Мария Панкевич - Гормон радости
Воровали они вместе с мужем. У Ромы было плохое зрение, но очень ловкие руки. Петруха шепотом объясняла ему, что и откуда вытаскивать. Эти развлечения закончились очередным сроком любимого муженька. Свекровь бойкую невестку, понятное дело, недолюбливала. Петруха расценивала это как черную неблагодарность, потому что четыре года кормила ее и заменила входную дверь в квартире на новую, покрепче. Этого требовали обстоятельства – она стала торговать героином, а заторчала уже на эфедрине – чтобы были силы для такой утомительной работы. «Самое мое – купи-продай… – утверждала Петруха. – Мне всегда говорили – у тебя талант, тебе и в тюрьме очень комфортно будет».
Свекровь наркоманы раздражали, но Петрова ежедневно затыкала ей рот деньгами. «Мамочка! – ласково обнимала она пожилую женщину. – Скоро наш Ромочка снова освободится!» – «Пошла на хуй, мандавошка!» – отвечала растроганная родственница.
От эфедрина у Петрухи начала развиваться паранойя. Муж из Крестов заказал ей на день рождения букет белых роз. Когда курьер принес цветы, именинница оборвала с них все лепестки – ей почудилось, что в бутонах могут быть «жучки». Нервное состояние быстро надоело, поэтому эфедриновый «сучий кайф» вновь сменился хмурым.
Когда поставщика арестовали, безопаснее было вернуться от свекрови домой, в коммуналку. Петруха бесилась от безденежья и выживала соседей интригами и скандалами. В квартире кроме Петровой обитали муж с женой средних лет, «интеллигенты сраные», и Макар, сорокалетний холостяк.
«Интеллигентов» женщина воспитывала и словом, и личным примером. «Подумаешь, воровка-наркоманка! – возмущалась Петруха громогласно. – Торчу я или нет, а плита у меня вымыта! А эта фифа весь день с книжкой бродит, грамотная она, а прокладки использованные на моей же стиральной машинке забывает. Заходишь – блевать тянет. И муж с ней чуть ли не на “вы” да шепотом. Королева, тоже мне, свинья последняя… Жопой крутит, а вся плита, девки, засранная!»
Вскоре Петрухе сказочно повезло – она застала «интеллигента» в постели со своей же мамочкой Анфисой. Вдоволь поиздевавшись над любовниками, она взяла неплохую мзду за молчание и пообещала хранить секрет. Но желание уязвить соседку пересилило. Чтобы трещина между супругами стала глубже, Петруха не ограничивалась фактами, но активно фантазировала. «Как ты думаешь, – насмешливо говорила она обманутой жене, – откуда золото у моей Ивановны? Твой же и дарит!»
Мир в семье пошатнулся. Жена рыдала и скандалила, Петруха вовремя подливала масла в огонь и воровала деньги на герыч. «В долг он мне не дал, говорит, денег нет. Тогда без отдачи, самому же хуже…» – ныла Петруха матери. Анфиса обиженно отмалчивалась. Вскоре соседи съехали из квартиры, закрыв комнату, – решили все же спасти семью. «Интеллигенты сраные!» – подытожила победительница.
Макар тоже раздражал ее, но часто выручал деньгами, хорошо относился к ее дочкам и не раз предлагал руку и сердце. «Ничего, что я замужем? Муж освободится – получишь!» – насмехалась та, но пустила влюбленного в постель. Макар ревновал и требовал развода, Петруха требовала пива с рыбой. Ее устраивало, что квартира стала общей, и в комнату Макара она перетащила громоздкий шкаф, который ей не нравился. Она продолжала брать с него деньги за амортизацию стиральной машины: «А что такое, барабан изнашивается, а порошок я на что покупаю? А развешиваю на балконе штаны твои бесплатно?»
Беда пришла неожиданно. Как-то вечером Петруха выпивала на кухне с подельником ее мужа и старым дружком Мишей. Макара это все злило, потому что Петруха целовалась с Мишей, его же они из кухни спроваживали. Ночью начался настоящий скандал. Сосед дружка выгонял, Петруха оглушительно протестовала – эмоции били через край. Макар замахнулся на любовницу, она схватила со стола большой нож и воткнула его в грудь соседа. Тот упал, захрипел и умер.
– Прямо в сердце попала! – возмутился Мишка. – На хуя ты его ебнула? Больная, что ли? Я в розыске…
– Думать надо головой, а не жопой, а то ты не знаешь, что консьержка и камера в подъезде… Групповуху менты пришьют теперь, – огрызнулась Петруха. – Ковролин новый на кухню только купила, теперь выкидывать. Засрал все кровью своей…
– Десятку мне, тебе восьмеру дадут! Вторая часть наша… – волновался Миша. – Мне так путем частичного сложения…
– Тогда я грузанусь… У меня смягчающих полно… Вымой руки, замотай лицо, пригнись и уходи. – Петруха протирала отпечатки пальцев с рюмок.
Длинный Миша неловко мялся, женщина металась по кухне с сигаретой.
