Александр Проханов - Политолог
– Перехожу к позитивной части моей программы. – Карантинов, благородный, аристократичный, повторяя в чем-то телеведущего Молчанова, когда тот, в расцвете своего дарования, приглашал в передачу «До и после полуночи» обнищавших великих князей, ставших куртизанками баронесс, незаконных детей принцев крови и от передачи вкусно пахло старым сундуком, где истлевали корсеты и кружевные панталоны столетней давности. – Я хочу выступить с единственной общенациональной инициативой, о которой так талантливо говорила литературовед Мариетта Чудакова. Мы должны в кратчайший, отпущенный нам историей срок благоустроить все туалеты России, ибо их вид и внутреннее содержание отбрасывают нас к середине XIV века, в то время, когда Европа стремительно приближалась к ватерклозету. Мы должны утеплить, облагородить и обезопасить наши отхожие места, особенно те, что вынесены на улицу за черту города или в Заполярье, а также являются местом общего пользования в казармах, колониях и университетах. Необязателен евроремонт, но хотя бы побелка, господа! Хотя бы побрызгать их одеколоном «Жириновский»! Хотя бы снабдить переносными фонариками, с помощью которых заблудившиеся могут подавать сигналы бедствия. Уловив эти сигналы, спасатели Шойгу вызволят попавших в беду, когда температура на улицах минус тридцать градусов, или, скажем, паводок, или сход лавин. К слову сказать, принцесса Ди всегда пользовалась карманным фонарикам. Бывало, подстережет в темных коридорах Букингемского дворца королеву-мать, приставит зажженный фонарик к своему подбородку и таким образом изобразит привидение. Королева-мать начинает визжать, и это, как вы понимаете, налагало отпечаток на их отношения…
Соловейчик, поддавшись обаянию услышанного, вышел из своего безопасного угла. Гремя доспехом, приблизился к Карантинову, желая обнять. Но неожиданно Золушкин ринулся вперед, разевая гневную пасть:
– Слышь, братан, ты…? – грязное слово было обращено к сопернику. – На понт не бери!.. Мы, в натуре, с понятиями!.. Мы с пацанами таких гномов с одного удара валили, конкретно!.. Мужики! – обернулся он к залу. – Он вам репу чешет!.. Никакой он не Чарли Чаплин, а Тарантино, аграрник вшивый. Он в деревне с козой живет, ее назвал Ди!.. – Золушкин разодрал на груди тельняшку, и все увидели синюю наколку: «Владимир Вольфович, ты сокол». Это было нарушением этикета, попранием благородных манер, игнорированием правил хорошего тона. Аристократы не прощают подобного, особенно в присутствии дам, одна из которых, Мариетта Чудакова, прятала за веером свое очаровательное испуганное лицо. Карантинов разбежался, обогнул рыцаря в доспехе и что есть мочи врезал в лоб ненавистному хаму. Тот перевернулся, отлетел и ударил титановым задом в средневековый доспех Соловейчика. Раздался звон, – два металла, две исторические эпохи, две технологии встретились в этом столкновении. Доспех сплющился и больно зажал Соловейчика. Титановый зад сиял, как летающая тарелка, наводя ужас на зрителей и одновременно порождая восторг.
– Непоутоимо, воушебно, – ахал критик Вульф.
Драматург Радзинский хохотал сардонически, делал себе щекотку под мышками, изображая «гримасу истории». Киновед Дондурей плакал от избытка чувств, – полез в карман, чтобы достать платок и вытереть слезы, но вытащил дохлую мышь. «Очевидно, но невероятно», – изумлялся академик Капица, наблюдая, как Дондурей вытирает слезы мертвой мышью. Режиссер Дыховичный вставил нос в ухо Мариетты Чудаковой, и та трепетала, как цветок, к которому прилетела колибри.
– Позитивную часть программы!.. – выкрикивал из доспеха Соловейчик, требуя, чтобы Золушкин вел дебаты по правилам. – Где ваш позитив? – Доспех сжимал его, лишая голоса, и его писк воспринимался Золушкиным как оскорбление. Разбежался и с полуоборота саданул титановым задом, так что Соловейчик превратился в тонкую прокладку между двумя слоями листовой стали.
