Екатерина Смирнова - Богиня песков
По краям площадки выстроились солдаты, слуги держали двух огромных панта, а в самой середине лежал большой железный шар. Судя по всему, он был пуст внутри – попробуйте притащите что-нибудь такое без подъемного крана! И где тут возьмешь…
Запела труба, и на дорожке, вымощенной камнем, показался сам император, сопровождаемый свитой из двенадцати человек – десяти советников и двух особых доверенных лиц. Он опустился в кресло, отгороженное от площадки прозрачной ширмой, и махнул рукой. Слуга прикрыл старческие ноги краем драгоценной мантии.
Вперед вышел жрец в синей накидке, развел руки, требуя тишины, и начал говорить.
– Ваше священное величество и вы, благородные господа и дамы! Известно ли вам, что такое воздух?
Ответа он не дождался, но император кивнул, позволяя ему продолжать.
– Воздух суть та самая основа, из которой мы все были созданы. Воздухом питается любая тварь, которой он нужен, кроме всякой еды. Воздух есть и в воде, будучи в ней растворен, он питает рыб, о чем писали древние ученые. Даже в камне воздух есть, и нет такого места, где бы не было воздуха.
Он немного помолчал и стал похож на лектора, ждущего ответа от аудитории. Аудитория молчала.
– Применив знание об истинной магии, не требующую владения незаконным… владения незаконным… незаконной силой… Мы сумели удалить воздух из этого шара! К огромному нашему сожалению, мы не смогли бы допустить вас в святая святых, чтобы вы видели сам процесс, но свидетель этому – его священное величество!
Император кивнул и прикрыл сморщенные веки: продолжай. Не тяни. Я устал.
Жрец все понял правильно и заговорил быстрее.
– Благородные господа и дамы, цвет королевства! Этот шар совершенно пуст и воздуха в нем нет. Но разъять его половины невозможно! Отсутствие воздуха скрепляет их прочнее, чем если бы они были… были сплавлены молнией!
Толстые кожаные ремни, отходящие от упряжи панта, прикрепили к ручкам железных полушарий. После этого слуги щелкнули кнутами, и панта принялись тянуть.
Они тянули, тянули, тянули, взрыхляя песок… Если бы это были привычные ему теплокровные со слабым сердцем, они пали бы на месте. Но это были ящерицы.
Высокородные окаменели. Они смотрели не на то, как проходит эта давно известная Таскату демонстрация законов физики, а на то, как лапы роют песок, доходя до каменной основы. Дама, стоящая рядом, наклонилась и собрала горсть песка на память.
Когда отлетела одна из ручек, его священное величество нахмурился и повел рукой. Все немедленно засуетились. Слуга подбежал к панта, упавшей набок, и освободил ее от упряжи, оставив грудной ремень. Четыре гвардейца без натуги подняли шар и унесли его на плечах куда-то за стену высоких кустарников, блиставшую зеленым и голубым.
– Так власть его священного величества соединяет нас и наши устремления… в отсутствие… отсутствие необходимого рвения… дабы врагам не удалось нас побороть – льстиво произнес жрец, сворачивая эксперимент.
Император поднялся. Снова пропела труба. Приглушенные шаги свиты удалялись по дорожке: ш-шорх… ш-шорх… ш-шорх…
Гости расходились медленно, бледные, как после укуса ахи. Многие выглядели подавленными и рискнули уйти, не дожидаясь обеда. Причин столь вызывающего по меркам двора поведения Таскат так и не понял, но ему было очень жаль, что рисунков больше не будет.
В помещении было очень душно.
Танцующие пары в зале спотыкались, и пришлось извиниться и уйти на прежнее место. От кого-то несло страхом, а то и голодом. Сегодня вечером никто не обращает на него особого внимания, и можно продолжать писать. Вопиющее событие он решил оставить на потом, а пока продолжил.
«…Поклонение электрическим силам и использование всего, что только можно потереть или намагнитить, вполне объяснимо – здесь все пахнет озоном, если можно так выразиться. Местные животные, особенно реликты, охотятся со слабым электрическим разрядом. Мне говорили, что в море есть много таких хищников, которые этим разрядом убивают. Даже на рогах пустынных гадюк пляшут маленькие молнии.
Да… почему бы здешнему жречеству не торговать электрическими лампочками? Каждый бы ощутил себя богом или магом, и проблема была бы решена».
Он потер запястье, раздумывая. Хорошо, что аппетит пропал напрочь. Сырой едой невозможно было перекусывать на лету, и здешние зубастые птицы неаппетитны.
