Николай Дорожкин - Между Непалом и Таймыром (сборник)
Математика растворила романтическую оболочку, и я вдруг разозлился – на него и на себя. Потом стал подробнее вспоминать его рассказы, и мне показалось, что разные эпизоды звучали с разными интонациями. И выражение лица его менялось. Может, он просто испытывал меня? На глупость, на легковерность? Но так хотелось верить, что необыкновенные приключения бывают не только в авантюрных романах…
…А может быть, просто он делал все быстрее, чем другие?..
Цифры – трезвые и убедительные – целую неделю удерживали меня от визитов к Р. Б. И тогда он явился сам! Как он узнал адрес? Не знаю до сих пор… Мы со Светкой сидели на кухне, увлеченно поедая только что собранную черемуху. Бабушка чистила картошку. Он вошёл, снял кепку: «Мир дому сему!». Поклонился бабушке. Поблагодарил за приглашение присесть. Попробовал черемухи. Вежливо полистал альбом с фотографиями. Спросил, когда и где погиб отец. Разговор пошёл о войне. Он рассказывал о своих фронтовых делах, о разведке, о пленных немцах и румынах, о рукопашных схватках. Все было просто, реально и – куда страшнее портовых драк и ночёвок в лепрозории, Я понял: здесь он не сочинял, а вспоминал.
Светка спросила:
– А какой у вас был самый-самый страшный момент?
– Самый-самый? Пожалуй, атака немецкого женского батальона. Представляете? Три сотни разъярённых пьяных баб, косматые, растрепанные, несутся с визгом на наши окопы. Мы растерялись – как стрелять в женщин, даже вооружённых автоматами? Не привыкли мы с ними воевать… Немцу проще: был бы приказ – будет исполнено! Мы отступили… Я так драпал!.. Потом наш батальонный комиссар, политрук, участник гражданской, напомнил: «Ребята, это – война. А вы – военные, они – тоже. Вот и воюйте… Подпустите ближе, не высовывайтесь, а потом – как учили: штыком-ножом-прикладом…». Командир одобрил и повторил этот совет как приказ. Мы сделали всё аккуратно. Пленных не брали. Положили всех. Больше таких атак не было… Между прочим, все эти немки были светловолосыми, и я с тех пор не переношу блондинок! – перешел он на легкий тон.
Тема сменилась. Все помолчали. Черемуху подмели. Бабушка насыпала горку кедровых орехов, предложила гостю. Он отказался, – мол, не люблю. «И я не люблю, – сказала бабушка, – с тех пор, как зубов нет». Р. Б. весело захохотал и, показав недостаток зубов, пояснил, что в лагере переболел цингой.
– Ну, вы еще молодой, у вас новые вырастут, железные, – утешила бабушка.
– Если уж вставлять, то золотые или натуральные, человеческие! Вот, помню, штурману нашему в Японии…
* * *Слово «Япония», произнесенное в 1952 году, срезонировало с этим же словом здесь, в крымском автобусе 1969 года. Оказывается, о Японии он вёл речь в связи с возрождением этой страны, умеющей гениально перерабатывать элементы европейской культуры, не теряя своего национального достоинства. Вещал Р.Б. вдохновенно, и я заметил, что его новые зубы всё-таки пластмассовые. Что делать!.. А он от Японии перешел к Азии вообще, заговорил о женщинах Востока. Неужели, подумал я, опять о любви с китаянкой на острове Таити? Нет, другой мотив…
– Панмонголнзм! – гремел он на весь автобус. Публика молчала, заворожённо слушая. – Панмонголизм! Хоть имя дико, но мне ласкает слух оно! Вы знаете, мне оно тоже ласкает слух, равно как монгольские имена и топонимы. Бурундай! Магсаржав! Хайлар! Керулен! Сильный, мужественный язык. Мечтаю там побывать. А то чёрт знает что: в Польше был, в Германиях, Японии, а в Монголии, в самой континентальной Азии, – нет… Стыдно – ведь мы же всё-таки азиаты!
Тоже мне, азиат! Я не удержался:
– Я-то – да, сибиряк! Но вы же – новгородец, какая там Азия?
– А тот гений, который сказал: «Да, скифы мы, да, азиаты мы» – он даже по фамилии немец! И все-таки – русский, азиат. Нет, милый мой, только азиатская страна может так перемешать и переварить в своём котле, как Россия-матушка… Или мачеха, если точнее… А кстати, вам известна гипотеза, что предки славян не из Припятских болот выползли, а явились миру из степей Алтая и Казахстана?
