Мария Панкевич - Гормон радости
Если Рыбу сильно задевали сокамерницы, она начинала говорить что-то невнятное страшным визгливым голосом. С ней предпочитали не вступать в диалог. Бывало, Рыба притворялась глухой на одно ухо, чтобы не слышать обращенных к ней просьб и предложений – например, сделать уборку в камере, то есть подежурить.
В день, когда ей дали десять лет лишения свободы, с помощью казенных ножниц и станка Петруха сделала Рыбе вполне приличную прическу в подарок. Седые лохмы смели и выкинули, а Рыба смотрела в обломок зеркальца и тихо мычала что-то довольное почти до отбоя.
«Да, смерть!»
Недавно мне снился сон. Я прыгаю с высоты, лечу и падаю на руки юноше в белых одеждах. Так повторяется несколько раз, и я жалуюсь ему: я не могу, не могу больше падать. А я уже устал тебя ловить, улыбается он.
Невероятно хочется ледяного пива. Пива и курнуть. Зимой в камере холодно, летом – чудовищно жарко. Духота, вонь, клопы грызут с особой жестокостью. Как же было хорошо прошлым летом! Смерть была тогда чем-то нереальным – а теперь она рядом, в каждом разговоре, в каждой шутке, в наших глазах.
Курили мы с ребятами в длинном зеленом дворе на Литейном проспекте. Мимо нас бегали кроссы школьники, чем вызывали наши улыбки и одобрение. Разговор шел о нравах в Христианской гуманитарной академии, где учился на психолога друг Саня.
– Таджиков понагнали! – говорил он мрачно. – Какая она, на хуй, христианская?! Они по-русски почти не понимают…
– Я, братуха, приехал с юга недавно, и то там такого нет! А сколько здесь черных! – горячился Рустам.
Внезапно к нам подошел милиционер – Саня только и успел марки и гашик из руки на урну переложить и накрыть бумажкой.
– Хули вы тут сидите? – мрачно спросил мент.
– Общаемся, – сказала я.
– Пьете?
– Нет.
– Что «нет»? – заорал мент и пнул ногой бутылку из-под портвейна. – Ваше?
– Мы такое не пьем. Мы вообще не пьем, – сказал Саня.
– А хули вы тогда здесь вообще сидите? – озлобился сотрудник милиции. – Документы!
Изучив наши бумажки, добавил:
– Сидят тут. А рядом за кустами человека убили. А вам и по хрену. Слышали чо?
– Нееееееееее! – уверили мы. – Но нам по хрену!
После второго такого же мента стало ясно, что двор неудачный и пора пойти погулять, тем более что уже хотелось пива.
Еще год назад чужая смерть казалась такой незначительной! А сейчас она слишком привычная. Я ее совсем не боюсь, наоборот – она мой друг, мой единственный способ наебать систему, когда надоест слушать эти бесконечные истории.
Петруха
«Говорила я ему, предупреждала, – горячилась Петрова в камере женского изолятора. – Просила как человека: не зли меня, я наркоманка. Нет, выдрочил! Теперь сиди из-за него лучшие годы! Он-то отдыхает, лежит в земле себе, а я тут говном дышу, на суды катаюсь! Маму с детьми не вижу, не ебалась полгода, врезаться хочу, в ванне полежать…»
Она невысокая, с вьющимися черными волосами и большими серыми глазами. Вставить два передних зуба – вылитая Наташа Королева. Арестовали Петруху за убийство соседа.
С собой у нее оказалась куча полезных вещей, которые они с мамой собрали на скорую руку, пока оперативники заполняли бесконечные протоколы. Первоходок поразила предусмотрительность этой веселой, острой на язык женщины: она захватила даже полиэтиленовую шторку для душа, которой можно было занавесить угол с унитазом и умывальником.
В передачах такие шторки не пропускали – не положено занавески, вся камера должна просматриваться из глазка. Но в женской тюрьме режим чаще все же закрывал глаза на то, что угол загорожен, если заключенные вели себя покорно и вежливо. Петруха сидела не первый раз и знала, что на обыске иногда можно договориться. Кроме того, всегда остается шанс, что вещи досматривать будут невнимательно.
Шторку Петруха отвоевала у матери, Анфисы Ивановны. Та была очень недовольна, что дочь убила соседа. «Ты-то отдыхать будешь лет семь, – возмущалась она, – а я детей твоих корми, в школу води, на танцы води! А я тебе новую шторку в камеру вонючую! На передачи больше не рассчитывай!» – «Хоть на тюрьму сигареты загоняй раз в месяц, в колонии уже работать пойду…» – торговалась Петруха, запихивая в спортивную сумку запрещенные чайные ложки.
