Александр Иличевский - Солдаты Апшеронского полка: Матис. Перс. Математик. Анархисты (сборник)
3
– Я хочу найти рай, – говорит Хашем. – Я хочу определить его составляющие, я хочу понять, в чем суть праведности и наслажденья. Я составил каталог представлений о рае. Как его понимают в тех или иных верованиях. И скажу тебе, что это убогое зрелище. Представление человечества о рае – еще ничтожнее, чем представление об аде, которого нет.
– А что есть?.. – удивился я. – Как это без ада?
– Есть геенна, в которой душа человека либо уничтожается, если он страшный грешник, либо в течение какого-то времени претерпевает исправительные процедуры, чтобы позже быть помещенной на соответствующий уровень, которого она достигла в результате своего развития.
– А что? Справедливо, мне кажется, – согласился я.
– Вопрос с раем не решен. Может ли сознание быть раем? Или рай – это только для тела? Или рай – это воссоединение со своей чистой душой, обретение души как возлюбленной? И что дальше – после обретения рая, как быть с привычкой, ведь человек всегда требует обновления. Следовательно, рай – это созидание, но может ли созидание быть вечным? Нет наслаждения от созидания без разрушения, без спада, как и нет наслаждения от счастья без горя. Нет праведника без падения, и чем выше карабкаешься, тем страшнее, тем больнее падать. Рай – это чистая жизнь в сотворчестве с совестью, умом, телом, руками. То есть земная жизнь и есть тот рай и тот ад, которые грезятся. Следовательно, планета – по такой простой мысли – будет разделена территориально. Рай – станет чем-то вроде Америки, куда грешники будут стремиться из ада всеми силами, правдами и неправдами, как стремятся в Штаты бедные люди из стран третьего мира. Как нищие на панели торгуют нашим милосердием, так и все концессии расторговывают идею рая. Необходимо прекратить эту торговлю. Необходимо обрести иное понимание рая – а именно: понимание его как служения Всевышнему, трудового, творческого, непрерывного развития сознания, знаний, раскрытие величия Его творения. Не является ли проблема того зла, той недоброты, которая распространяется от полюсов воздаяния и наказания, всеобщей проблемой религии, этаким бронзовым векселем, с помощью которого она вербует своих подданных, на деле же у нее, религии, нет реальных средств оплатить их усердие. Давай я тебе докажу. Хочешь? Ну вот ты спас душу, что дальше? Что ты будешь делать со спасенной душой? Куда пойдешь? Какого состояния благости она достигнет и сколько она в нем продержится?
Тут я развел руками.
– …И только не надо говорить, что пути и способы Господа нам неизвестны, – сказал Хашем, отмахнувшись от Аббаса, который пришел нас звать пить чай. – Господь не настолько высокомерен, чтобы потчевать своих детей нелепостями. Ну вот, допустим, самое страшное, но всё равно давай представим, давай дадим упражнение сердечной мышце: у матери умер ребенок, что делать? Как жить? Она не хочет ничего, кроме смерти. И Господь воскрешает ребенка. И мать, вся в слезах счастья, благодарит Господа. И что? Это и есть рай? Да – несмотря на то что потом этот вымоленный ребенок вырастет во взрослого человека, с которым у матери могут быть не самые простые отношения, этот ребенок может хамить, игнорировать, не приезжать месяцами и творить прочую бесчувственность. И это всё равно для матери рай, хоть он ничем уже не отличается от простой жизни… Простой, незамысловатой, как восход солнца, но полной. Понимаешь? Но не бывает полной жизни без воскресения. Притом что привычка к смерти – самое безнравственное, что может дать нам цивилизация… Вот здесь – да, я должен допустить необыкновенность. Без воскрешения нет дороги. Воскрешение мертвых – вот конечная задача цивилизации. В эту задачу входит всё – и развитие человека, и развитие природы. Воскрешение мертвых должно стать венцом сообщества людей, подлинным венцом Творения. И как раз здесь наука обязана стать вожаком цивилизации, понимаешь? Нравственно чистая область должна открыть, распространить свое действие. Я уверен, что мессия будет куда большим специалистом в научных областях, чем в пыльной теологии…
– Ну, например, кем? – мне давно уже стало интересно.
– Кем? – Хашем прикурил еще папиросу и принял от Аббаса стакан чая, который он нам принес вместе со сладостями: у кого-то из егерей сегодня был день рождения. – Ведь есть же примеры людей, ученых, чьи заслуги перед человечеством грандиозны. Вот, например, мой кумир Норманн Борлаг. Он накормил весь третий мир! Борлаг в кратчайший срок вывел устойчивые к паразитам сорта пшеницы и тем самым в конце 1940-х годов спас от голода Мексику…
– Мне запомнилась твоя мысль насчет забвения… – сказал я.
– Да, это правда. Забвение – счастье. И в то же время нет большего ужаса, вся нечистота смерти как раз и состоит в этой аннигиляции… Так что подсказывает мне чувство справедливости? Какое развитие событий оно признает верным? Повторимся. Прежде всего никакого бесконечного наказания быть не должно. Любой почти грешник может исправиться. Его только нужно прокалить в печи покаяния так, чтобы ничего в нем, кроме чистоты и красоты, не осталось. Тем не менее есть грехи, за которые полагается полное уничтожение. Но и тут нет угрозы, нет вот этой безумной переговорной склочности. Раз так сделал – значит, всё, пошел вон. Душа аннулируется, будто ее и не было. Это скорее практично и полезно, чем гуманно, скорее умно и великодушно, чем глубокомысленно. И жизнь начинается сначала – только с отличным, прокаленным человеческим веществом, отныне не развращенным богатством, властью, ненавистью. Вот так я думаю.
Мы сделали перерыв и сходили в сторожку, поздравили Ильхана с днем рождения, ему было очень приятно. Посидели с егерями часок и вернулись.
– Религию следует модернизировать, обогатить достижениями науки, искусства, медицины, технологии, мысли человеческой. Наука сейчас говорит человеку о Боге больше, чем любой проповедник… Хватит взывать к Богу из ямы сокрушенности и рефлексии. Чтобы тебя услышали, необходимо выйти и отмыться от морока догматики, послушания, посредничества, от власти авторитета, просто какого-то частного заразительного безумия. Свободный ото всего этого атеист милей Всевышнему, чем задавленный жаром веры сектант. Верою спасешься… При чем здесь вера, когда диалог с Всевышним начинается с Закона? И не надо говорить, что это тебе, такому умному, допустимо так думать – а у других ни сознания, ни сил, другим нужны чужой ум, чужая воля и так далее… Другим нужно знать, что они не умрут, чтобы не плакать по ночам. Другим нужно хоть что-то светлое, пусть ритуально, пусть пустышка сверкает, хотя и искрой высекает в потемках их душ хоть что-то человеческое…
– Вот скажи мне, почему гурии нужны в раю? Почему чувственное наслаждение необходимо для утешения человека?
Мне становилось всё интереснее, но я знал по опыту, что соображать мне станет всё труднее, и спешил сформулировать волнующее…
– Я думаю, что это самый верный способ заманить человека в рай… купить его идеей посмертного воздаяния. Половое наслаждение самое сильное, человек не властен с ним справиться. Иначе человечество вымерло бы. Человек – самый живучий вид. Человечество должно жить несмотря ни на что – ни на войны, ни на эпидемии, ни на прогресс. Еще неизвестно, отчего современный человек превозмог на эволюционной лестнице своих соперников, – не то из-за размеров мозга, или крепости зубов, или плотоядности, не то благодаря нашим повышенным способностям к размножению; как ты понимаешь, это никак нельзя проверить археологическим способом.
– Согласен, – сказал я. – Но отчего так вышло? Из-за способности нашей к искусству?
– Не знаю, не уверен, здесь думать надо… Вот посмотри на меня, – продолжал Хашем, – кто на меня позарится? Притом что я не могу любить первую попавшуюся, верно? И как мне быть? Куда душе развиваться? Закрытость чувственности влечет во мне несчастье, тоску, мне тошно – ты можешь представить себе это? Или тебе повезло?
– Трудно сказать. Различение будничного и святого начинается с того, что ты намеренно путаешь эти категории. Берешь на пробу, каково будет их заменить друг другом. Каким бы ты праведным ни стал, каких бы ты высот ни достигал, всё равно момент наслаждения – любого, из какой бы формы он ни изливался, будет моментом пола. Понимаешь?
Хашем хмуро на меня посмотрел. Он решил не углублять тему:
– Так вот, человек мучится избавлением: когда бы всё это кончилось, жизнь была бы не мила, чем бы еще заняться в этой бесслезной пустыне. Вот отчего чаще у воздерженцев – монахов всех видов и сословий – людей, обделенных милостью полового удовольствия, – возникают идеи о конце света, о приходе избавителя. Человечество несчастно не потому, что оно знает – оно умрет; человечество легко удовлетворилось бы смертью как избавлением. Оно несчастно именно при жизни, именно потому, что обездолено: и душой, и телом, и достатком в любом виде… Когда я представляю себе, сколько людей в мире задавило себя, загнало в культурную свою оболочку половую тоску, – мне хочется плакать. Но не бывает простых истин. Мир полон сущностей, действующих по принципу дополнительности. Наше половое несчастье оплачено шедеврами искусства и веры. И вот непонятно, отчего человек нацелен на красоту. Казалось бы – есть у тебя жена, пусть хоть какая-то, но есть. Однако человеку известно о какой-то иной красоте, иной привлекательности чувственной, и вот это вложенное знание, с одной стороны, развивает в человеке понимание Бога, а с другой – мучает тоской несбыточности. Человеку, который не любим этой высшей женщиной, остается только полюбить раскаленную пустоту.