– Муж раньше меня освободится… дождется, а? Будет передачи возить? Заторчит же опять… Давай, вали уже!
– Удачи тебе! – с чувством произнес кореш и вышел из квартиры.
Петруха выпила и позвонила маме.
– Пиздец, мамочка, – сказала она в ответ на заспанное «Але!». – Я Макара убила только что.
Мать не сразу поверила, но когда поняла, что дочка не шутит, велела вызвать «скорую» и прилетела на такси в квартиру. Испуганные девочки жались друг к другу, Петруха не разрешала им выходить из комнаты. Сама она успела ярко накраситься и прятала в тайники сумки иголку и маникюрные ножницы. Проклятия покойнику она перемежала с горькими причитаниями и жуткими воспоминаниями о предыдущем аресте, который она провела в пресс-хате. Там ее три месяца прессовали по распоряжению прокуратуры, выбивая показания по делу о грабеже.
В показаниях Петруха заявила, что Макар душил назло ей щенка дочек. Она, мол, хотела его остановить и метила в руку, но тот резко развернулся, и удар пришелся в грудь.
– Щенок дорогущий, я его покупала девчонкам, деньги тратила! Корма, витамины, ветеринары, поводок, ошейник противоблоши-ный! Что почем-то нынче, откуда такие средства! Конечно, я психанула… – возмущалась Петруха.
– Почему вы не облили Макара из чайника? – спросил следователь.
– Чайник в соседней комнате был, а нож под рукой. Я спасала свою собаку! – ответила женщина.
С ней беседовали психологи и психиатры. Кроме эмоциональной огрубленности и многолетней зависимости от опиатов, отклонений не нашли. Петрова была этому рада, жизнь на зоне прельщала ее больше, чем лечение в тюремном пнд.
Ей было очень скучно в тюрьме. Она взяла на себя обязанности хозяйки камеры, если было настроение, целыми днями мастерила открытки сокамерницам за сигареты. Если рисовала дочкам, отвлекать ее не стоило. Взяв готовый рисунок в руки, она фантазировала вслух: «Вот. Получит Мариночка открытку, в школу понесет, покажет…» Старшая девочка все-таки увидела труп соседа, поняла, что мама теперь убийца, и ее несколько месяцев лечили за городом от нервного расстройства. Петруха чувствовала себя немного виноватой из-за этого.
От тоски женщина принялась за чтение. Ей сразу очень понравилась проза Достоевского – раньше она его никогда не читала – «не до того было». Мучимая бессонницей, она листала страницы под тусклым светом ночника до глубокой ночи. Закрыв книгу, долго ворочалась и вздыхала. Днем она то ругала покойного Макара и завидовала его участи, то перебирала фотографии и сокрушалась: «Хороший же мужик был… Добрый… Щенка такого дорогущего детям купил…»
В ИВС, куда ее этапировали знакомиться с уголовным делом, Петруха переспала с каким-то ментом. «Мне не западло! – спорила она с сокамерницами. – Лучше, чем монашкой жить… Рожа у него страшная, зато хер толстый… И водки налил от души! Может, еще пять лет воздержания впереди! Приедет ко мне муж на свидание, а, девки? Вот и проверим…»
Ромке удалось освободиться по ХДО уже через несколько месяцев после ареста Петрухи. На первое свидание в тюрьму он пришел в костюме, на второе – в героине, чем неимоверно взбесил Петруху – Анфиса дала ему денег на кофе и сигареты для дочери. «По венам мои сигареты ушли, девки!»
Через месяц от матери пришло письмо. Она осторожно сообщала, что Ромка на работу так и не устроился, дочек почти не видит. Еще он связался с какой-то наркоманкой и переехал жить к ней в квартиру.
Это предательство Петруху изменило. «С девятого класса трахаемся…» – недоумевала она. В глазах ее теперь постоянно были боль и злость. Она переживала, что муж находится на ХДО, и если его задержат в наркотическом опьянении, то снова посадят. Вопрос был только во времени, и это понимали все. Всего через три месяца Ромку задержали с героином и дали ему четыре года строгого режима. Петруха радовалась, могло бы быть хуже. Она предполагала, что они освободятся примерно в одно время, и мечтала, что ей бы надо чуть пораньше мужа, чтобы привести себя в порядок после колонии.
– Зубы вставлю первым делом. В солярий схожу. Свисток намажу ярко-ярко… – мечтала вслух Петруха. – Он увидит меня и охренеет. А я ему – пошел вон! А потом прощу… Я ж тоже не святая… Ну а что такого – я его люблю, у нас дети…
Шел второй год заключения, приговор был все ближе. Нервы Петрухи были натянуты до предела. Она сдерживалась только потому, что на суде могли запросить характеристику из тюрьмы. Судья ее делом занималась вдумчиво, тем более что острых и спорных моментов было много. Петрова защищала себя убедительно и эмоционально, за словом в карман не лезла, и послушать ее было интересно. Потерпевший, брат Макара, казался на ее фоне просто занудой.
