Людмила Петрушевская - Санаториум (сборник)
– Не было урока.
– Был, был! Скотина! – завизжал Марсель.
У него уже начинался приступ бешенства, на основе чего он и попал в психоневрологическую клинику «Душевное здоровье» (родители хотели освободить его от армии, и случай нашелся, Марсель с ножницами в руке защищался от вставания). В этой клинике, к сожалению, они и познакомились с Альбертом.
– Я пойду.
– Не пойдешь.
– Пойду! (Тут из него вылился поток грязной брани.) Иди ты на х…, я пойду!
– Вызвать неотложку?
– Да пойду я, – помертвевшим голосом откликнулся Марсель. – Ща пойду! Видал я (ругань) твою неотложку. Щас нож возьму, мне ниче не будет, поняла?
Он потопал на кухню.
– Я зачем получал инвалидность! – донеслось оттуда.
Бабушка закрыла дверь, использовав ножку стула. Стул был прочный. Дверь тяжелая.
Следующий час Марсель кидался на дверь с ножом, стучал ногой, страшно кричал, грозился вскрыть ножом вены (вот сейчас, слушай, режу). Кричал, что прыгнет в окно.
Бабушка на это твердо сказала:
– А что, действительно, прыгай.
– Да что с тобой? – орал внук, молотя пяткой в дверь. Иногда он разбегался и стукался всем туловищем, своим худым тельцем, о твердое дерево. Надо было держаться. – Убью тебя! Разобью твою поганую харю на х…, живот ножом вскрою, харакири сделаю тебе! – твердил этот несчастный. Он не мог взять в толк, почему бабушка, которая всегда соглашалась и боялась его вывести из себя, берегла его нервы, отдавала денежку, теперь уперлась рогом. – Ща возьму твою шубу и шапку и разрежу! Щас квартиру подожгу, ты зажаришься! Сам в окно прыгну!
– Давай, – кричала бабушка в ответ.
Все, все рушилось и лежало в руинах. Вся их прошлая мирная, согласная жизнь. Бабушка с пеленок растила Марселя. Его мать впала в послеродовое сумасшествие, такое бывает, она в первый же день затянула на Марселе пеленки так, что он посинел. Едва его не удушила. Ее застали за этим занятием после кормления, соседки по палате сбегали за врачом. Роженицу отвезли в дурдом, бабушка забрала ребеночка, нашла няню, молоко они брали у одной молодой мамаши, которая не знала, куда его девать, сцеживалась по триста грамм после каждого кормления. Всем было хорошо, бабушка отказала своей дочери в возвращении младенца. Тем более что он часто болел.
– Ты спокойно работай, – было сказано, – я его выращу. Тебя же уволят за частые бюллетени (она знала, чего дочка панически боялась). Держать такого сотрудника не будут. Приходите по субботам на целый день, хлебайте по полной, у няни выходные, а у меня лекции, в воскресенье я сама буду с ним.
Они обе (муж дочери удалился вскоре) вырастили из Марселя человека, раздираемого на части ревнивой любовью, школьника, а потом студента, которого мать свела с ума постоянными упоминаниями о дедовщине в армии, ежедневно звонила – не опаздывай на пары и сдавай сессии, а то загребут, это хуже лагеря.
А когда приходила, то делала это ранним утром, и всегда совала руку ему под одеяло, не мокро ли. С этим тоже не брали в армию.
Очень не хотелось психбольницы.
Наученный отцом по телефону, Марсель заявил в военкомате: «Я ссусь. Поняли? Ссусь».
Мать, разумеется, обвиняла бабушку во всех качествах выращенного юноши, причем при Марселе.
После первой же сессии с двумя несданными экзаменами Марсель перестал ходить в учебное заведение. Бабушка не могла опаздывать на свои лекции и убегала, так и не подняв ребенка с постели. Придя, она заставала порванные коробки от пиццы и коробочки от японских суши, мальчик заказывал по телефону еду, воруя у бабушки из заначки (недочет в шкафу под простынями был обнаружен и предъявлен, на что ребенок отвечал: «Есть хотел, а твое в холодильнике мне на фиг не нужно, я это не ем, суп твой поганый, а котлеты с картошкой надоели, поняла?»).
Была вызвана тяжелая артиллерия – мать. Она пришла, открыла дверь своим ключом и стала силком поднимать сына, к чему он не был готов. Он встал, хорошо, пошел на кухню, взял нож и лег с ним, держа лезвие на сгибе локтя. Стал кричать «не подходи». Немножко даже порезал себя, когда мать откинула одеяло. И вот тогда она вызвала психиатра.
Такова была история вопроса.
– А!!! – вдруг завизжал Марсель, причем на более высокой ноте. – Ты что, телефон отрубила? Ты ненормальная. Тебя надо убить. Я топор беру.
