Роберт Енгибарян - О, Мари!
С телефонного узла военного городка я без труда связывался с мамой, Фаиной, Орловским, Ольгой. Несколько раз поговорил с Наташей и Терезой, которая потом сама постоянно звонила мне. Как она ко мне привязана! Никак не может принять тот факт, что по сути мы больше не родственники. Тереза передавала мне последние новости, рассказала, что Мари нашла работу в крупном рекламном агентстве, снимается в рекламных роликах, демонстрируя ювелирные изделия, и сама читает текст. Огромные плакаты с ее изображением висят во многих центральных торговых точках Парижа. Оплата хорошая, Мари довольна. Себастьян растет крупным смышленым мальчиком, особенно он привязан к мадам Сильвии.
Иногда я выходил в город, переодевшись в гражданское, – находиться в населенных пунктах в военной форме запрещалось, что было мне по душе. Часто задумывался, как мог этот добрый, честный, радушный народ стать причиной двух мировых войн? Зачем нужно было так остервенело и жестоко сражаться за абсурдные идеи? Видимо, феномен массовых психозов, охватывающих целые народы, еще недостаточно изучен. И еще интересно, почему наши люди, повседневно общаясь с немцами, не могут перенять если не их трудолюбие, то хотя бы чистоплотность? Немцы здесь живут скромно, но все вокруг буквально вылизано, светло и чисто. А возвращаясь в наш городок, я вижу привычную картину: неубранные мусорные баки, неопрятные офицеры, пахнущие потом, селедкой и чесноком. Впрочем, среди молодых уже заметно определенное стремление к европеизации. Чаще других я общался с майором Александром Гордуновским. Несколько раз мы вместе ездили в Берлин, в Дрезден, ходили по музеям, обедали, а вечерним поездом возвращались домой.
Проходили месяцы. Я ясно чувствовал, что в моей жизни установилась некая длинная пауза. Не покидало ощущение, что это затишье перед грозой.
Удар последовал неожиданный и жестокий…
* * *Обычным воскресным утром, когда я собирался на станцию, чтобы поехать в Берлин – дорога занимала около полутора часов, – меня позвали к телефону. Звонок был из Москвы. Я взял трубку и услышал взволнованный голос Нины Меламед:
– Давид, Фаину арестовали!
Подкошенный страшной новостью, я сел на табуретку:
– Кто, когда, почему?!
– Ничего больше не знаю…
Казалось, сердце сейчас разорвется от бессильной ярости. Я представил мою гордую непокорную подругу в темной и грязной камере. Тюремная еда, тюремный туалет, тюремные запахи… Недоброжелательные, мрачные лица гэбистских следователей и надзирателей… Это я виноват! Трус, эгоист, надо было отказаться от командировки в Германию. Уж как-нибудь не исключили бы из партии! Паршивец Соколов меня просто на пушку брал. Вкатили бы выговор и отправили куда-нибудь в Омск, в Пермь, к черту на рога. А может, вообще бы демобилизовали. Главное, что с Фаиной ничего бы не случилось. Глупая девочка! Осталась одна, взялась за старое… в моем присутствии она бы себя так не вела. Что же делать? Надо попросить отпуск хотя бы на две недели. Но кто мне его даст? Я здесь всего пять месяцев… И потом, как я объясню, почему мне надо уехать, что случилось, кто мне Фаина? Тут же «особист» выяснит суть произошедшего, меня возьмут в разработку, ограничат выход в город и телефонные звонки. Работа – туалет – дом, вот и все. А через некоторое время тихо спрячут где-нибудь за Уралом.
Хорошо, предположим, мне дали отпуск. Что я буду делать в этом сумасшедшем Вавилоне – Москве? Ведь дело расследует КГБ.
Через несколько часов, когда ко мне вернулся дар речи и улеглась лихорадка в мыслях, позвонил Орловскому. К телефону подошла Ольга.
– Ольга, случилось несчастье: Фаину взяли. Я не имею права тебя вмешивать в это дело, но не поделиться тоже не могу. Ты знаешь, кто для меня Фаина. Сердце разрывается! Может, есть хоть какая-то возможность помочь ей?
– Поняла, поняла. Завтра рабочий день, я тебе позвоню вечером. Держись! Слышишь?
Боже, что за роковой год! Теряю всех близких. Мари, отец, Рафа, Арам… А теперь и Фаина, заблудившаяся в мифическом мире борьбы за демократию и светлое будущее народа.
