Ирина Муравьева - Вечер в вишнёвом саду (сборник)
Она всё крутилась, пока не упала.
Тут Федор ревет:
– Извиняюсь! Вот мы!
Она даже глаз не открыла, лежит.
– Ударилась? – Федор ревет и дрожит весь.
Она ему в морду оскалилась белым и лапами машет. Ей, значит, смешно.
И Федор сказал:
– Познакомиться надо.
Она нам ревет:
– Я Оксана.
Я сразу почуял, что всё в ней – как мед. Она очень сладкая, сладкая баба. И вся в молоке. Пахнет тоже как мед. Густым, сильным-сильным, немного как рыба. И Федор почуял.
Он поднял Оксану со льда и ревет:
– Давай! Догоняй нас!
И сразу к трибуне. И сам весь дрожит.
Там Федор сказал. Он сказал:
– Оксана! Ты очень красивая! Очень!
Она ему что-то тихонечко:
– У-у!
А что, я не понял. Но Федор мой весь заблестел.
Он ей говорит:
– Ну, о’кей. У нас транспорт.
Поехали мы на Ван Ваныче. Едем. Оксана ему говорит:
– Здесь. Вот здесь вот.
И Федор сказал, чтоб забрал он нас в восемь.
Они выпрыгнули из Ван Ваныча, и Федор меня поволок вместе с ними. Намордника даже не снял, это плохо.
Оксана открыла ключом одну дверь, потом еще дверь. Потом было зеркало, я всех нас видел. Потом они сняли с себя свои тряпки.
Я мог повернуться – они были слева, – но, если я увижу его голым, Федор меня убьет. У них это стыдно, когда нету тряпок, а только одна шерсть да кожа. Они терлись кожей о кожу без тряпок. Оксана была очень маленькой, сладкой. И вся в молоке. Потом они в зеркале и покатились. Сначала упали, потом покатились.
Она, значит, тоже артистка. Как я.
Они все катались, и мне было скучно. И тут Федор вдруг закричал. Он так закричал, что я понял: он умер. Я знаю, что умер когда – так кричат.
Они пахли рыбой и тихо лежали. Но Федор мой стал – не моим. Он стал теперь больше Оксаной, чем Федором. Лежал в ней, как рыба на рыбе, и спал.
Потом зазвонил телефон.
Оксана открыла глаза под мордой моего Федора, потому что его морда лежала на ее морде. Потом она стала отрываться от него, чтобы достать телефонную трубку. Трубку она не могла удержать, уронила ее на пол, и там заревели: «Оксана!»
Оксана прижалась щекой и ревет:
– Сейчас не могу!
Тут мой Федор проснулся.
Он обхватил Оксану лапами и засмеялся. Тогда она вырвалась вся:
– Есть хочу! Куда нам Мишаню девать? С ним не пустят.
И Федор тогда говорит:
– Извини нас.
Оксана достала еду.
Тут у меня сразу заболело брюхо и лапы затряслись.
Если мне не показывать еду, я могу терпеть, а если ее показать, не могу.
Она достала красную бутылку, потом еще белую, потом еще черную и мне говорит:
– Что смотришь, Мишаня? Голодный, наверное.
Федор снял с меня намордник, я потянулся к бутылкам и ко всей этой еде, которая была на столе. Оксана достала лохань и всего навалила. И я это ел. Потом стали вместе все пить из бутылок. Оксана налила из белой и поднесла стакан прямо к моей морде. Влила в меня всё, что плескалось в стакане, и я проглотил. У-у-у!
Потом я еще кувыркался немного, потом зазвонил телефон.
И Оксана ревет:
– Приехали! Баста!
И сразу ушла, только дверь не закрыла.
И Федор притих, стал как был – моим Федором.
Она вернулась, разворошила шерсть на его голове и говорит:
– Пора. Не хочу, чтобы он тебя видел.
Тут Федор меня отшвырнул, я свалился.
Она говорит:
– Сядь и слушай.
Он сел. Она стала реветь. И Федор мой весь пересох. Так бывает, когда забывают налить тебе воду, и ты ни о чем больше думать не можешь.
– Так он тебя продал? – ревет ей мой Федор. – Скажи мне: он продал?
– Не продал, – ревет, – я сама так хотела! Он дом обещал мне! Огромный! В Торонто!
И стала просить, чтобы мы уходили. Нельзя, чтобы нас с ней увидели вместе.
А Федор сказал:
– Нет, я так не умею.
На улице пахло несвежей селедкой, когда мы спустились и вышли из дому.
Ван Ваныч подъехал, а дальше ничего не помню.
Утром Федора не было, розового не было, я есть хотел, пить. Утро – это работа. У нас по утрам всегда ругань и топот. И наши все бегают и матерятся.
Мы пропустили первую репетицию, но днем Федор открыл клетку, лизнул меня в морду и дал много рыбы. Его морда стала больной и костлявой. А может, его пронесло, так бывает.
И он мне сказал:
– Всё, Мишаня, забыли. Она, вишь ты, замуж выходит. Что делать?
Потом заскрипел и завыл. Потом лег, как будто бы он, как и я, – зверь из лесу. Я вылизал морду ему. Всё солёно!
– Мишаня, – ревет, – я ведь плакал – когда? А вот когда мать померла.
Он сжался, и я его грел своим брюхом.
