Мария Ануфриева - Медведь
Тут, в коридоре большой серой равнодушной больницы, именно сейчас, весной, хотелось набрать в легкие воздуха – пускай и кислого, спертого, больничного, – и выдохнуть благодарно: «Как же жить-то хорошо! Вот просто быть живым, и больше ничего не надо!»
Правда, еще домой очень хочется. Скоро я буду дома!
Поливая мне спину ледяной водой из душа, врач тыкал в нее пальцем и спрашивал:
– Чувствуете? Больно?
– Палец ваш чувствую, боль – нет.
– Плохо. Значит, потеряна чувствительность. А тут? А тут?
Мне казалось, что это не на самом деле, вот еще пара секунд, и я проснусь.
Вообще-то проснулась я полчаса назад и, только встав с постели, прямо в ночной сорочке, отправилась на кухню пить кофе.
Поставила на плиту чайник, насыпала в чашку кофе и сахар. Стояла, слегка прислонившись к плите, ждала, когда закипит чайник. Частенько, особенно когда на кухне за большим круглым столом у нас с Медведем собирались гости, я стояла так возле плиты, на которой что-то готовилось. Ничего не происходило: плита новая и исправная, пламя не выбивалось из конфорки.
Этот раз был особенным. Сорочка на мне загорелась. Вот так просто: взяла да и вспыхнула, как факел. То ли сквозняк, то ли искра, то ли судьба.
Любое несчастье, будь то страшная авария, случайное уличное происшествие или нелепая бытовая травма – секундное дело. За эти секунды люди редко успевают даже удивиться, а осознают и анализируют произошедшее уже после – часами, днями, годами.
Я даже не успела испугаться, когда почувствовала, что языки пламени лижут мою спину. Успела только попросить:
– Помоги мне, Господи!
Скинув через голову обгоревшую рубашку – прожженная дыра вместо спины – и чувствуя боль, набрала телефон «Скорой».
– Это больница, – увидев мою спину, с порога констатировал врач.
– Больница скорой помощи! – торжественно внесла ясность его спутница в синем костюме со светоотражающими полосками.
Видимо, она хотела произвести на меня впечатление, но впечатление произвела на нее я, потому что, услышав название больницы, рассмеялась.
– Прекрасно. Очень логично. Куда же еще я могу попасть, и главное, очень вовремя! – пробормотала я и покорно отравилась в ванную остужать спину. Под ледяной струей я и правда ее не чувствовала.
Любой, а тем более сильный ожог, надо срочно охлаждать водой. Даже когда причина ожога – будь то открытое пламя или кипяток, – устранена, неохлажденные верхние слои кожи проводят жар вглубь, поражая нижние слои и нанося еще большие повреждения.
Когда я вышла из ванной, озноб спал и на смену ему пришло жжение:
– Ой, чувствую, ох как теперь чувствую! – заныла я.
– Это хорошо, – просиял врач. – Пусть вам это покажется странным, но в данном случае, чем больнее – тем лучше.
Мне вкололи обезболивающее, дали время собрать вещи, кое-как одели – вроде замерзающего француза времен войны 1812 года: халат рукавами вперед, плед для тепла на плечи – и повезли на «Скорой» в больницу.
– Как от вас вкусно пахнет, – мечтательно сказала одна из сотрудниц бригады «Скорой».
– Чем? – не поняла я.
– Курочкой гриль, – совершенно серьезно ответила она. Видимо, как и я, этим утром она не успела позавтракать.
В машине поставили капельницу и уложили на кушетку, несмотря на просьбы разрешить ехать сидя.
«Скорая» подпрыгивала на ухабах, я лежала на боку, вцепившись в кушетку, чтобы не упасть на поворотах, и смотрела в окно. Было видно только пронзительно голубое небо да голые верхушки деревьев, поэтому периодически я спрашивала ехавшую со мной женщину-врача, заботливо укрывшую меня своей курткой, где именно мы находимся.
– Проезжаем метро Купчино… Уже на Витебском… Скоро Будапештская… Вот и больница, – сообщала она.
Знакомая дорога, сколько раз я ездила и даже носилась по ней, не предполагая, как быстро меняется жизнь и что на одном из ее лихих виражей придется двигаться вот так: лежа на носилках, в халате, надетом задом наперед, глядя в проплывающее за окном небо.
По дороге врач рассказала мне, что теперь на весь город действует один ожоговый центр, поэтому всех везут именно туда.
В прошлую смену они доставили в больницу с сильнейшими ожогами водителя-дальнобойщика. На привале он решил разогреть себе ужин, включил плитку, а она возьми и взорвись прямо возле него. И ничего, выжил, так что и ты не переживай – все обойдется.
