Ян Бирчак - Анастасия. Вся нежность века (сборник)
– Очень даже! – отвечает тот с набитым ртом.
– Ах, оставьте, знаю я ваши дела! Опять, небось, в карты продулся! – надув губки как девочка, она снова хлопает Багаридзе веером по руке.
– Кстати, Василий, ты не забыл, что собирался уходить? – бесцеремонно спроваживает его капитан.
– Уже иду! – Васяня на ходу поддевает вилкой последний грибочек на тарелке. Когда он исчезает, Сазонова жадно опрокидывает в рот оставленную им водку.
* * *На улице у Васяни сходит с лица выражение придурковатости, в глазах его остается холодная злость. В ранних осенних сумерках уже плохо различима другая сторона улицы. Прохожих мало, все спешат домой укрыться от непогоды. На Васяню холод и дождь мало действуют, он еще не остыл после ресторана. Он останавливается закурить и тут видит, как буквально в нескольких шагах от него Егорычев подсаживает Анастасию в такси. Они как раз закончили свой тяжелый разговор в скверике под дождем.
Васяня прислоняется к стене и, не делая ни одного движения, долго смотрит вслед отъезжающему автомобилю. Затем зло швыряет так и не раскуренную сигарету, растирает ее ногой и бегом возвращается назад в ресторан.
Просьба императрицы
Деловой квартал Парижа, первая половина дня. Из подъезда с множеством разных конторских вывесок выходит Егорычев, на ходу надевая перчатки. Жестом подзывает автомобиль. По-видимому, он собрался куда-то ехать по делам.
От стены отделяется пожилой респектабельный господин, очевидно, заранее поджидавший здесь Егорычева. Это не кто иной, как генерал Сазонов, все в том же штатском, уже несколько поношенном пальто, ставшем тесным для его располневшей фигуры. Он сзади легонько кладет руку на плечо Егорычеву:
– Алексей Петрович!
Тот рывком оборачивается, тренированным жестом опуская правую руку в карман пальто.
– Зачем вы так, Алексей Петрович? Мы же с вами не юнкера безусые, чтобы водить друг друга за нос. Жизнь нас не в салонах да на раутах проверяла, а в окопах, кровью и смертью. Что ж теперь-то меня хорониться? – с упреком говорит генерал Сазонов. – Вреда вам от меня не будет, а вот помощь, может, и пригодится.
Егорычев, конечно же, узнал генерала еще тогда, в префектуре, но ему досадно, что он разоблачен из-за случайной встречи. Возобновлять старые связи совсем не входит в его планы.
– Я виноват перед вами, Павел Андреевич, но, поверьте, обстоятельства мои таковы, что мне бы не хотелось возвращаться к тому, что связывает меня с прежней жизнью, – довольно сдержанно произносит Егорычев, и в его интонации явственно сквозит желание прекратить разговор. Но генерал твердо намерен продолжить общение.
– Если не возражаете, полковник, я бы предложил немного пройтись. В эту пору дорожишь каждым погожим днем…
Егорычев, подавляя вздох, только наклоняет голову в знак согласия и обращается к шоферу по-французски:
– Поезжайте за нами потихоньку.
Поначалу некоторое время оба идут молча, глубоко вдыхая осенний воздух. Автомобиль на расстоянии следует за ними.
– Если вы полагаете, полковник, что я к вам в претензии из-за старой истории с моей супругой, Елизаветой Григорьевной, так поверьте, дело прошлое, да и цену ее романам я хорошо знаю. Вы даже не представляете, с каким проходимцем она теперь связалась. Мне же их вдвоем еще и содержать приходится. Такой мне крест выпал, мне его и нести…
Егорычев на эти слова только молча поворачивает голову в сторону генерала и не находит нужным отвечать на его тягостное для обоих признание.
– А у меня к вам довольно деликатное поручение, уж и не знаю, как вы к этому отнесетесь…
– Слушаю вас, Павел Андреевич.
– Я уполномочен передать вам приглашение одной очень важной особы, – чувствуется, что собеседник Егорычева находится в затруднении. – Вы человек замкнутый, нашими эмигрантскими делами, общественной нашей жизнью практически не интересуетесь, и, возможно, вам странно будет слышать то, что мне поручено вам передать, – мнется генерал.
– Говорите, Павел Андреевич. Кем поручено? – сухо интересуется Егорычев.
– Видите ли, мы у себя, в Союзе спасения русского народа, где я имею честь состоять в руководстве, время от времени устраиваем что-то вроде вечеринок или балов, если вам угодно, где, признаться, бывают особы из лучших российских фамилий, я бы сказал, первых наших фамилий. Вы меня понимаете?
– Нисколько, – все холоднее и суше реагирует Егорычев.
