Николай Беспалов - Три метра над небом (сборник)
Моросил дождь. Влажность воздуха превышала все допустимые санврачом нормы. Прохожий городской народ, не задерживаясь у светящихся витрин, спешил, спешил.
Петр Петрович не спешил. Ему надо еще купить цветы для Анны Ивановны.
«Сласти для Симы, цветы для Ани», – напевает про себя практикующий врач гинеколог. Отчего ему дождь и ветер не помеха? Он в предвкушении встречи с сестрами. Нет. Он не влюблен в них. Ему ли, врачу, не знать, что есть влюбленность и чем она чревата? Если Анна вызывает у него чувство трепета, как перед вазой тонкого костяного фарфора, то сестра её Серафима определенно носит в себе мощный заряд эротики. Североамериканцы, yankee, это обозвали как многое другое, по-собачьи. Sexapply.
Петр Петрович при виде всего лишь лодыжки Серафимы готов припасть к её устам в долгом страстном поцелуе.
Объяснимо то состояние, в котором находиться мужчина, направляющийся в гости к ним.
В павильоне, где девушка Маша торгует цветами, парит и приторно душно.
– Как вы просили, мы заказали орхидею. А вы так взволнованы! – Все женщины тонко чувствуют это состояние мужчины. Нюх у них, что ли, такой?
Скоро совершив покупку, Петр Петрович благодарит Машу продавца.
Маша остается в душном павильоне, а Петр Петрович, нагруженный вдобавок к пакету коробочкой с цветком, уходит. На башенных часах без пяти семь вечера. А дождь все сыплет с неба свою мокрую пыль. А прохожие все спешат мимо Петра Петровича. Мимо, мимо.
Дом на улице, которую за двести лет переименовывали трижды, как будто врос в землю – таковы «культурные» наслоения веков. Изначально тракт. И был он грунтовый. Потом брусчатка. За ней деревянные плашки, которые уплыли в наводнение. И, наконец, асфальт. Была она трактом и имела имя Саарский тракт. Стала улицей, и обозвали её Гренадерским проездом. Пришли к власти рабочие и крестьяне. Дали ей имя одного из вождей Французской революции – Робеспьера.
Вход в квартиру, где живут сестры, особый. Дверь врезана впритык к стене. Так получилось вследствие «уплотнения», когда огромную во весь бельэтаж барскую квартиру разделили на две. Стену, разделяющую две половины прежних хором, поторопились сложить горе строители, и потому в ней остались прорехи. По законам гидроакустики эти лакуны превратились в превосходные передатчики звуков. И что характерно – звуки проникали в половину, где жили сестры. Не наоборот. А так как за стеной жил музыкант, то сестры постоянно слушали рояль.
– Серафима, ты верно указала время, когда мы ждем Петра Петровича? – Анна старше сестры и считает, что вправе командовать Серафимой.
– Сударыня-барыня, как велели, так и наказала гостю прийти к семи вечера, – Серафиме вовсе не обидно быть в некоем подчинении у старшей сестры.
После гибели родителей в автокатастрофе сестры дали друг дружке обещание никогда не ссориться. А то, что Анна стала главенствовать, так то получилось само собой.
Сестры обмениваются любезностями, а Петр Петрович, стоя перед дверью, ведущей в квартиру, где обитают две столь милые его существу женщины, собирается с духом. Ему предстоит сейчас встреча с сестрами. Что скажет он им? Обеим и каждой по отдельности.
Поворот витиеватой ручки – и за дверью тренькнуло. Тут же послышалось цоканье каблучков. Петр Петрович не настолько был знаком с женщинами, чтобы определить, кто идет к дверям. Анна или Серафима?
Дверь открывается – и гостю являются обе сестры.
– Милый доктор, вы как всегда точны, – Анна улыбается по-своему, одними уголками губ. Глаза раскосы. Прямые брови чуть-чуть вскинуты в вопросе. Все в облике Анны изыскано. И голос её идет из глубины веков. Приглушенный, вибрирующий.
Петр Петрович склоняет голову и прикладывается к руке Анны.
Очередь Серафимы.
– Наш Петр Петрович претендует на роль короля? – Серафимина улыбка сошла с обложки «глянцевого» журнала. Такие же, как у сестры, чуть раскосые глаза излучают радушие на грани призыва к близости. Искусительница!
Петр Петрович смущен.
– Ну что же вы? Снимайте ваш плащ и проходите в комнаты, – на правах старшей предлагает Анна Ивановна. Она первой уходит из прихожей. Походя, пальцами левой руки проводит по корешкам книг, что заполнили стеллаж от пола до потолка.
Следом идет гость. А замыкает шествие Серафима. Она напевает:
– Давайте восклицать, друг другом восхищаться,
Высокопарных слов не надо опасаться.
Давайте говорить друг другу комплименты,
Ведь это все любви счастливые моменты.
– Серафима, что подумает о нас гость?
– Гость, что вы о нас подумаете? – Серафима начала свою игру в «кошки-мышки». Одно не ясно. Кто в ней мышка? Потому что Петр Петрович кроме лечения женских болезней занимается вопросами сексологии.
Он мог бы прямо сейчас, по ходу в комнаты квартиры сестер сказать им, что согласно теории родительского вклада Роберта Трайверса самцы и самки имеют разные репродуктивные и брачные стратегии. Самцы биологически и поведенчески инвестируют в потомка меньше, чем самки. Кроме того, они потенциально способны зачать много потомков, тогда как женское потомство ограничено. В результате у мужчин развилась более «количественная» репродуктивная стратегия, тогда как для женщин важнее «качество». Но его опережает все та же бойкая Серафима.
– Сестра моя, да будет тебе известно, что согласно науке сексологии мужчины больше женщин заинтересованы в случайном сексе. Они менее обязательны в своих сексуальных установках и поведении. Я права, Петр Петрович?
Петр Петрович опешил. Он пуще прежнего жаждет общения с Серафимой наедине. Искушение велико.
– Друзья мои, – они вошли в гостиную, – прошу садиться, где вам будет удобно. Я буду читать стоя. – Анна Ивановна Бородина достает листы бумаги. Их нельзя назвать рукописью в полной мере, ибо отпечатаны они на принтере с текста, что сохранен на компьютере.
Серафима уселась с ногами на софу. Петр Петрович устроился в кресле у торшера. Он боялся уснуть в полумраке гостиной.
Анна Ивановна начала читать: «Особняк был построен тогда, когда эта земля принадлежала финскому государству и жил в нем управляющий имением финского помещика. Пожилой финн в жены себе взял француженку. Звали парижанку Колет. Помещик же окликал её Кокто. Скоро прислуга и прочий придомовой люд стал называть особняк виллой Кокто».
Жужжание невесть откуда попавшей в межоконное пространство мухи, приглушенный свет торшера и монотонное чтение действовали успокаивающе, и скоро Петр Петрович задремал. И снится вдовцу его бывшая жена. Он знает, что перед ним его Ольга. Но почему она в обличии Серафимы?
– Петя, Петя, – шепчет Серафима Петру Петровичу на ухо.
Анна Ивановна прерывает чтение романа на полуслове: «Он был страстно влюблен в Колет, а она играла с ним как кошка с мышкой».
– Серафима, в театре просят отключать мобильные телефоны. Тебя надо просить отключить твой голосок? – вопрошает старшая сестра.
– Что поделать, Аня, если у гостя урчит в животе, – тут же сочиняет Серафима.
Громкое чтение нового романа Анны Бородиной на этом закончилась. Пока. Ужин оказался очень кстати. Анна и Серафима ели рано утром. А их гость «перехватил» горячий бутерброд в буфете при частной клинике. Владелица клиники – женщина разворотливая – копейку не упустит. Буфет «записан» на мужа.
Исходя из вышеизложенного, в животе Петра Петровича не должно бы урчать. Но он молчит. Он твердо убежден, что книгу надо читать самому. Общение с книгой – дело интимное. И нечего между читателем и книгой ставить кого бы то ни было. На сцене читающий актер навязывает свое видение образов. Петр Петрович мужчина самостоятельный. Он и сам с усам.
Так какого черта он пришел сюда? Приглашение было на громкое чтение автором своего романа. Для того и пришел, чтобы с автором пообщаться. Увидеть. Вдохнуть аромат её кожи. И получить наслаждение от созерцания её куртуазного в понимании средневековья облика. Еще стимул. Сильнейший стимул, заточенный до остроты иглы. Серафима! Имя его.
Изыск и искус. Две ипостаси обреченного на муки влечения Петра Петровича.
Паровые котлетки из домашнего фарша филея.
Не подумайте, что Серафима, а она у сестер была кухаркой, сотворила фарш из мяса сына Авгия, отца Мегеса Филея. Того, что был участником Калидонской охоты. А потом, когда выступил свидетелем в защиту Геракла, отец изгнал его на Дулихию, где он и стал жить.
Нет. Серафима на ручной мясорубке измельчила в фарш филей курицы.
К котлеткам в качестве гарнира – листья спаржи. В колбе соевый соус. Белый хлеб пресный. Серафима пекла его сама.
Морс из ягод черной смородины налит в кувшин из богемского стекла.
Наливая морс в бокал Петра Петровича, Анна не упустила случая блеснуть эрудицией:
– Этот кувшин изготовлен не тогда, когда о богемском стекле было упомянуто в летописях. Но он тоже старинный.
– В одиннадцатом веке такой способ обработки стекла в Богемии еще не знали, – утер нос изыску Петр Петрович.