(Он с детства помнил, что у любимого деда есть топор. Бабушка давно избавилась от этого топора, муж, бывало, крепко выпивал, бывал не в себе, начинались семейные разборки, топор на всякий случай исчез, а дед в результате ушел к пьющей соседке, где быстро помер, все угрожая развестись, поделить жилплощадь и жениться, но не будучи способен на такие сложности.)
Вся тяжесть предыдущих анамнезов, вся история войн, оккупаций, голода и алкоголизма дедов-прадедов проснулись сейчас в несчастном ребенке, в его подсознании, и он неумелой, бессильной агрессией защищал свою жизнь, свое подозрительное счастье – думала образованная бабка, лежа в полном отчаянии. И что теперь будет? Что подумают соседи? Квартира с толстыми стенами, с двойными дверями на лестницу почти звуконепроницаема, но ведь когда наверху праздник и топают, все же бывает слышно!
– Замолчи. Соседи психоперевозку вызовут! Опять в больничку свою захотел?
Нельзя было так говорить. Конечно, это вызвало в мальчике новый приступ ненависти, он специально сбегал на кухню и стал стучать чем-то громоздким – сковородой? Типа гори оно огнем.
Он кричал и стучал, в слезах и соплях, чем-то ковырял замок, который давно не работал. Что-то в двери хрустнуло со скрежетом.
– Все, теперь ты оттуда нах не выйдешь! Подыхай от голода.
Он, видимо, сел или лег под дверь. Устал. Минут через пять он заговорил:
– Но что? Что ты, психбольная, устроила? Тебе надо в больницу, а не мне.
– А то! – высоким, пронзительным голоском отвечала бабушка. – Говорю, меня вызывали в полицию. Что вы с Альбертом детей используете!
– Что-о? Охренела нах совсем! Каких детей?
– В «Макдоналдсе»! За вами уже следят! Соблазняете бигмаком и картошкой!
– Бред! Ну какой же бред! – завизжал Марсель.
Так всегда реагируют лжецы – повышенной активностью. Безгрешный человек и голоса не повысит, просто удивится.
– Мне сообщили, что Альберт покупает подростков, имена Валя и Шура, он их продает растлителям за сто долларов час.
– За сто долларов? – взревел Альберт. – Это бред!
– Полиция за ним следит, ведет прослушку! Вы оба сядете за растление малолетних, но как инициатора он назовет тебя, ты же платишь за угощение. Он никогда не тратит свое. Тут ты и попался. Соблазняешь малых сих. Насилуешь!
– Ты нах съехала совсем, бабка, б. Я вот тебя сейчас оттрахаю нах.
Он опять, видимо, лег. Нервы уже не выдерживают.
А что будет завтра, подумала бабка. Ведь назад пути нет. Все сказано. Зачем, зачем надо было подслушивать телефонные разговоры! Но уже поздно.
Он молчал.
Бабушка подошла к двери и прислонилась к ней ухом, стала прислушиваться, думая, что единственный выход из положения – это смерть. Умереть самой, чтобы не убил потерявший голову бедняга Марсель. Умереть, чтобы он не запачкал руки убийством. За это его ждет дурдом на годы.
Окно крепко заклеено на зиму. До люстры даже со стула не дотянуться, тут нужна стремянка. И нет веревки.
Он опять начал бить в дверь сковородой. Упорный несчастный мальчик. Реактивное состояние. Это я его довела.
– Погоди! Я сейчас покончу с собой. Удушусь. Но нет веревки, – крикнула она, как бы жалуясь.
– Я убью тебя. Мне надо.
– Чтобы тебя посадили на двадцать лет?
– Мне все равно нах.
– Ты будешь сидеть на зоне!
– Нах, нах.
– Там по этой статье тебя опустят! Сделают петухом! – кричала бабушка, начитавшаяся научной и детективной литературы.
– А так и надо! Так и надо! – с новой силой, как бы найдя выход из положения, орал внук. – Пусть опускают нах!
– Как Альберт опускал тебя, да? – на всякий случай ступила на новую почву подозрительная бабушка.
– Дура, дура нах, – безнадежно отвечал мальчик. Что-то у него в мозгу повернулось. Он не знал как отвечать.
– Альберт уже тебя назвал в полиции. Он тебя предал как покупателя детей и останется на свободе, – кричала бабушка. – Тебя посадят как позорника!
– А ты заботишься обо мне? Да, падла? Открой, я тебя убью и сяду за это. Хочешь так? За твое убийство хочешь я сяду? Открой!
– Да нет, у тебя будет две статьи, растление малолетних и убийство.
– Мне уже ничего не нужно в жизни, только убить тебя.
Но что-то с ним происходило, голос стал тише, начали возникать какие-то дыры, паузы.
На этом он затих и как-то постепенно свалился.
Ум ер?
Бабушка совсем потеряла голову и быстро открыла дверь.
Малый лежал лицом вниз. Пульс был быстрый, дыхание частое, но веки прикрыты. Виднелась полоска белка. Больной человек, больной. Был острый приступ агрессии.