Проходящая мимо служанка засмотрелась на него, отставив в сторону свою ношу, но грубый окрик вернул ее к работе. Он в очередной раз заметил, как красивы молодые и как уродливы старые во дворце. Впрочем, не его это дело.
Ха. Кувшин она несла бы на голове, а кинжал почему-то несет на подносе, накрытом платком. Хорошо, что не красный шнурок всем напоказ, чтобы без слов объявить всем о скорой смерти неугодного.
Что они чувствуют, когда им приказывают…
Вот еще… да, о низшем классе:
«Слуги здесь – уже не рабы и пользуются большей свободой, чем можно было бы ожидать, но есть слуги, которые поколениями, родами и семьями служат кланам – что, собственно, не ново. Слуга имеет очень мало прав, и любого можно прижать как угодно (я недавно наблюдал несколько безобразных сцен).
Горожане редко говорят друг с другом запросто, если они не родня. По большей части в столице хорошо жить ремесленнику и даже знахарю – они составляют отдельную общность. Крестьяне живут гораздо хуже городских обитателей, а на окраинах царит обычный феодальный произвол. Возможно, я неправ, но я не вижу тому никаких препятствий.
На этом мрачном, почти средневековом фоне меня радует всего один закон, но он, несмотря на всю свою справедливость, губит многих талантливых людей: человек, проявивший хоть какой-то талант – никому не слуга, вольная птица. Он освобождается ото всех обязанностей и должен жить отдельно, зарабатывая себе на жизнь своими руками.
Не знаю, как художники, певцы, собиратели фигур (здесь конструктор из тонких металлических пластин – настоящий вид искусства), резчики, посредники и прочие талантливые люди зарабатывают себе на жизнь там, где нет городов – в городах есть хоть какие-то школы, общины, артели этих необычных ремесел, не дающие людям пропасть».
Он хотел написать о государственных школах, где получают бесплатное питание и трудятся все вместе, а воспитанники ходят в форме, о том, как любой, кто обладает нужным талантом, может теперь прийти туда и поступить на бесплатное обучение – особенно последнее время ценятся художники и механики – но пришлось прерваться.
Перерыв закончился, и распорядитель вышел в зал, стукнув об пол здоровенным жезлом выше его макушки. Всех снова пригласили танцевать, кроме тех, кто был на сегодняшнем представлении.
Таскат лавировал между резко пахнущими людьми, направляющимися в бальный зал, и колоннами. Течение толпы неумолимо смещало его влево, туда, где располагалась большая гостиная. Нужно было подождать, пока все не выйдут, или пристроиться в хвост самому блестящему собеседнику, который будет говорить, не слушая. Сегодня рефлексы его подвели.
За обедом было тяжело. Он любил рыбу, но не с таким количеством соуса и специй. Стол был очень длинный, протянувшийся от стены до стены, и очертаниями напоминал небольшой корабль-иглокол. Таскат уже привык, что здесь едят не в дружеской компании, а просто все вместе, как рота солдат, и садятся по списку, но это его по-прежнему не радовало.
Обязанность посещать приемы и заводить новые знакомства его не так тяготила, как, должно быть, тяготила она многих коммерсантов за этим столом… Его дело было надежно прикрыто со всех сторон – и двором, и советом. Оставалось только хранить секреты. Но разве это само по себе не ловушка для хэлианца? Подумайте, каково это – просидеть в ловушке несколько лет…
Сегодня пришло новое известие: Варта сошел с ума. Два с лишним года спустя после отъезда. Все, что он говорил, сводится к тому, что из Аре придут его убивать. Ро-мени печально сообщал; он так подробно расписывал план возможного захвата убийцами грузового корабля, что производителю были выставлены рекламации.
Как это понимать, Таскат не знал.
Занятый этими мыслями, он направился в угол зала, отгороженный неким подобием пальм, широко раскинувших листья. По ним прыгали какие-то одноножки. Хорошо, что одноножки, а ведь где-то и однокрылки есть… Летают по принципу экраноплана…
Здесь-то его и настигло неожиданное возмездие: нельзя, нельзя задумываться надолго.
Навстречу ему поднялась незнакомая рассерженная, изумительной красоты дама. Он не ожидал ничего подобного и поэтому благоразумно сделал шаг назад.
Благоразумие его подвело.
Он даже не успел задать обычный глупый вопрос. Это было даже к лучшему. Спроси он «кто вы», могло быть и хуже.
