Мария Метлицкая - Дорога на две улицы
Те годы можно было смело назвать самыми, как ни странно, безоблачными и спокойными. Самыми счастливыми и радостными в ее и их жизни.
Они с Борисом еще познавали друг друга, открывали. Радостно, нежно, иногда с удивлением. Их ночи еще были бессонны, по-хорошему тревожны и волнительны.
Они еще скучали друг по другу, расставаясь всего лишь на рабочий день. Какая, казалось бы, малость и ерунда! А она стояла в темноте у окна и выглядывала его силуэт – знакомый до боли, до звонкого толчка в сердце. Она еще бросалась к двери и обеими руками обнимала его за шею.
Они еще мечтали о многом. О маленьком домике в деревне, у озера, окруженного густым и темным еловым бором. О поездке на Байкал и в Самарканд – разумеется, всей семьей. А вот в Сухуми одним, только вдвоем. Чтобы есть горячий и сочный шашлык на набережной, в крошечной кафешке, и еще чебуреки, истекающие прозрачным и обжигающим соком, и запивать все это прохладным и кислым молодым вином. И смотреть на темное, чернильное море и яркие низкие звезды. А после торопиться в душную, крошечную комнату с пыльной марлей на узком окне. И рухнуть от усталости и счастья в скрипучую и неудобную кровать с волглым бельем – чепуха, наплевать! На все наплевать! Потому что они будут любить друг друга. И сердце еще будет останавливаться от его слов, а голова – кружиться от его поцелуев.
Потому что они еще так отчаянно молоды и так бездумно, наивно уверены, что все у них будет хорошо и даже замечательно – во всем, абсолютно во всем.
Потому что по-другому, иначе в молодости и не бывает – такова, слава богу, жизнь.
* * *Она видела, как он тогда торопился домой. Просто бежал к подъезду с высоко задранной головой. И, увидев ее силуэт в окне, начинал так яростно размахивать руками, что на него с удивлением оборачивались случайные прохожие.
Как он скучал по ней! Сутки на работе были невыносимы. Он запирался в ординаторской и, если была возможность, говорил с нею так долго, что в дверь начинали ломиться дежурные врачи и сестры.
Ночью он иногда просыпался в поту от страха: а вдруг эта прекрасная жизнь с ней ему только приснилась?
Нет, она была тут, рядом. В двадцати сантиметрах от него. Спала, свернувшись улиткой, и сладко причмокивала губами. Он касался ее прохладного лба, проводил осторожно рукой по волосам и блаженно откидывался на подушку.
Слава богу, не сон – реальность.
Он все еще любовался ею – ее прохладной и ненавязчивой красотой, которая не возбуждала, а скорее успокаивала. Ему нравилось, как она смущалась от его взгляда – как девушка-подросток, мгновенно краснея.
Елена думала, как сказочно ей повезло в жизни. Как заботлив, нежен, умен и щедр ее муж. Ее возлюбленный. Как ей просто с ним, как легко. Как быстро они понимают друг друга, как моментально улавливают малейшие колебания настроения другого, ловят, словно локатором, испуг, неприязнь к кому-либо, недовольство или радость.
Они на одной волне. И смотрят в одну сторону. В общем, муж и жена. Одна сатана. А как по-другому?
По-другому нечестно, неправильно, плохо.
А у них все хорошо! Даже подумать страшно, как хорошо!
* * *Ольгу, по-семейному Лелю, Елена родила легко. Ну разумеется, вторые роды. Всего-то за какие-то три часа. Спокойно, без разрывов и прочих сопутствующих неприятностей.
Новорожденная дочка смотрела на нее спокойно и внимательно. Елена, повидавшая предостаточно младенцев, удивилась разумному и не по-детски осмысленному взгляду девочки.
Дочка не капризничала, не плакала, не морщилась, не сучила ножками. Она была всем и всегда довольна – удивительный ребенок! Она внимательно, по-взрослому смотрела на мать, и взгляд ее обещал поддержку, помощь и понимание – всегда, в любое время и в любой ситуации. Она исполнила все то, что молчаливо обещала. И ни разу не подвела.
Почти ни разу.
А вот Ирка была совсем другой. Фокусы у нее начались с малолетства. Капризы и нытье, выпрашивание новых туфелек, заколочек и платьев. Ну, здесь оправдание найдет любая мать – растет маленькая женщина. А вот вранье – бесконечное, безо всякого веского повода, наглое, нахальное вранье – Елену обескураживало и приводило в панику и ступор.
Она пыталась вести разъяснительные беседы: врать нехорошо, за правду ругать никто не будет, какая бы она ни была. В нашем доме врунов никогда не было, мы всегда все поймем и тебе поможем, ну и так далее.
Все тщетно – Ирка продолжала бессовестно врать. И это было именно вранье – подлое, гнусное, мелкое, – а не какие-нибудь детские фантазии.
Обнаружилось, что Ирка завистлива и злоязыка. Жадна. Любительница обсудить и осудить. Злобно, не по-детски, насмехаться – над бедной одеждой, старостью, физическими недостатками. А самое страшное обнаружилось в восемь лет – Ирка вытащила деньги из отцовского кошелька и духи из Элиной сумки.
Духи нашли по запаху из-за неплотно завернутой золотой пробочки. Там же, в ботинке, спрятанном под кроватью, обнаружилась и мятая десятка, уведенная из отцовского кошелька.
Ирка ревела белугой и пыталась оправдаться: «Духи, да, взяла. А что? У тети Эли много! Вот не сдержалась – так вкусно пахнут! Нюхаю перед сном и засыпаю. А про деньги – так это же тебе, мамуля, на подарок. Ты же так мечтала о новой сумке в универмаге у метро. Помнишь, как ты ее разглядывала? Белая такая, с черной блестящей пряжечкой? Ты еще говорила, что она так подходит к новым босоножкам! Вот я и подумала: куплю тебе сумку! А где мне было взять денег?» – И она удивленно распахнула свои прекрасные глаза, в которых блестели слезы искренней обиды и искреннего же непонимания.
Елена не знала, как реагировать. Слова словно испарились, растворились, их не было вовсе. Она молча сидела на тахте, уронив голову в руки.
Ирка подошла и обняла ее за шею. Елена разжала ее руки: «Уходи. Не могу тебя видеть».
Дочь пожала плечом, вздохнула и пошла к себе.
Минут через двадцать, когда Елена нашла в себе силы подняться, она приоткрыла дверь в детскую. Ирка сидела на полу и наряжала куклу. Очаровательный ребенок с золотистыми кудрями, абсолютный ангел. Она подняла на мать голубые, вполлица глаза и безмятежно спросила: «Обедать, мамочка?» Елена резко закрыла дверь. Что делать? Может быть, правда не понимает? Издержки возраста? Перерастет, поймет, осознает. Всякое в жизни бывает! Из самых оголтелых хулиганов и врунов вырастают приличные люди.
Она старалась успокоить себя, утешить, но… Внутренний голос вещал – ничего не поймет и не осознает. Рождена с пороком сознания, сбой каких-то генов, цепочки ДНК.
Понимала – это ее крест. На всю оставшуюся жизнь. И ничего с этим не поделаешь.
Но не может быть для матери страшнее приговора, что твой ребенок с гнильцой. И что ты только можешь себе представить, а скорее всего, и нет, что может выкинуть этот ребенок впоследствии.
Вот тут были и страх, и горечь, и чувство вины, и обида – словом, всего понемножку. Или – не понемножку.
И вопрос – когда? Когда мы ее проморгали? Когда пропустили?
А ответа нет.
Первый блин комом – было бы смешно, если бы…
От мужа она многое скрывала – наверное, была не права, и это тоже ее мучило. Но – жалела его, себя и эту маленькую дрянь тоже. Как ни странно. И не хотела скандала.
Элька только посмеивалась в ответ на ее жалобы и испуг – брось, нормальная девка, да, хитрованка, врушка – подумаешь! И за духи не осудила – с кем не бывает!
А про мятую десятку Елена ей не сказала – постеснялась.
В дальнейшем, когда Иркины выкрутасы становились все изощренней, усмехаясь, говорила:
– Ну да, выросла стервой. Люди на свете разные, и всем хватает места. Зато в жизни устроится – с ее-то хваткой! Вот в этом ты не сомневайся!
Елена болезненно морщилась:
– Ну почему – моя дочь?
– Не строй из себя святошу! – жестко обрывала разговор Эля.
С Борисом они старались поведение старшей дочери не обсуждать – Елена видела, как болезненно он реагирует на Иркины фокусы, как страдает и мучается. Как стыдится ее поступков и… предпочитает о них не слышать и не знать.
Чисто мужская логика. Страусиная политика.
Вначале это ее коробило и обижало, а потом и ему нашла оправдание – замотан, занят, столько проблем на работе. Столько неприятностей.
В конце концов, она мать и воспитатель. И это ее главное жизненное дело. И ошибки, и удачи – тоже ее заслуга. Что вложила (господи, какой бред!), то и получила.
Он обеспечивает семью, она с девчонками дома. Вот с нее и спрос. А мужчины, в конце концов, в основном теоретики воспитания, а практики, увы, женщины.
Потом поняла – и это было ошибкой.
Спустя много лет, уже в старости, вдруг пришла в голову совсем неожиданная мысль: а ведь отношения с Борисом стали угасать, портиться именно тогда, с первыми серьезными Иркиными фокусами.
Нина Ефремовна однажды, внимательно посмотрев на собственную внучку, вынесла определение, не пожалев родную дочь: «У нее, Лена, глаза прожорливые. Хочет все и сразу. И к цели своей будет идти беспощадно, не сомневайся. Будь к этому готова».