Тут мы увидели Аркадия. Он шел, словно лапы ему отдавили.
– Спокуха, – Аркадий ревет. – Слышишь, Федя?
– Зачем подвалил? – заревел ему Федор.
– Оставь эту телку, кому я сказал? Оставь. За неё заплатили, ты понял?
– Иди, миротворец! И так разберемся!
Аркадий ревет:
– Извини, не расслышал! Ты что, без меня прокормиться решил или как там?
– Не бойся, не сдохну! – ревет ему Федор.
– Ты, может, не сдохнешь, – смеется Аркадий, – а вот малолеток куда?
Когда он смеется, он пахнет болотом.
– Ты сука! – ревет ему Федор. – Ты – сука!
– А я ни при чем, – отвечает Аркадий, – Настёну мне жалко, ее полечить бы!
Я думал, что Федор сейчас его – плеткой, а он ничего. Только стал совсем белым.
– Тогда, детка, слушай, – смеется Аркадий.
– Чего тебе нужно? – ревет ему Федор.
– Ну, слушай, малыш, ты кончай заводиться. Я бабки даю? Я даю! Сестер я тебе поднимаю? А как же? Давай тормози-ка! Дело очень кисло. Оксанка, она через месяц – тю-тю вам! Встревать тебе нечего. А через месяц снег выпадет, каток на Красной зальют. Начнем тогда бизнес с тобой. Настоящий.
– Какой еще бизнес? – ревет ему Федор.
– Ну, вот! Какой бизнес! Ты сказки читал? Нет? Ну, может, хоть слышал? Мужик с медведём! Вот какая тут сказка! Тут Красная площадь под боком, тут Кремль. И тут вам народная сказка! Чем плохо? Я супердела заварю, ты не бойся. С девчонками бизнес, с кваском, ты не бойся!
– Проваливай! – Федор ревет. – Не хочу я!
Аркадий стал черный весь. И провалился.
– Я, Миша, не все тут секу! – мой ревет. А я его грею, лижу ему морду. – Давай, значит, так, – он ревет. – Что за дело? Аркашке я нужен. Зачем? Непонятно. Медведь дрессированный, так? Ну, и что тут? Подумаешь, бизнес! Курям, Миша, на смех! Зачем мы ему, а, Мишаня? Зачем мы? Идем, значит, дальше: Оксанка. Оксанка! Вот тут, Миша, круче! Тут, Миша, и бизнес! Оксанка бывала в Канаде с балетом, Аркашкин партнер ее там заприметил. Аркашка ее вроде продал в Канаду. Оксанке пока, значит, хату. И тачку. Живи, наслаждайся! Канадец подвалит, Оксанка готова. Сидит как картинка. Ты, Миша, сечешь?
Конечно, секу. Мы из цирка, артисты.
– Оксанка взяла крутанула, сечешь? С моей, в общем, помощью. Что происходит? А то, что Аркашка порядком струхнул. Партнер-то не шутит! Идет, значит, прямо: «Давай отвали!» Я, положим, валю. Зачем я ему? Отвалил – и привет вам! А он обещать начинает: «Медведь! Народная сказка! Делишки заварим!» Ведь если я бабок нарою, я – что? Ведь я ж уведу ее, Миша, ведь ясно! Зачем же тогда помогать мне, зачем?
Мне Федора жалко, но Федор – дурак: задрать нам Аркадия надо, и точка.
Мы поехали на искусственный. Федор учил меня кланяться, потом играть на гармошке, потом опять кланяться. В восемь нас забрал Ван Ваныч, было уже темно. Я тут же унюхал, чем пахнет автобус. Оксаной он пахнет. Она выползла из-под заднего сиденья и свалилась Федору на колени. Мы приехали в цирк, где не было представления, была только баба, она чистит клетки. Федор открыл дверь в артистическую, они повалились на диван.
Мне стыдно, когда Федор мой так кричит.
И тут кто-то лапами грохнул по двери.
И Федор сказал:
– Ну, Мишаня, давай!
И я заревел. В дверь нам грохал Ван Ваныч.
– Эй, вы! Отворяйте! Чего заперлись!
– Чего тебе надо? – мой Федор ревет.
– Медведя давай убери, ёлы-палы! Давай открывай, ёлы-палы, паскудь!
– Чего тебе надо? – ревет ему Федор.
– А есть разговор, я кому говорю!
Федор открыл дверь, и мы увидели Ван Ваныча, который качался во все стороны, как клоун один – (Вячеславом зовут!), – когда притворяется пьяным и глупым.
– А Мишка твой, он хоть меня не сожрет?
– Скажу – и сожрет, – отвечает мой Федор. – Ты, это, давай говори: что пришел-то?
– Кончай! – забрехал тут Ван Ваныч. – Кончай! Ты думаешь, я прикрывать тебя буду? Блядине своей объясни, чтобы шла!
И тут вдруг Оксана – как вскочит!
– Блядине! Кому объяснить? Ты, дедуля, чего? А кто на Центральный косяк ночью вёз? А хочешь, я тоже шепну кому надо?
– Наезд, да? Наезд? Жуть решила нагнать? Ну, я вам тада покажу! Насмеётесь!
Ушел. Только запах остался. И всё.
Оксана заплакала.
– Лучше не надо, – она говорит. – Я, пожалуй, пойду.
– Что значит: не надо? – ревет ей мой Федор.