Зал больше не мог оставаться в стороне от происходящего. Не было равнодушных. Рыбаки подледного лова кинули блесны, цепляя за нижнюю губу чекистов-андроповцев. Литейщики завода «Серп и Молот» отбросили Библии, достали кувалды и кинулись на защиту чекистов. Мариетта Чудакова бурно дышала, обмахиваясь веером, чувствуя, как нос Дыховичного все глубже проникает в ее чувственную плоть. Карантинов фехтовал легкой шпагой, уклоняясь от ударов титанового слитка, слышались его английские возгласы, звяк металла, свирепый рык Золушкина: «Вольфыч, добить гада или сделать инвалидом детства?» Литейщики кувалдами пытались вернуть средневековому доспеху первоначальную форму. Сплющенным листам придавали вид куба, сферы, цилиндра, раскатывали в плоскость, протягивали в стальную проволоку. И какую бы форму ни принимал многострадальный металл, из-под кувалд слышался писк Соловейчика: «Граф Монте-Кристо был отчаянный забияка и дуэлянт… Однажды он вызвал на дуэль писателя Александра Дюма… Дрались зонтиками на вершине Эйфелевой башни… Обоих сдуло ветром… С тех пор вошли в обыкновение схватки писателей с героями их произведений… Примером тому Фандорин…» Удар кувалды заставил его замолчать, но не надолго. Что вызвало изумление у академика Капицы: «Очевидно, но невероятно. Кувалдой его не взять».
Все гремело, звякало, искрило. Источало дым, напоминало металлургический цех, где множество людей дружно трудились над железной поковкой, изготовляя из нее то ли щит, то ли меч.
Стрижайло наблюдал схватку по телевизору, высасывая из стакана охлажденное виски. Он увлекся. Ему нравилась метафора происходящего, напоминавшая гениальные кадры Эйзенштейна из «Александра Невского», когда звякающие доспехи псов-рыцарей уходят под лед. Лед был в стакане виски. Доспех был в студии «Останкино». Эйзенштейн был еще дальше и не мог претендовать на авторские права. В чудесном опьянении Стрижайло видел, как населявшие его душу демоны вылетают на свободу, принимают образ разноцветных попугаев и с отчаянными криками носятся над полем битвы, сверкают радужным оперением, норовят клюнуть то Мариетту Чудакову с торчащим из уха странным предметом, то чекиста-андроповца, вытаскивающего крючок из губы. Стрижайло было хорошо, как прежде. Он художник. Если угодно, он создал ремейк Эйзенштейна. Если угодно – ремейк Пикассо с его «Герникой», где Соловейчик похож на обезображенную лошадь – жертву войны, и одновременно на саму войну, погубившую лошадь.
Внезапно картинка на экране погасла, сменилась другой. Возник знакомый стеклянный объем аэропорта Домодедово, залы ожидания. Стойки для регистрации. Рестораны, бары, многолюдье. Приятно-мелодичный голос приглашал пассажиров на посадку. Диктор ненавязчиво и элегантно рекламировал сервис аэропорта, удобства и безопасность полетов, страны и континенты, куда уносятся белоснежные лайнеры с эмблемами авиакомпаний мира. Телекамера показала стойку регистрации пассажиров, оживленную очередь, улетающих на отдых в Турцию россиян. Среди очаровательных женщин, успешного вида мужчин Стрижайло вдруг увидел знакомое лицо – чеченка Асет, что взяла себе имя телеведущей «Страны и мира», та, которую он видел в подмосковном оздоровительном лагере. Она была вся в темном, голова замотана в тугую, до бровей, повязку. Прекрасные длинные, как у лисицы, зеленые глаза жарко блистали. В одной руке она держала авиабилет, а другой перебирала жемчужные четки, на которых драгоценно блестело зерно темно-зеленой яшмы.
Голос диктора убеждал летать из аэропорта Домодедово, который позволял перенестись из мглисто-простудной мартовской Москвы к белоснежным пляжам Антальи, к лазурным теплым морям. Казалось, нельзя было устоять и не полететь, когда умная телекамера показывала просторный салон самолета, обворожительных стюардесс, разносящих фруктовые соки, улыбающихся пассажиров – жизнелюбивого пухлого ребенка с большой целлулоидной куклой, молодую пару с обручальными кольцами, совершающую свадебное путешествие, чопорного, снисходительного бизнесмена. Среди пассажиров, нетерпеливо ожидающих взлет, – снова Асет, длинноглазая, страстная, преисполненная таинственной, горькой силы, перебирающая жемчужные четки. Ее лицо, угрюмо-прекрасное, завораживало Стрижайло. Хранило в себе какую-то больную тайну. Быть может, ее жених погиб в отряде горских повстанцев под огнем русской артиллерии. Или брат был схвачен во время бесчисленных зачисток и бесследно исчез. В ее лице не было мстительности, а устремленность куда-то ввысь, где ждали ее любимые и куда она должна взлететь на этом огромном крылатом лайнере.
Голос диктора провожал самолет в небо, желал пассажирам счастливого полета. Камера, словно она летела вослед самолету, показывала удаляющийся фюзеляж, разведенные крылья, необъятную синеву. В этой синеве, заслоняя самолет, возникла белая вспышка. Превратилась в красно-рыжее огненное облако с кудрявой копотью, из которого падал длинный липкий огонь, черные ошметки.
