Андрей Олех - Безымянлаг
– Зимонин, здорово, – поприветствовал инженера Сережа. – Помоги дверь открыть, да не заднюю, вот так, спасибо. Ты чего здесь, с утра не срамши, делаешь?
– Поесть заехал, – нехотя пожимая руку водителю, ответил Зимонин и поспешил надеть перчатку, спасая голую руку от мороза. Ему никогда не нравилась фамильярность водителя. – А ты разве не москвича должен катать?
– Ага, – угрюмо кивнул Сергей. – Вот сбежал от него. Тот еще…
– Доброе утро, Саш, ты как вчера от нас добрался-то? Я тарелки отнесла, вернулась, тебя уже нет.
– Доброе утро, теть Алл, не беспокойтесь, хорошо добрался. Берензон встретил, подкинул.
– Ладно, поехали, – прервал Сережа Зимонина. – Мне велено говнюка без присмотра не оставлять. И так приказ нарушаю.
«ГАЗ-61» уехал, оставив в ледяном воздухе облако выхлопа. Завстоловой все это время держал дверь открытой, словно не замечая холода и улыбаясь Зимонину, как дорогому гостю.
– Заходите, Александр Константинович. Заходите, дорогой, – с легким восточным акцентом приглашал его заведующий.
Звали его Ахмед. Выговор у него был деланый, как и имя. Все в Безымянлаге знали, что он татарин Ахметов. У него была льстивая кличка Султан, но за глаза зэки звали его не иначе как «падла». Заискивающий с начальством и жестокий с заключенными, он возглавлял столовую с момента ее постройки. Зимонин уже давно понял, что многие обитатели лагеря заново придумывают свою биографию, стараясь избавиться от воспоминаний о прежней, хорошей или плохой, жизни.
– Вы бы предупреждали о приезде, мы бы на заказ вам готовили, – суетился Ахметов, согнувшись в спине. – Яйца свежие Алия Закировна все забрала и картошку самую отборную, но у меня для вас осталось немного. Картошечку на сале сделаем?
Они прошли через грязный общий зал, через пропитанную жарким вонючим паром кухню с жирными котлами и очутились в небольшой комнате без окон со столом, накрытым скатертью. На нем стоял телефон. В помещении было идеально чисто, кто-то из заключенных женщин проводил здесь каждый день за уборкой.
– Здесь грязно немного, не побрезгуйте, Александр Константинович, подождите немного, сейчас вас обслужу.
– Ахмед, у вас «Волжской коммуны» вчерашней нет случайно?
– Все будет, гражданин главный инженер, – в натуральном поклоне исчез за дверью завстоловой.
С кухни доносились визгливые крики Ахметова, отдававшего приказы. Зимонин разделся. Осматривать в стерильной комнате было нечего, звонить было некому, и он закрыл глаза. Десятки запахов ворвались в ноздри инженера. Сначала тонкий – хлорки от кафельного пола. Потом сквозняк из-за двери принес густой и теплый запах сгнившей картошки, кислый и резкий – квашеной капусты и самый сильный, почти перебивавший остальные, – сушеной рыбы. Опять заменили белок в рационе ржавой корюшкой, безошибочно угадал Зимонин.
– Вот ваша картошечка, – поставил на стол фарфоровую глубокую тарелку с голубой каймой Ахметов. – Хлеб, прошу прощения, вчерашний, если б вы предупредили, если б предупредили. Сейчас чайку вам принесу.
Татарин исчез и тут же вернулся с чашкой и чайником из того же фарфорового сервиза. Темно-янтарная струйка крепкой заварки медленно полилась через носик с чуть заметной выщерблинкой в чашку и немного через край на блюдце.
– Спасибо большое, – поблагодарил Зимонин.
Общество завстоловой тяготило его, но вежливость мешала его отослать. Он хотел спросить про ржавую рыбу и режим питания, но чувствуя, что и так доставил беспокойство, спросил:
– Что слышно нового?
– Говорят, проверка из Москвы приехала, интересуются смертностью, а вчера ночью, как назло, шею одному зэку перерезали.
– Нет, слухи, – ответил Зимонин, прожевав картошку. – Не шею, голову на станции оторвало. Несчастный случай.
– Это да, гражданин главный инженер, – со всем возможным смирением возразил Ахметов. – Это правда, одному голову ночью на станции станком прижало, не к столу будет сказано. Но еще и какому-то бригадиру горло перерезали.
– Каменщиков? – замер от догадки, не донеся чашку, Зимонин.
– Да вроде каменщиков, – и, видя замешательство инженера, Ахметов поспешил сменить тему: – Говорят, Берензон коньяк армянский привез. Вот ведь ум нужен, где его припрятать. Здесь за бутылку все сделают, а за ящик в ад пойдут.
– Точно, в ад, – подтвердил услышавший опять только последнюю фразу Зимонин. – Спасибо вам за стол, побегу по делам.
– Ничего больше не будете?
– Нет, спасибо. Было очень вкусно.