Наконец подъезжаем к знакомому – до боли – приемному отделению. Сюда привезли выжившего после ДТП Медведя. Здесь я притопывала от холода заснеженной зимней ночью, глядя на яркий свет в окнах реанимации. А вот теперь сама медленно плыву по пандусу в карете «Скорой помощи». Это настолько нелепо, что, может быть, просто снится.
– Сами выйти сможете?
– Смогу.
– Тогда держите капельницу, – вручили мне бутыль, из которой по трубке в вену текло лекарство.
В приемном покое было как всегда людно. До этого по дороге я несколько раз интересовалась, не придется ли мне провести несколько часов в общей очереди на оформление в больницу.
– Не придется, – заверяли меня сотрудники «Скорой». – Ожог – дело экстренное, надо сразу принимать меры во избежание присоединения инфекции, к тому же у вас большая площадь поражения.
Увидев очередь, я мертвой хваткой вцепилась в привезших меня врачей.
– Не оставляйте меня вот так, позовите хоть кого-нибудь.
Позвали кого-то, он позвал еще кого-то, вместе они пообещали позвать нужного врача.
Меня усадили в кресло-каталку, обложили пакетами с наспех собранными дома вещами, посоветовали держать бутылек-капельницу повыше, а не в кармане, куда я успела его засунуть, пожелали скорейшего выздоровления и оставили дожидаться скорой медицинской помощи.
Довольно быстро в приемный покой спустился дежурный пожилой врач из ожоговой реанимации. Очевидно, вид у меня и без того был самый несчастный, но для ускорения процесса я прошептала:
– Доктор, пожалуйста, помогите, мне так больно, – хотя обкололи меня по полной, и боль чувствовалась лишь легким покалыванием в спине.
Узнав, в чем дело, врач пообещал, что скоро меня отвезут на кресле в смотровой кабинет. Не давая ему уйти, я тут же вскочила, выражая готовность следовать со своими пожитками и капельницей под мышкой хоть на край света, лишь бы не сидеть тут, в зале для поступающих лежачих больных.
Доктор – добродушный улыбчивый дедушка – скомандовал не отставать, и вот я уже быстро шла за ним по длинному, огибающему здание коридору второго этажа. Так же быстро, как тогда ночью со святой водой, чтобы успеть крестить Медведя.
Осмотрев мою спину, он удивленно хмыкнул:
– Как это вас угораздило?
– Неудачно кофе попила.
– Удивительно, что волосы огонь не тронул, просто чудо. Повезло же вам.
– Да уж, повезло.
– Повезло-повезло, вы даже не представляете, чем могут обернуться подобные случаи.
Он принялся заполнять бумаги, на главной из которых был схематично изображен человек. Я вытягивала шею, стараясь разглядеть, как его зовут: приколотый к халату бейдж терялся в белых складках. Имя так и не разобрала, зато запомнила отчество – Ксенофонтович. Когда шариковой ручкой была закрашена большая часть спины на схеме, я не выдержала и задала самый насущный вопрос:
– Доктор, жить-то буду?
Ксенофонтыч не торопился с ответом. Закончив рисовать, он удовлетворенно крякнул и рассудительно ответил:
– А чего ж не жить-то? Будете! Но ожог есть ожог. У вас он глубокий, третьей А степени. Двадцать один день заживать будет. Сейчас мы наложим вам повязку, и возвращайтесь в приемный покой. Там вас поисследуют, а потом – на отделение.
Поеживаясь от точечных прикосновений к раскаленной спине холодного стального пинцета, я думала о том, как красиво звучит мой спинной ожог по отношению к мозговой коме Медведя. Кома третьей степени – ожог третьей степени. Какой рефрен преподнесла нам судьба.
Вот он, закон парности случаев в действии. В медицине он хорошо известен, а в народе имеет другое толкование, но в общем-то все о том же: «Пришла беда – отворяй ворота».
Ксенофонтыч наложил влажную, смоченную в лекарстве повязку, освободил меня от капельницы, и я вернулась на исходные рубежи у входа в больницу. «Поисследование» заключалось в анализе крови, ЭКГ и рентгене.
Поскольку лечь я не могла, кардиограмму мне снимали сидя, отчего резиновые присоски то и дело отваливались от груди. Парни-студенты, работающие в приемном покое, весело смеялись, помогая мне то надеть, то снять халат в разных кабинетах:
– Что, сегодня не ваш день? Как так получилось-то?
– Неудачно кофе попила, – объясняла я, а они удивленно присвистывали.
Закончилось обследование беседой с терапевтом, состоявшей из одного сочувственного и вполне медицинского вопроса:
– Как можно было умудриться, находясь в здравом уме, обжечь спину?
Хотела рассказать ей про Медведя и парность случаев, но подумала: все равно ведь не поверит. Наверняка у них тут есть отделение для людей, утративших связь с реальностью, хотелось бы ограничиться лечением ожога, поэтому ответ мой был краток и правдив:
