Аркадий Маргулис - Обращение Апостола Муравьёва
– Следуй за мной… гладиатор.
– Давай топай, крокодил… – попытался восстановить статус-кво Кошелев.
Марат поплёлся за стариком, по дороге заставив военкома посторониться.
– Дверь прикрой, не в джунглях родился, – приказал старик Марату, когда тот присел напротив.
Апостол встал, но, повернувшись к двери, обнаружил, что она заперта. Сам и закрыл её секунду назад.
– Итак, лётчиком тебе не быть, как-то не уверен в себе. Сапёром – тем более. Но можешь оказаться полезным Родине в других ипостасях.
Что означает ипостаси, Апостол в точности не знал. Его ткнули носом, как кутёнка, пришлось попробовать на вкус собственное дерьмо.
– Ну что, карась, обоссался? – спросил старик, застыв мумией в кресле военкома.
– Нет, – признался Марат.
– Что-то не верится. Но есть способ проверить. Меня всегда интересовали люди, чьи поступки трудно предвидеть. Знал я, что ответишь «нет», и догадывался, что не из-за отсутствия страха. Ты точно не отморозок. Тогда что в тебе? Равнодушие к судьбе? Бывает. Принятие авторитета? Сомнительно, – Марат молчал, чувствуя, что старику не нужен ответ, одни рассуждения вслух. – В тебе сольный потенциал… Сейчас я веду интересный проект, нужны самодостаточные люди, способные мыслить автономно. И даже неординарно. Сделаем так – мне пора отлучиться, не дольше суток… Хочу застать тебя невредимым – здесь, не в милицейском участке. Если убедишь, что пригодишься, то вместо скучной… впрочем, опасной для жизни службы, станешь реально полезным Родине. Кстати, солдаты, подобные тебе, часто оказываются дома задолго до окончания срочной, обычно по причине наличия кровяных телец в моче, – Марат приподнял бровь.
С минуту, не мигая, старик рассматривал Апостола, как ботаник пришпиленного к картону кузнечика, затем задал вопрос, озадачивший Марата не меньше, чем предыдущий:
– Знаешь, когда у здорового мужика в моче обнаруживают кровь? – Марат не знал, и старик, не кокетничая, разъяснил: – Когда у него отбиты почки… Каким бы сильным человек ни был, спать нужно, а во сне, кроме снов – слепость, глухота, бессознательность. Судя по реакциям, ты не научился принимать правила чужой игры, так что когда два джигита по-дружески попросят постирать им носки… Позволь догадаться – ты им откажешь в невежливой форме. Так?
– Можете не сомневаться…
– Вот-вот-вот. Но джигиты долго помнят добро. Дождутся, когда неверный уснёт, примотают простынями к кровати, наберут песочек в кирзачи и нежно обстучат почки. Я описал сценарий, по нему тебя комиссуют домой. Уже инвалидом. В худшем случае, сам понимаешь – что.
В дверь робко постучал Кошелев. Старик спросил тихо:
– Мы договорились?
– Договорились…
Марат не мог избавиться от ощущения, что происходившее с ним тщательно продуманная акция, вовсе не совпадение. Но это не смущало и не хотелось советов. Часто казалось, что жизнь вообще спланирована кем-то, чья способность управлять универсальна. Кто-нибудь радовался бы таким обстоятельствам и, отдавшись течению, не утруждаясь, протягивая за подаянием руку, пожинал плоды. Но не Марат. Лишённый возможности заранее выстраивать бытие, лишь корректируя его по событиям, Апостол представлял свою жизнь никчёмной, оценивая бесчисленные победы и редкие неудачи, как данность.
– Сегодня переночуешь дома, – вернул его к действительности голос старика, – утром предстанешь на светлы очи подполковника. Не мешало бы извиниться перед народом, включая пострадавших…
– Ладно… – смирился Апостол.
– Тогда, Марат Игоревич, завтра ровно в восемь. Думаю, излишне предупреждать, что ты, хоть и не присягал, уже солдат, так что заруби себе на носу: для тебя слово офицера приказ, значит, непременно подлежит исполнению. Возьми вопросники, заполнишь – и дуй на свободу, – старик небрежным жестом выложил на стол пачку листов, едва не опрокинув бутылку. Сверху придавил узнаваемой коробочкой «Кохинора», дефицитных, остро заточенных карандашей.
Марат остался один. Вероятно, подполковник Кошелев получил необсуждаемое указание старика: не тревожить призывника Муравьёва-Апостола по пустякам. Хромоногий военком так и не появился в кабинете за вожделенным пивом. Выглядевшим одновременно как искушение и табу.
Сначала вопросы привели Марата в замешательство, затем завладели вниманием, заставив забыть о прочем. За стенами кабинета остались Подол, Киев, Элиста, Одесса и весь Союз Советских Социалистических Республик. Прежде пришлось отгадывать цифры, заключённые в цветных кружках. Марат знал о подобных заковырках, но эти отличались от банальной проверки на дальтонизм.
Далее пошли бесчисленные вопросы, хотя более дразнили варианты ответов. Предлагалось выбрать один из четырёх, и тут Апостолу пришлось попариться. Даже на вопрос: «Любите ли свою маму?», повторенный во множестве вариаций, у него не всегда находился однозначный ответ. Что же тогда ответить на: «Легко вижу, когда мне говорят неправду», или «Часто ли капризничал в детстве?», или совсем невозможный «Умеешь ли нравиться и добиваться популярности?». Когда же прочёл: «Возможно, до сих пор расстраиваешься из-за того, что произошло двенадцать лет назад?», пожалел, что не курит. Кому что известно? Такое не забывается.
За окном стемнело, когда Апостол покончил с бумажками. За время работы его никто не тревожил, он даже не представлял, что творится вне. Оказалось – ничего. Хромой униженный подполковник давно уехал отпивать трудный будень, покупатели, за неимением альтернативы, разобрали предложенную на Подоле гопоту и отбыли по частям приписки. Уборщица Нина, женщина-колобок, впервые попавшая на работу в военкомат, и усатый, как тараканий бог, прапорщик, стали свидетелями явления Апостола – с красными, будто у альбиноса, глазами. Уборщица лишь неприязненно зыркнула слезящимися от хлорки глазами и, едва не сбив парня с ног, ринулась, словно на амбразуру, в кабинет военкома. Марату показалось странным: её рабочий день закончился, но домой она не ушла, видимо, опасаясь первого недовольства военкома.
Покрутившись у запертого выхода, Муравьёв вернулся к логову подполковника. Оттуда доносились звуки передвигаемой мебели и заклинания уборщицы. Марат, вспомнив дворничиху Ляйпнихт, удивился, – «Почему все уборщицы так свирепы? Или у них это врождённое?». Возник в памяти день, когда он, шестилетний малый, выбежав из дому со скомканным рублём, по-пустому обругал немку. Наверняка, нашёлся бы нейтральный вариант.
Уборщица встретила Апостола ворчанием, и он поспешил вежливо успокоить:
– Извините, выход закрыт, ключи у вас?
– С какого такого? – неприветливо буркнула уборщица и глянув на парня, сменила гнев на милость. – С вечера выход через цокольный этаж… Спустись по лестнице вниз, поверни налево, до конца, там увидишь прапорщика, Иваном кличут. Он откроет.
– Спасибо тётенька, а пописать можно?
– Припёрло, племянничек? Валяй здесь, у подполковника, только целься точно, а то ухом поплатишься.
Апостол юркнул в уборную, вскоре послышался шум сливаемой воды.
– Пописал, вояка? Аль полегчало? – хихикнула уборщица, изменив к лучшему настроение.
– И покакал тоже… Разумеется, точно в серёдку, – выдохнул Марат и вышел из кабинета.
Всё же что-то неладно с народом. Чуть приласкаешь, сопли наружу…
За пластмассовым столиком усатый прапорщик нашёптывал что-то сокровенное на ушко волоокой тёте. Она привлекательно краснела и принимала флирт благосклонно. Иван проявил к призывнику стойкий интерес:
– Слухай, рядовой, тебя как кличут?
– Кличут Апостолом, зовут Маратом, а что?
Кусок пососал ус, словно раздумывая, не приложить ли сюда подходящий матюшок, но любовный зуд пересилил:
– Апостол, тьфу, Марат, не в службу, а в дружбу, век не забуду… Другого выхода – ну, нет…
– Чего тебе надо-то? – по-свойски перебил Марат прапорщика, давая понять, что разделяет его нужду. К тому же усталость толкала выполнить любую просьбу, без подробных инструкций.
Прапор решительно куснул ус, но окончательно положив не обижаться на фамильярность, решился:
– Дело жизни, братан. – Иван подошёл к Марату, зашептал в ухо, горячо и противно щекоча прокуренным усом. – Мне отлучаться с поста никак, а Мариша любви хочет. Как пропустить? Слухай! Посиди здесь минут пятнадцать, не больше, Манечку уважу – и сразу обратно. Век не забуду, завтра же Родиону шепну, в Киеве служить оставит, при военкомате… Ну, идёт?
– Ладно, любись по-быстрому… С подполковником шептаться не треба, я сам как-нибудь договорюсь. Гляди, служба – пятнадцать минут… – Марат едва сдержал смех, – на звонки-то что отвечать?
– Телефункен? Не, это декорация, – Иван кивнул на красный аппарат с гербом вместо циферблата, – Шаг в сторону – расстрел! Алё, Смольный! Сроду не звонил! На случай здесь, если наведается зверёк – писец, слышал такое? Так что, если забренчит, всем крышка, паря. Соберём ополчение – и айда Америку шапками забрасывать…