В этой семье не была судима только Анфиса Ивановна. По-житейски мудрая, она твердо знала законы и воровские понятия и могла поставить на место любого. Твердый характер сформировало сиротское детство. Пока мать Анфисы мотала срок за сроком, девочка не только училась и подрабатывала, но и возила мамке передачи. Сидела родительница за употребление и продажу мака и марихуаны. Ровно за неделю до освобождения бабушка Петрухи опять накосячила – взяла да убила циричку, и срок ей продлили. В семье бедовую мамашку Анфисы не осуждали: сотрудница колонии «по бесу» отняла у одной из зэчек сигареты, справедливость пришлось восстанавливать своими силами… Отсидев еще лет десять, она вернулась домой и наконец зажила в свое удовольствие. Многие ее уважали и заходили в гости – послушать байки, попросить совета или купить наркоты. Анфиса к маминому освобождению уже вышла замуж и родила двоих детей, девочку и мальчика.
Еще маленькими ребятишки любили играть у бабки на балконе среди мешков мака и конопли. Воровали у нее травку, накуривали одноклассников… Но это были просто шалости. В последних классах Петруха с братом, как и бабка, сели на иглу. В Советском Союзе синтетических наркотиков почти не было, поэтому они варили ханку, курили дешевую дурь да бухали. Время на проспекте Большевиков летело незаметно. Петруха вышла замуж за автослесаря и наркомана Вову. Когда того посадили, Петрова не кручинилась, а развелась и вышла замуж снова – за веселого вора и наркомана Ромку.
Анфиса проклинала свою жизнь, вытаскивая детишек из бесконечных неприятностей, выкупая свои сковородки из очередной скупки, выгоняя из квартиры неадекватных гостей. Она считала, что Петруха «ваще без башки», но во всех неприятностях принимала сторону дочери. Например, когда коллекторы требовали у Петрухи старый долг, возмутилась:
– Ничего не получите! Посмотрите на нее, улыбнись-ка, доча, – кому ваш банк вообще кредиты дает?! Вы что, слепые? Костюмы понадевали дорогие, понты раскидываете дешевые! Вы данные хоть проверяете, перед тем как деньги раздавать? Она уже двенадцать лет на учете в наркологическом диспансере состоит. Безработная, живет с детьми за мой счет. Как банк ей вообще дал кредит?
– А что, мама, я отдам, – глумилась Петруха. – Возьмите меня к себе на работу в банк, да хоть уборщицей. Отработаю все!
Коллекторы вынуждены были уйти ни с чем…
Когда от передозировки умер брат Петрухи, Анфиса почти сломалась. Ровно год каждый день она напивалась до бесчувствия. Фото сына стояло на кухонном столе, Анфиса выла от горя, обвиняя дочь, мать, себя и весь мир. Через год она поехала к наркологу, тот закодировал ее, и больше Анфиса никогда не притрагивалась к алкоголю.
Петруха работала в том же детском саду, что и ее мать, и тоже родила двоих детей, только от разных мужей. Анфиса рассказывала на работе как анекдот, что один раз девочки спорили, чей папа лучше. «Я их уравняла сразу, сестричек этих! Еще не хватало! Говорю: оба наркоманы, из тюрем не вылезают. Один другого лучше – что твой папаша вор, что твой выродок! Так они сразу помирились и заревели. А то развели хвастовство!»
Петруха же второго мужа любила. «У нас самый крепкий брак, – с гордостью говорила она. – А все почему? Потому, что то он сидит, то я! Редко видимся… А ведь все наши одноклассники уже развелись!»
Самым веским доказательством любви к Ромке она считала зимнюю поездку к нему на длительное свидание в Карелию. Ехала она туда впервые, насколько тщательно обыскивают родственников, не знала, поэтому наркотики брать с собой побоялась. На дорожку Петруха врезалась так, что Анфиса заносила ее в вагон поезда. Но кумары были неизбежны, и на второй день свидания у нее потекли сопли и слезы. «А приходилось трахаться, девчонки…» На обратном пути было не уснуть, знобило. Петруха пила водку и молилась, чтобы поезд ехал быстрее. «Хорошо, мать встретила, даже со мной до барыги доехала, следила, чтобы я по пути не загнулась. А я думала – оценит ли мой дурак, что я на такой дозе выбралась к нему…» – часто вспоминала она.
Петруха подчеркивала жертвенность своей любви: «Хапнут его – мы на все суды ходим с мамой. Детям жрать нечего, а я упрашиваю конвой, тысячу последнюю отдаю за пятнадцать минут свидания. Они полапают, посмеются, запустят к нему в конвоирку… Пальто задерешь и стоишь раком как дура, пока он там сопит сзади. Смотришь в пол захарканный, думаешь, где денег взять да сколько лет в этот раз дадут ему. А он: я люблю тебя! Романтика, блядь!»
Воровали они вместе с мужем. У Ромы было плохое зрение, но очень ловкие руки. Петруха шепотом объясняла ему, что и откуда вытаскивать. Эти развлечения закончились очередным сроком любимого муженька. Свекровь бойкую невестку, понятное дело, недолюбливала. Петруха расценивала это как черную неблагодарность, потому что четыре года кормила ее и заменила входную дверь в квартире на новую, покрепче. Этого требовали обстоятельства – она стала торговать героином, а заторчала уже на эфедрине – чтобы были силы для такой утомительной работы. «Самое мое – купи-продай… – утверждала Петруха. – Мне всегда говорили – у тебя талант, тебе и в тюрьме очень комфортно будет».