* * *В Америке дядя Фаины через знакомого конгрессмена направил в советское посольство ходатайство о ее освобождении. Брат попросил о помощи нашего соседа, народного артиста СССР Хорена Абрамяна. Тот вместе с известным композитором, народным артистом СССР Арно Бабаджаняном обратился в Президиум Верховного Совета СССР с просьбой «помиловать молодого талантливого литератора», как было отмечено в их письме, но до суда дело не дошло, и вопрос помилования отпал сам собой. Через четыре с половиной месяца Фаину выпустили – судя по всему, приняв во внимание столь широкий общественный резонанс, а главным образом то, что участие девушки в диссидентской деятельности, за исключением чтения и периодических передач запрещенной литературы знакомым, ничего серьезного собой не представляло. Однако квартира Фаины была опечатана, и ей пришлось остановиться у Нины.
Напомню, что в те времена законодательством Советского Союза не предусматривалось наличие у граждан собственной квартиры – за исключением жилищных кооперативов, которые были дороги и малочисленны. В собственности могли быть только дачный дом, автомашина, мебель и т. п. Жилищный фонд в городах и поселках принадлежал государству, а гражданин являлся лишь арендатором государственного жилья. После выезда родителей и брата Фаины из трехкомнатной квартиры власти имели право применить по отношению к ней принудительное выселение в меньшую квартиру, а скорее, комнату в любом конце города или, наоборот, подселить к ней других людей. При этом новым соседом мог оказаться кто угодно: освобожденный зэк, алкоголик и т. п. Поэтому, несмотря на негативное в целом отношение к «реформаторской деятельности» Горбачева, в данном конкретном вопросе я хочу отдать ему должное: благодаря ему граждане получили возможность приватизировать свое жилье и стать собственниками, что означало определенную независимость от вечно непредсказуемой российской власти.
Фаина позвонила мне в первый же вечер:
– Давид, прости, что так случилось. Представляю, как ты переживал! Мне все известно – Нина рассказала.
– Фаина… Фаина, ты не представляешь, как я рад, что ты на свободе! Скоро приеду!
В Германии я прослужил уже почти год, поэтому сумел добиться двухнедельного отпуска и тут же выехал в Москву. На вокзале меня встретили похудевшая, с потускневшими глазами Фаина и Нина. Когда схлынуло первое волнение встречи и закончился обмен впечатлениями, уже в доме Нины, я решился поговорить с Фаиной наедине.
– Мы с тобой расстались почти год назад, многое изменилось. Как мы будем жить дальше?
– Давид, все это время я много думала о нас и кое-что для себя решила. В первую очередь – я окончательно поняла, что не могу здесь оставаться. Сейчас меня выпустили, но с намеком, что, если со мной второй раз случится что-то подобное, я надолго окажусь за решеткой. Я узнала, что такие же условия поставили перед многими моими друзьями и знакомыми из числа так называемых диссидентов. Власти «вычищают» страну, прячут в тюрьмах и психбольницах людей, не согласных с ними. Ты и сам понимаешь, что я не выдержу. Не хочу терпеть и жить в страхе. Если ты согласен, мы можем расписаться. Через несколько месяцев после отъезда я отправлю тебе вызов и подам прошение о воссоединении семьи, тогда ты получишь право выехать из страны.
– К сожалению, Фаина, это я уже проходил, и такой вариант меня не устраивает. Что я там буду делать? Как поступить с мамой? Как я оставлю могилы отца, Рафы, наконец, родину, какой бы она ни была? Я не хочу тебя терять, но, извини, не такой ценой.
– А у меня фактически нет альтернативы. Если честно, я больше не могу. Не хочу здесь жить.
– Что ж… Прости.
* * *Через два дня в Москву прилетели мама и брат. Остановились вместе со мной в гостинице Центрального дома Советской Армии. Всей компанией мы ходили обедать, гуляли по городу. Я смотрел на оживленно беседующую с Ниной и моим братом Фаину, и в голове крутились те же мысли: неужели я и ее теряю? Строить совместное будущее с Фаиной ценой эмиграции я не готов. Значит, не судьба. Так сложились обстоятельства. Вспомнил слова отца: «Сын, против течения не плывут…»
Ночью в гостинице, собираясь уже ложиться спать, я поцеловал пристально глядевшую на меня маму:
– Мам, я знаю, о чем ты думаешь…
– Клянись могилой отца!
– Клянусь. Мама, эта клятва для меня святая. Я вас никогда и ни при каких обстоятельствах не покину!
Через несколько дней мама и брат улетели домой, а чуть позже я попрощался с Фаиной, Орловским и Ольгой и отбыл к месту службы в ставший мне уже не чужим чистенький немецкий город Котбус.
Через какое-то время уехала из страны и Нина Меламед. Тумаркины обосновались в Нью-Йорке. Отец и сын сперва стали партнерами старшего Тумаркина – брата Наума Аркадьевича, – а потом открыли собственное дело. Фаина поступила в Нью-Йоркский университет, решив получить специальность политолога. Вечно отторгающая от себя наиболее интеллектуальную и активную часть населения страна в очередной раз лишилась нескольких умных и талантливых своих граждан.