– Я имею в виду, что иногда нас удостаивают посещением особы царской крови. И на днях мы будем иметь честь принимать у себя в Собрании саму вдовствующую императрицу Марию Федоровну.
– Очень рад за вас!
– Так вот мне поручено передать просьбу Марии Федоровны: она желает вас видеть.
– Вы шутите, Павел Андреевич? Что за странные вещи я слышу!
– Я понимаю, что разговор деликатный и неожиданный для вас, но я нисколько не шучу.
– Погодите, ведь я не состою ни в каких союзах и комитетах, крайне далек от политики, я теперь простой негоциант, у меня другая фамилия, более приличествующая моему скромному общественному положению, – может ли быть, чтобы сама императрица не то чтобы имела ко мне интерес, но даже слышала о моей скромной персоне? Решительно не верю вам, это розыгрыш какой-то!
– Алексей Петрович, обижаете. Я уважаю ваши личные обстоятельства и понимаю ваше желание сохранить инкогнито в это неспокойное время. Но открою вам причину интереса ее величества. Вы знаете, что положение ее не может не вызывать глубочайшего сочувствия – потерять всю семью, всех близких в одночасье, оказаться почти одинокой на чужбине в ее возрасте – это ведь трагедия античного, библейского масштаба. Можете себе вообразить, как чутко она ловит все слухи о возможном невероятном спасении внучки Анастасии.
– Ах вот вы о чем! Этот глупый инцидент в префектуре с болезнью моей жены, с ее чрезмерным воображением, оказывается, получил огласку, если я правильно догадался. Но, милейший Павел Андреевич, это же такой вздор, такой вздор, что и повторять-то неловко. – Егорычев делает вид, что ему просто смешно.
– Подумайте о ее императорском величестве, – продолжает он запальчиво, – в какое двусмысленное положение вы ее этим ставите. Да и меня шутом выставлять – увольте! Впрочем, признаюсь вам честно: покой и безопасность Настасьи Николаевны мне во сто крат дороже, чем расстроенные нервы вдовствующей императрицы, – с упором произносит Егорычев.
– Будьте снисходительны к моей миссии, Алексей Петрович. Напрасно вы это так воспринимаете. После всего, что она пережила, еще одно разочарование императрицу не сломает. А вы с вашей прелестной супругой немного отвлечетесь. Полную конфиденциальность в нашей деликатной ситуации я вам гарантирую.
– Как, вы еще и супругу сюда приплести хотите?! – уже смеясь, отвечает Егорычев.
– А что ж вы ее все вдали от людей держите, как в погребе. Это ж не Сибирь все-таки, это Париж! – переходит на игривые интонации и его собеседник.
Егорычев, все еще пребывая в веселом расположении духа, жестом подзывает автомобиль.
– Куда вас подвезти? – обращается он к собеседнику, считая разговор законченным.
* * *Нужно признать, что Егорычев настолько мастерски выдерживает всю сцену, что мы и сами начинаем сомневаться – да кто же он такой, в самом деле?
Парижская квартира
В хорошо обставленной парижской квартире среднего достатка по своей комнате расхаживает Анастасия. На ней модный шелковый халат, из-под которого иногда выглядывает при движении дорогое кружево лифа.
В обстановке квартиры, в драпировках, женских безделушках чувствуется основательность, устойчивость без излишеств и роскошества. Анастасия не в настроении, она взволнованно ходит по комнате, часто подходит к окну, поглядывает вниз. Квартира расположена высоко, на уровне третьего-четвертого этажа. Из плотно, по-зимнему закрытого окна видна не шумная улица со всей ее человеческой суетой, а глухой колодец грязного двора, где блестят холодные осенние лужи, в углах громоздится выброшенная старая мебель и всякий хлам.
Высокий этаж, обшарпанный двор и уютная, обжитая, ухоженная квартира явно не вяжутся друг с другом. Создается впечатление, что хозяева квартиры сознательно не хотят привлекать к себе внимание, выбрав отдаленный от центра квартал, и вместе с тем не хотят лишать себя привычного комфорта.
Анастасия выглядывает за дверь, зовет горничную на французском:
– Мадлен, тебе не кажется, что у нас пахнет гарью?
– Нет, мадам, что вы? И на кухне ничего не готовится… Вам показалось.
– Может, мосье оставил непогашенную сигарету? Дай ключ, я проверю!
– Но мосье не разрешает открывать его комнату. Вы же знаете, он даже убирается сам.
Анастасия подходит к красивой резной двери, задрапированной дорогой портьерой, нервно берется за начищенную витую латунную ручку, дергает за нее – и, к ее удивлению, дверь легко открывается. Анастасия, не рассчитав усилий, буквально вваливается в комнату и делает несколько стремительных шагов на середину. Чувствуется, что она здесь впервые и очень удивлена увиденным.