…В Казахстане он отбывал часть срока. Был табунщиком – пас лошадей в степи. Сейчас он должен об этом вспомнить – ну вот, уже рассказывает… Интересно, покажет шрам на ладони? Да, вот она, розовая полоса, ровная, без изгибов – след от ножа. Табун хотели угнать двое бандитов – знали, что пасут коней два безоружных зэка. Но не знали, что один из них – разведчик морской пехоты. И когда одного табунщика, оглушив, связали и стали подбираться к другому – перед ними предстал Р. Б.! Непросто представить себе последующую сцену у вахты: бесконвойный зэк, по-ковбойски картинно сидя на мохнатой и злой «монголке», вручает охране трофейный карабин и двух связанных арканом субъектов – одного с искривленной шеей и черным пятном на месте глаза, другого с простреленной рукой и расцвеченной физиономией. А у самого левая ладонь рассечена до кости и перевязана рукавом рубашки…
Население автобуса слушало, замерев. Верочка хлопала глазами.
– Вас, конечно, реабилитировали? – спросил я.
– Ещё в пятьдесят пятом. С восстановлением воинского звания и наград. А годы неволи зачтены как срок службы в офицерском звании. Бумага за подписью маршала Конева. Мама тоже реабилитирована. Иначе как бы меня пустили за кордон?.. В Польше – на родине мамы – и в обеих Германиях я побывал по литературным делам. Оказывается, меня сложно переводить на немецкий! Польские, испанские, французские переводы читаю с удовольствием, а немецкие… Какие-то нюансы теряются… Решил переводить сам – я ведь немецким владею в совершенстве!
Немецким он владеет в совершенстве – это уж точно. И не только языком! Все фильмы об эсэсовцах показались мне детскими страшилками, когда я увидел Р. Б. в немецком обличье…
* * *Увлеченный общением с Р. Б., я тем же летом 1952 года попытался «угостить» им своих друзей. Толя влюбился в него с первого рукопожатия. Лёва Рыжий слушал Р. Б. понимающе-снисходительно и согласно кивал головой. Мы стали компанией – Р. Б., Лёва, Толик и я. Правда, когда мы бывали все вместе, Р. Б. не разговаривал на серьёзные темы и не читал стихов. Он зубоскалил, травил анекдоты, просвещал нас «по женской части». Как-то он поведал, что развлекается сейчас с молодой вдовушкой. Муж её год назад погиб в шахте. Р. Б. легко и быстро расположил даму к себе и стал регулярно тайком навещать. «Так вот, джентльмены, у нее в горнице висит портрет мужа в черной рамке. Хорошее лицо передового рабочего. Память священна! Но вот появляюсь я, загадочный брюнет без определенных занятий, но с определенными мужскими достоинствами. Душа и тело вдовицы завоеваны за три вечера! Нормальный успех… Но мне интересно – как эта синьора чтит память покойного мужа? И вот после самого интимного момента я нагло и цинично, готовый получить заслуженную пощечину, спрашиваю её, как выглядело тело мужа после поднятия из шахты… И скромница моя подробно и душевно излагает…»
Лева издал хохоток бывалого хахаля. Толик выдавил восхищенно: «Вот стерва!». Р. Б. ожидал моей реакции. И дождался:
«Она просто дура! А с вашей стороны это… некрасиво!». «Что я слышу? Юный туземец говорит со мной на темы морали? Морали свободного мужчины в отношении свободных, безмозглых и похотливых вдовушек? Да полно, сэр, не мужское это дело!»
Но меня его история зацепила. Никаких Америк он нам, семнадцатилетним жителям столицы Сиблага, не открывал. Дело в другом. Хотя Р. Б. не называл имён, я понял, о ком речь. Я не просто знал эту вдовушку. Знал и её родных. Я бывал у них дома. Был и в тот раз, когда принесли телеграмму о гибели Ивана. И помнил, как она с воплем упала на поленницу дров, и как заголосили сёстры, как молитвенно запричитала мать, и как отец их, старый невозмутимый пожарник, участник трех войн, длинно и отчаянно выматерился. И вот – такое…
Несколько дней я носил в себе этот гвоздь. Думал… И – додумался! Рассказал обо всём младшей сестре вдовы, Светкиной однокласснице. Та, естественно, возмутилась и пообещала раскрыть глаза «этой дуре».
Прошло несколько дней. Я ходил, довольный своим дурацким делом. Рос в своих глазах! И до того дорос, что поделился дома со своими. Сглаживая, конечно, неудобные места – в семье, где на четверых я был единственным существом мужского пола, не обо всём говорилось прямо. Но – рассказал. Жду одобрения. Мой женсовет долго молчал. Потом Светка, глядя куда-то в пространство, спросила: «Интересно, отличники все такие дураки – или встречаются более-менее?» А мама поставила меня в тупик: «Почему ты решил, что он говорил именно об этой женщине? Мало ли у нас шахтерских вдов? Мы живем в Кузбассе!» И я – усомнился… А вдруг Р. Б. действительно говорил не о ней?
Темным пасмурным вечером я услышал знакомый свист. За воротами стояли Толик и Лёва. Предложили прогуляться, – расскажем, мол, кое-что интересное. Что-то в их интонациях было не так… Дошли до центральной улицы, пересекли сквер… Мои спутники, идя с боков, направились к городскому саду, где так поздно гулять было не принято… Я остановился:
