – согласилась Ефросинья. – Но он же кричал. А вилы что? Со всяким бывает, а вот сердце от крика, видать, и не выдержало.
– Ишь ты, – сказал Клим, потрясенный то ли воплями из радио, то ли рассказом о помершем Потапе.
– Да ну ее, радиву твою, – кинул кто-то раздосадованно. – Только время на это баловство терять.
Невидовцы немного пошумели и разошлись.
Глава 14
Пока капитан Криницын размышлял о заварившейся каше, рядовой Захарченко короткими перебежками пробирался к околице Невидова. Еще издалека он услышал омерзительное немецкое гавканье. В промежутках слышалось явно заграничное пение.
«Уже завели свою шарманку», – с ненавистью подумал Захарченко и крепко сжал автомат. На секунду в голове его мелькнула шальная мысль ворваться в деревню и перестрелять вражеских солдат. Сколько успеется. Так сказать, погибнуть смертью храбрых. Но потом он вспомнил приказ капитана вернуться живым и задушил этот порыв в зачатке. Он подобрался ближе и увидел невидовцев, столпившихся вокруг столба. Однако ни немецких солдат, ни немецкой техники он, сколько ни вертел головой, обнаружить не мог.
«Может, пехота? – подумал Захарченко. – Расползлись, как тараканы, на постой, вот и не видать».
Также не было видно и немецких флагов. Впрочем, как и советских. Да и вообще никаких тебе транспарантов или плакатов или хотя бы портрета Сталина.
«Капитулировали, гады, – мысленно возмутился Захарченко малодушию жителей. – Все поснимали. Небось еще и хлебом-солью встретили. Ну, конечно. Под советской властью недавно, считай. Вот и предались врагу как родному».
После некоторого раздумья он решил подкрасться еще ближе. Невидовцы тем временем как раз, подустав от бесконечной музыки и немецкой трескотни, начали расходиться. Радиоточка их в общем не впечатлила, да и хозяйством пора заниматься.
Захарченко внимательно вглядывался в лица невидовцев, пытаясь определить, какие настроения здесь царят. Но по лицам он ничего не понял и потому решил выцепить наиболее благонадежного жителя деревни. Таким показался ему отделившийся от толпы дед Михась. Подкараулив его у зарослей боярышника, он тихонько свистнул. Михась растерянно завертел головой и вдруг увидел притаившегося Захарченко.
– Тебе чего? – спросил Михась, испуганно покосившись на торчащее дуло автомата.
– Здорово, дед, – прошипел Захарченко.
– Здорово, коль не шутишь. Живот, что ли, скрутило?
– Юморной ты, дед, как я погляжу, – оскалился Захарченко. – Враг в деревне?
– Это смотря кто кому враг, а кто кому друг, – на всякий случай расплывчато ответил Михась.
Захарченко чуть не поперхнулся от злости и с трудом удержался, чтоб не дать очередь по деду.
«Вот же суки, – подумал он. – Уже им и друг не друг, и враг не враг».
– Значит, немцев любите? – сквозь зубы процедил он.
Михась на секунду задумался – немцев он не то, чтобы любил, но и особой ненависти не испытывал.
– Насчет любви ничего не могу сказать, – ответил он после паузы. – А вояки справные. И одежа у них справная. Особливо сапоги и прочая форма.
– Значит, форма ихняя нравится? – прошипел Захарченко, чувствуя, как кровь волнами негодования окатывает мозг.
– Нравится, – ответил Михась и испуганно покосился на солдата.
«Опять больной из города сбежал, – подумал он, глядя в налитые кровью глаза Захарченко. – Прямо везет мне на них».
– А наша, значит, не нравится? – продолжил тот и до дрожи в пальцах сжал автомат. – В нашей ходить, значит, не хочешь? В немецкой щеголять будешь?
«Заело его, что ли?» – с тревогой подумал Михась, но вслух только удивился:
– Зачем в немецкой? Можно и в нашей. Только к чему мне форма-то? Войны-то, чай, уже нет. Все мирно, тихо.
«Пораженец! – пронеслось в голове Захарченко. – Считает, что и войны уже нет. Раз побегли все. К стенке бы тебя, суку, да приказа такого не было».
– И много вас таких тут? – спросил он, нервно щупая пальцем спусковой крючок, но по-прежнему не решаясь выйти из зарослей.
– Каких таких?
– Таких, которые думают, что войны уже нет и воевать смысла тоже нет.
«Где ж тебя так шибануло?» – подумал Михась с сочувствием.
– Да почитай, вся деревня. Чего ж воевать, коли нас не трогают?
– Ну а потом куда постояльцы ваши двигать собираются?