– Да если б вы предупредили…
Зимонин быстро оделся и почти бегом пересек столовую. Морозный воздух улицы словно отрезвил его. Снегирь выполнил вчерашнюю угрозу. Или Витя, он ведь выходил вчера ночью из штаба. Может быть, убили другого каменщика? Так, а доски? Берензон обещал их не трогать. Или не обещал? Надо срочно на тридцать пятый завод – и, как назло, ни одной машины кругом.
– «…С нас требуют нечеловеческих усилий, но благодарность за это мы получаем очень низкую… Единственное спасение – это только смерть. Я до сих пор молчал, не желая беспокоить вас, но теперь пишу о том, что каждый день в России приносит для нас новое мучение. Мы больше терпеть не можем…» – потрескивал через репродуктор голос диктора утренней сводки, мешая думать. Или помогая?
– Александр Константинович! – выбежал из столовой Ахметов. – Чуть не забыл! Вот газета, вы просили. Я там небольшой подарок от себя завернул, приходите еще. Звоните заранее, мы вам лучше ресторана приготовим…
– Да, спасибо, непременно.
Зимонин взял сверток в руку и пошел по пустой дороге, чтобы побыстрей отделаться от Ахметова.
Дойдя до пустыря будущей площади, инженер развернул «Волжскую коммуну» от 29 ноября. Внутри, прямо на интервью с Ильюшиным, лежал кусок сала с тонкой розовой прожилкой мяса. Хотелось выкинуть, но привычка аккуратно свернула и затолкала газету с подарком в карман тулупа.
После еды мороз, казалось, стал слабее. И несмотря на известие о смерти бригадира каменщиков, мысли текли медленнее. Зимонин шел, по привычке опустив голову, не замечая унылого грязного пейзажа, и на него тоже никто не оглядывался. Инженер проходил незримый для натренированного зрения вохров, привыкших обращать внимание только на движение изорванных фуфаек. Мимо заключенных, глазами сосредоточенных на работе, а мыслями – на еде. Вскользь всех пустых взглядов, смотревших, но не видевших.
Чем больше инженер думал о смерти бригадира, тем сильнее ему хотелось забыть о досках, Снегире и Берензоне. До второго цеха тридцать пятого завода еще далеко, а ноги замедляются вместе с мыслями. Близкий шум состава напомнил Зимонину о станках, стоявших с ночи на станции. В конце концов, это важнее. Он ускорил шаг и через несколько минут оказался в тепле барака, заменявшего здание вокзала.
Начальства не было. Заставив дежурного по станции одеться и вынырнуть из натопленной комнаты, Зимонин встал перед ящиками и станками, чуть запорошенными шедшим ночью снегом.
– Накрыть не догадались? – не зная, что еще сказать, строго спросил инженер, смахивая снежную крошку перчаткой со стали станка.
– Да нечем, Александр Константинович, – оправдывался, чуть не подпрыгивая от мороза, дежурный по станции.
– В учетно-распределительный отдел звонили? Где зэки на транспортировку?
– Звонили, Александр Константинович, сказали, будут машины ближе к обеду. Все заберут. Специалистов тоже оповестили, будут готовы, приедут и на погрузку, и на установку.
Ответ расстроил Зимонина, он ждал, что ничего не сделано и всем придется заниматься самому, а теперь ничто не стояло между ним и досками на тридцать пятом заводе.
– Говорят, вчера кого-то станком прибило?
– Ага, вот этим, – мгновенно указал спешивший обратно в тепло дежурный по станции. – Как срезало. С утра зэки кровавую наледь счищали, вон там, на перроне.
Зимонин подошел к указанному станку ближе и, присев на корточки, различил крошечные красные льдинки на стали. Здесь делать больше нечего.
– А что за станок?
– Откуда мне знать, Александр Константинович? – взмолился замерзший дежурный. – Фрезерный по виду.
Инженер кивком отпустил его и, не зайдя погреться, пошел дальше, неотвратимо приближаясь ко второму цеху тридцать пятого завода. Не в силах больше гонять по кругу одни и те же мысли, Зимонин внимательно осматривал все вокруг, не отдавая себе отчета, что ищет повод обмануть время и пространство. Телеграфные столбы, вроде недавно поставленные, кренились вкривь и вкось. Холмы грязи, побеленные снегом, вовремя не убранные, через месяц станут тверже камня. Шеренга зэков вгрызалась ломами в неглубокую траншею. Гофманская печь длиной метров десять и высотой в три. Земля вокруг мягкая от жара, тепло от нее доносилось волнами, стоять с ней рядом в одежде было невыносимо. Огромный зэк, через рваную телогрейку которого виднелось грязное тело, с выражением идиотской радости достал железными щипцами из одной камеры готовый кирпич и положил его на тележку рядом с остальными. Пока его хилый напарник забрасывал в печь следующий, он опустил ватные рукавицы в покореженное ведро с ледяной водой, и от кирпичей поднялся пар, словно они раскаленные.
