Надежда Нелидова - Училка тоже человек
Другим изобретением Ежова был эликсир молодости. Благодаря ему он стал первым успевающим по химии, и химичка не могла на него нарадоваться. Ежов по выведенной им накануне ночью формуле на кафедре органической химии приготовил состав и хранил жидкость в запаянной колбе под койкой в общежитии.
Итак, дверь распахнулась, и появился Ежов, с грохотом волоча флягу. Вслед вошла бабка в бараньем тулупе. Провести человека без документа мимо ехидной остроглазой вахтерши мог только один человек в общежитии – Ежов. Появившийся в дверях Федя с луковицей ойкнул, попятился, думая, что ошибся комнатой. Но заметил из-за могучей бабкиной спины Наташу и юркнул к своей койке.
Ежов пошуровал в тумбочке и извлек пустую банку, бабка с готовностью ее наполнила. Ежов заплатил и с выжиданием оглядел присутствующих. Наташа заторопилась, тоже нашла какую-то посудинку. Бабка и ее наполнила до краев и взамен получила сторублевку. Когда бумажка исчезла в кармане, Наташа запоздало подумала, что сто рублей – это два комплексных обеда в столовой: для нее и для Курбанова. Федя с Сережей переглянулись, скинулись и приобрели три литра на двоих. Остальное бабка, рокфеллерски махнув рукой, выплеснула в большую кастрюлю из-под супа. Подхватив флягу, она пошла к двери. Тут Наташа спохватилась, бросилась останавливать бабку, заговорила горячо:
– Да что же это, мальчишки? Бабушка нам наверх молочка доставила, а мы… Бабушка, оставайтесь с нами чай пить с молоком!
Сразу на свет Божий извлеклись две закопченные сковороды (вторая доставалась в экстренных случаях). Федя с Сережей мигом начистили с четверть ведра картошки и утащили жарить на кухню. Наташа сбегала в свою комнату и вернулась с коробкой конфет ассорти, которую хранила ко дню рождения Курбанова. На столе сдвинули конспекты, учебники, постелили испорченный ватман, быстренько накрыли на стол. А в центре водрузили кастрюлю с молоком, откуда не возбранялось черпать ложкой.
Бабка подвернула шерстяную сборчатую юбку, не ломаясь и не отнекиваясь, уминала жареную картошку. На Ежова она смотрела с умилением и говорила Наташе:
– Я уж озябла, а покупателей нету… А тут он, касатик. «Айда, грит, бабуся» – и с собой в лифту, и в сей момент раскупили, только на три этажа спустились. Вона, девонька, какой душевный паренек. Приглядись-ко да выйти замуж.
Наташа смущенно улыбалась и глазами просила не сердиться студента Курбанова. Обстановка сложилась такая уютная и располагающая, что Федя вдруг стал тихонечко подталкивать Сережу локтем. Тот и извлек из картонной коробки бутылку безобиднейшего сухого вина. Несмотря на протесты Наташи, разлили: всем на донышки, а бабке полстаканчика.
Стало весело: бабка спела не совсем приличную частушку. Федя все порывался произнести тост, но кроме первой фразы: «Жила-была 919-я», – ничего придумать не смог.
Бабка разомлела и стала похрапывать, Наташа уложила ее на Федину койку. У Ежова тоже слипались глаза, но он превозмог себя и вышел с парнями покурить. Наташа закончила уборку посуды и выглянула к ним.
– Нехорошо получилось, мальчики, – сказала она, посмотрев из окна на дно «колодца». Там грустно стояла мохнатая заиндевевшая кобылка. – Напоили бабку.
Федя почесал в затылке: «Где же я спать буду?» Наташа снова неодобрительно покачала головой и пошла взглянуть на бабку. Она включила в комнате свет и закричала. На Фединой койке крепко спала, обняв подушку пухлыми веснушчатыми руками, рыжая толстая девка в задравшейся сборчатой юбке. Наташа вылетела, как сумасшедшая.
– Где Ежов? Ежов, это ты? Ты натворил, сознавайся?
Курбанов, Сережа и Федя повытаскивали из ртов папироски и уставились на нее. А Наташа волокла Ежова в угол, яростно трясла его и шипела:
– Ты с ума сошел? Что ты наделал своим дурацким эликсиром? Бабка сто лет назад родилась. Что же теперь будет? Ведь ее искать станут.
– Не станут, – оправдывался Ежов. – У нее родных нет, она говорила.
– Куда нам ее девать, ты об этом думал? – чуть не плакала Наташа.
– Я договорюсь – устроим на рабфак в виде эксперимента. Она пять классов закончила, грамотная бабка… То есть не бабка уже. Я с ней позанимаюсь. Вы ее с девчонками в ГУМ сводите, оденете по-человечески.
А на Фединой койке сладко спала веселая толстая девка Фимка и знать не знала, что уже почти зачислена в студентки столичного вуза…
В этом месте Ежов открыл глаза. В комнате находился только студент Сережа, зубривший учебник по химии. Федина койка пустовала.
