Ринат Валиуллин - В каждом молчании своя истерика
– В общем я с тобою согласна, но кое-что поменяла бы местами.
* * *Я выхожу на улицу, чтобы вдохнуть немного асфальта, машин, людей, будто без этого мне уже не выжить. Люди идут молча навстречу или попутно, никто никого не знает и знать не хочет. А если хочет, то только с перспективой. Но где же ее взять, перспективу, если все упирается в горизонт? Для кого это отдельная квартира, для кого – прекрасная задница впередистоящего авто, для кого – необитаемый остров, для кого – своя жизнь, без примеси прочих. Все хотели независимости, но продолжали пить, курить и любить, любить кого-то, любить себя. Я тоже зависел от этой вредной привычки. Я был влюблен, а значит – ограничен.
На моем горизонте лежала она – нервная, истощенная красотой, обличенная в изящество, погрязшая в моей влюбленности.
Осень была той самой порой, когда можно подсчитывать урожай адамовых яблок после бурных летних ночей. Пусть даже женщины уже спрятали свои выдающиеся детали страсти в ткань, и воздух относился к тебе с прохладцей. В вазе моего воображения стоял свежий букет из ее ног, рук, золотых косичек. Вместе с мыслями, которые спокойны и свежи, я шел через небольшой парк, вдыхая торжественный фейерверк леса. На улице пахло дынями, они выступали золотом из декольте осени, напоминая, что все еще будет, будет гораздо слаще, только попробуй. Я подошел к лавке с фруктами, развалами которой правил южанин. Стал рассматривать дыни, которые лежали одна к одной, словно боевые снаряды, крупнокалиберные и заряженные. Я коснулся морщинистой желтоватой коры одного из них, даже пальцами ощущая сладость плода.
– Ну что ты ее жмешь с такой силой, дыни – они же нежные, как женская грудь, – предупредил меня продавец. – Ты просто скажи мне, какой тебе нужен размер.
– Сладкие?
– Все сладкие. Выбирай любую. Стопроцентный сахар, растает во рту, как поцелуй любимой, – достал он одну и повертел в руках. – Ты же любишь женщин, по глазам вижу. Тогда бери и не сомневайся.
– Я не сомневаюсь, я выбираю.
– Что тут выбирать?
– Дыню или цветы?
– Как всякий торговец, я мог бы тебе соврать, но я не всякий – для женщины бери цветы. Там за углом моя сестра торгует. Какие у нее розы!
– Какие?
– Свежие, как мои дыни.
В итоге я взял и дыню, и розы, которыми хотел скрасить осенний этюд Фортуне. Я представил на мгновение, как она уже положила себя, горячую, в новенькое белье, как в посуду, из которой я буду есть, нет – хищно жрать, когда вернусь. Я знал, что больше всего она любила мою кипучую невоспитанность, дерзость в постели, чувствуя себя то лакомством райским, то сытной жратвой, то десертным вином. Любовь можно было назвать как угодно, главное, чтобы было кому приготовить и тихо шепнуть: приятного аппетита! Пока я витал в своих фантазиях, подошел мужик, пахучий и засаленный. Спросил мелочи. У меня были деньги, почему не помочь, я пошарил в душе своей и насыпал ему медно-никелевое конфетти в ладошку. Может быть, эта манна поможет ему встряхнуться, не умереть от запоя.
– Вы из жалости? – спросила меня бабулька, раздававшая бесплатную прессу.
– Нет, из кармана, – отмахнулся от газеты и позвонил Фортуне:
– Как себя чувствуешь?
– С тобой лучше, – гладила кошку Фортуна. – Ты где?
– Я в Средней Азии, – уложил я дыню на заднее сиденье, рядом устроил цветы.
– Где?
– Дыню тебе купил. Скучала?
– Нет, любила.
– Напрасно. Любовь никогда не была моим сильным чувством, таким, как жадность или зависть.
– Вот как?
– Не была, пока я не встретил тебя. Не то что бы я сильно изменился, нет, я остался таким же жадным, потому что не хочу делиться тобой ни с кем. А вот зависть съехала: теперь я ее наблюдаю во взглядах тех незнакомых мужчин и женщин, которые то и дело пожирают твою молодость и красоту.
– Ты уже дома?
– Да.
– Одна?
– С кошкой.
– Перестань мучить своей лаской животное.
– А кого еще? Тебя же нет.
* * *Зима наступила. И включила свою шизофрению. Наступила на человечество и начала жевать его, потихоньку испытывая на прочность. Кто-то делал вид, что ему начихать, кто-то пытался откашляться, самые находчивые улетали в теплые страны. Но тем не менее, она потихоньку доставала всех, проникала сквозь одежду в самую душу.