– Какие постояльцы?
– Ну немцы, ясен пень. Которые у вас радио, вон, в пропагандистских целях поставили.
И тут до Михася дошло.
– Это что же, те, которые кино делать приехали?
– Ах, они вам еще и кино свое привезли? Ну, дела. Понятно теперь, чего вы такие счастливые. Вас тут еще и развлекают.
– Да нет, – подумав, ответил Михась. – Так, чтоб сильно развлекали, сказать не могу. Радио поставили с Тимохой, и все. Сказали, это, чтоб мы теперь от жизни не отставали. Мол, социализм теперь будет.
– Национал-социализм, значит, – хмыкнул Захарченко. – Понятно. Это мы на политзанятиях проходили.
– Надо же, – задумчиво цокнул языком Михась. – Неужто немцы? А по-русски не хуже нашего гуторят.
– Обученные, видать.
– А я-то думаю, чего ты с пулеметом и весь на иголках. Значит, ловить их собрался?
– Ты, дед, или совсем из ума выжил или притворяешься, – разозлился Захарченко. – Буду я еще немцев отлавливать. Я их убивать буду. И не пулемет это, а автомат ППШ-41. Ты мне лучше скажи, кто у них главный, что за подразделение и много ли их у вас.
– Главный у них этот… Маркс какой-то, вроде. Я еще спросил у него: «Кто такой?» А он мне в ответ, что, мол, немец.
– Да уж ясно, что не татарин. А чин какой?
– У кого?
– Ну, у Маркса этого.
– Этого он мне не сказал. Сказал, что для нас он самый главный, и все тут. А насчет чина не знаю, я не интересовался.
– Значит, не ниже генерала. И сколько их тут?
– Да кто их знает? Я только одного и видел.
– Что ж ты, остальных и не видел?
– Да не пришлось как-то.
– Но они тут пока?
– Были тут. А потом мы радиву слушали… А они того… А потом я пошел… А потом вот ты.
Неуклюжесть отчета о последних действиях компенсировалась искренней подробностью, которую Захарченко оценил, благосклонно кивнув.
– А техники у них много?
– Вот чего-чего, а этого хватает. Он мне еще жаловался, что ее тяжело таскать.
– Да уж ясно. А в чине каком?
– Чего не знаю, того не знаю. Он до этого по какой-то части служил.
– В какой такой части?
– Не знаю. Андминистративной, что ли… Ну, это, может, я и путаю что. Трупы, говорит, собирал.
– Военгоспиталь, что ли?
– Да не, говорю же… андминистративной. Андминистративная должность, сказал.
– Штабной, значит.
– Не знаю, – пожал плечами Михась. – Он не пояснил. С ним Тимоха скорешился. Тимоху надо спросить.
«Ага, – подумал Захарченко. – Один предатель уже есть».
– А как деревня-то ваша называется?
– Невидово и называется.
– Ладно, дед. За сведения спасибо. Ты, я вижу, все ж таки пока за нас. Поэтому о нашем разговоре молчок, договорились?
– А что ж не договориться с хорошим человеком? Можно и договориться.
Михась пошел своей дорогой, а Захарченко, проводив его напряженным взглядом, вскоре выполз из кустов и помчался, пригнувшись к земле, обратно к своим.
Вскоре он уже докладывал Криницыну детали обстановки.
– Говорил с местным, товарищ капитан. Говорит, техники у немца много, но он сам не видел. Они им кино привезли и радио установили. Ну, в пропагандистских целях. Национал-социализм, говорят, будем у вас строить. Причем некоторые по-русски не хуже нас лопочут. Видать, обученные. Или переводчики. А, может, недобитки белогвардейские на их стороне воюют. А генерала ихнего Марксом зовут. Ну, вроде нашего Карла Маркса. А в самой деревне ни флагов советских, ни товарища Сталина. Все поснимали. Может, сами, а может, и немцы. Думаю, сами. У них настроения те еще. Пораженческие. Немцу радуются, форму ихнюю хвалят. Говорят, хорошая форма. Насчет количества точно неизвестно. Я не видел. А дед не знает. А деревня Невидово называется.
Все это Захарченко выпалил на одном дыхании, словно старался уложиться в какой-то отведенный хронометраж. Едва дыхание иссякло, он заглотнул новую порцию кислорода, но информации больше не было, и он замолчал.
– Все? – сурово спросил Криницын.
– Вроде все.
Криницын приподнял козырек фуражки и растерянно поскреб лоб.
– Как же так? – произнес он, водворяя фуражку на место. – Выходит, немец сзади и немец спереди. Неужто и впрямь в тыл угодили? А, может, мы между частями оказались?