– Серый, где бабенция? – всполошился Ежов. Сережа смотрел кроличьими глазами, вникая в то, о чем его спрашивали.
– Уехала. Остальные в столовой.
Ежов потемнел лицом, медленно натянул на голову одеяло и окоченел, как труп. Не исключено, что все великие люди именно так переживают провал своих изобретений. Скоро труп зашевелился. Ежов уселся, свесив худые бледные ноги. Лицо его было задумчиво, просветлено и прекрасно.
– Серый! А здорово было бы узнать, что чувствует человек, перенесенный на несколько эпох вперед. Его ощущения, ассоциации и вообще… А, Серый?
Сережа затравленно смотрел из-за учебника.
В эту ночь спали все, кроме Ежова.
Студент Сережа спал и видел, как он сдает зачет по химии.
Студент Федя вздыхал и бурно ворочался во сне: ему вспоминалось, как 1 апреля прошлого года от неизвестного адресата он получил тяжеленную посылку. И вез ее с пересадками в метро и трамвае, и тащил, обливаясь потом, три квартала, и волок до лифта, и водрузил, наконец, в комнате на стол. На столе уже предусмотрительно были разложены кружки, ложки и вилки, и вокруг стола начали собираться молчаливые отощалые обитатели соседних комнат, потому что до двадцатого числа – дня получения стипендии – было еще далеко…
И в благоговейной тишине ящик был вскрыт, но… Вместо ожидаемых копченых тушек, колбас, яблок и печенья они, потрясенные, долго по очереди вынимали: сначала ржавые гантели, потом пустые банки из-под майонеза, потом грязный сапог с пудовым каблуком и пудовым же комком осенней грязи и, наконец, плоские и замасленные, как блины, тапочки, по которым и был опознан автор розыгрыша… Плохо пришлось тогда студенту Ежову.
Наташа спала в женском крыле и во сне вдумчиво и тихо целовала в губы студента Курбанова.
Курбанов спал и не видел ничего.
Бабка спала на печи в своем бревенчатом домике под пахучим лоскутным одеялом и видела себя семидесятилетней давности: как мать лупит ее по чему попало за то, что Фимка в великий пост забралась в погреб и выжрала из горшка сметану. А Фимка воет для виду, размазывая слезы по конопатому лицу. Вообще, бабка в этот день забыла о радикулите и чувствовала себя удивительно молоденькой. Но Ежов не мог знать об этой чудесной метаморфозе.
Он, сгорбившись, заслонив от спящих ребят лампу, писал начало научного труда под мудреным названием «О градации личности, имеющей возможность перемещаться в эпохах, значительно отстоящих от ее собственной». Первые абзацы пестрели орфографическими и стилистическими ошибками, так как до сих пор автор был не в ладах с грамматикой. Но уже сегодня после лекции Ежов заходил на кафедру русского языка и занес в записную книжку дни занятий кружка «Языковедъ», а также имел разговор с доцентом, ведущим курс психологии.
Все еще только предстояло.
ПУТЕШЕСТВИЕ В АВСТРАЛИЮ
Вера Иосифовна опять заболела. Это случалось с ней в последнее время всё чаще. По сочувственным словам учителей и наших родителей, она «тянула с грехом пополам год до пенсии». По понедельникам после уроков, когда в добропорядочных соседних классах шли воспитательные часы, наш четвёртый «А» с лавиноподобным шумом несся по коридорам, жизнерадостно стуча башмаками. У дверей учительской топот инстинктивно приглушался, зато на первом этаж опять интенсивно нарастал.
Когда Вера Иосифовна бюллетенила, мы сначала радовались. А потом чувствовали себя немножко заброшенными, в чем-то ущемлёнными. Иногда нас водили по понедельникам на воспитательные часы в параллельные классы. Чужой учитель приостанавливал свой доклад, оглядывал наши беспризорные лица, трогал за дужку очки и раздумывал, куда бы нас пристроить. Приносили стулья из холла, мы садились, слушали… И все равно чувствовали себя беспризорными.
Так вот, Вера Иосифовна опять заболела. К нам явилась завуч и, оглядывая строго наши макушки, сказала, что у Веры Иосифовны давление и что сейчас к нам придет замена. И чтоб мы не галдели на весь коридор, потому что мы ведь уже взрослые люди и все отлично понимаем, не так ли? И мы, разумеется, восторженно в один голос закричали: «Так!»
Завуч ушла. И мы вправду не шумели, и никто, даже Сашка Вихарев, не пытался нарушить тишину. Было нам очень приятно сознавать, что вот мы сидим одни, сидим совсем как «взрослые люди», солидно занимаясь каждый своим делом. И очень в этот момент хотелось, чтобы заглянул кто-нибудь, например, директор, и похвалил. Сказал что-нибудь вроде: «Молодцы. Тишина – будто в классе никого нет».