Вымораживая те самые теплые уголки, ради которых люди готовы были идти на большие жертвы. Зима не любила никого. Ни лыжников, ни конькобежцев, которые вставляли ей палки в колеса и царапали спину, особенно дворников, что пытались стащить с нее пушистую белую шубку. Как она могла после этого относиться к людям? С холодным презрением: она не любила, она не хотела. В данный момент я переживал ее фригидность, сидя в кафе в сердце города. Запах свежего хлеба несколько смягчал зимний пейзаж. Сигарета медленно вытягивала из меня мысли и дым. Я рассчитался за булочки, что купил здесь специально для Фортуны, и вышел из кафе. Времени до встречи с Фортуной было еще много. Мы договорились пересечься в Таврическом саду. Бульвар провожал меня до самого парка. Я медленно брел среди кокаина зимы. Дорожки были подернуты сединой. Всю дорогу мятный морозный воздух врывался в мой нос как к себе домой и ударял приятной эйфорией в голову. В проволочных прическах деревьев, в тени их роскошных мыслей мерзли каменные богини. Они выстроились вдоль аллеи, которая вполне могла сойти за панель. Я уже шел на второй круг, словно мне надо было выбрать одну на ночь, не находя предлога для знакомства. Они же, взирающие на меня выпуклостями своего безумства, были холодны и равнодушны, возможно, знали, что моя богиня уже мчалась по подземным железнодорожным рекам на встречу ко мне. Зимой в Таврическом саду уныло как никогда, да и садовник из меня никудышный. Доскрипев до середины парка, я остановился посмотреть на пруд. В этом месте снег отсутствовал, а асфальт был прошит воробьями, которые весело чирикали под ногами. Воробьи, словно маленькие швейные машинки, штопали асфальт своими носами. Достав булку, я накрошил им немного. Те начали стучать еще быстрее, будто в знак благодарности хотели подлатать мои растрепавшиеся чувства.
– О чем ты опять задумалась? – шли мы, обнявшись, по бульвару.
– Да так, ничего. Сегодня в универе был кросс, я вспомнила тот самый первый наш поцелуй.
– А какая связь? То, что я долго за тобою бегал?
– Да нет, – рассмеялась Фортуна. Как будто этот поцелуй перерезал финишную ленточку моих девичьих переживаний. Ту самую ленточку, за которой пропали мысли: правильно я поступаю или неправильно. Я так хотела бы повторить эти впечатления именно в том состоянии. Помнишь, когда мы целовались на набережной?
– Да, я как нетерпеливый поклонник ждал тебя возле университета с утра, боясь пропустить.
– Когда я решила смотать удочки?
– Да, и отключила все доступные средства связи. А я, больной ожиданием и надеждой, караулил тебя. Ты выплыла синим платьем из-за угла. Ты летела на крыльях лета, а мне было в тот момент холодно, я не мог думать о чем-то другом, как о тепле. Я имею в виду зиму во внутреннем мире. Когда веет холодом одиночества со всех щелей, засыпая снегом воспоминаний. Озябшая душа пытается отогреться чаем, но не помогает даже коньяк. А тело утрачивает ту чувствительность, которой оно некогда обладало, и все по причине отсутствия рядом другого. Особенно дома… Одиночество начинается с порога. С того самого момента, когда ясно начинаешь осознавать, что тебя больше никто не видит, и нет смысла выделываться, можно быть самим собой, бродить по дому с засаленной головой, есть прямо из кастрюльки, крошить печенье, висеть на телефоне и путаться в сетях. Будучи затянутым в чью-то чужую жизнь, я незаметно отказывался от своей.
– Потом мы обнялись, и все. Вместо занятий в универе ты предложил мне чай у тебя дома. Это твое: «Может, чаю?». Хоть я и была юной, все-таки знала, что значит чай с красивым одиноким мужчиной на его территории.
– Что тебе чай, ты знала, что через пару дней я предложу шампанское.
– Ну, это случилось не через пару дней, через месяц.
– Ты ждала чего-нибудь покрепче?
– Ну, да, отношений, например. Ты тогда был первым, кого я действительно захотела.
– А кто был вторым?
– А вторым, – Фортуна сделала мхатовскую паузу и посмотрела на меня. – Был ты сейчас.
– Почему я?
– Отрицательные герои притягивают, – прятала свое лицо от возобновившегося снегопада Фортуна.
– А я отрицательный?
– На тот момент, да. Положительный приходил каждый день с подснежниками. Потом наступил период ландышей. Было смешно наблюдать через окно, как сверкали его пятки, после того, как он оставлял цветы на пороге дома. Оплачиваем.
– Не всегда любят тех, кто приносит цветы.
– Да, но от тех кого любят, букеты особенно желанны.
– Я понимаю, на что ты намекаешь.
– Я не намекаю, я желаю.
– У тебя есть время?
– Нет, забыл, – посмотрел Оскар на руку, где обычно носил часы.
