Роберт Енгибарян - О, Мари!
Вечером в квартире Орловского за ужином обсуждали эту новость. Единственное, что могли посоветовать мои друзья, – соблюдать осторожность и не вмешиваться до полного прояснения ситуации. В памяти у всех еще было свежо нашумевшее дело Косого, Файбишенко и Яковлева [62] .
Переночевал у Тумаркиных, с которыми допоздна обсуждал произошедшее с Арамом. Каждый такой случай еще больше укреплял их решимость эмигрировать.
Рано утром мы с Марком уже были в Домодедово. С Фаиной обменялись обещаниями вести себя осторожно. Я предполагал, что за месяц, от силы два, закончу все дела и вернусь в Москву уже окончательно.
Надо бы позвонить домой, сообщить родителям, что скоро я снова буду в Москве. Боже, дома только мама, а я по привычке думаю, что поговорю и с отцом…
– Что случилось, Давид? У тебя слезы на глазах…
– Извини, Марк, отца вспомнил. Не могу смириться с тем, что его больше нет.
* * *На этот раз мой маршрут до пункта назначения был более продуманным. Поездом доехал до Челябинска. Оттуда на маленьком тридцатиместном самолете вылетел в Павлодар. Там меня встретили помощники, и мы, без труда проехав примерно пятьсот километров, оказались дома. По поводу моего приезда Тимофей Петрович организовал застолье, пригласив поселковую элиту. Первую рюмку все выпили стоя за светлую память моего отца, чем немало меня растрогали. Я с трудом сдержал слезы – постеснялся показаться слабонервным и слабохарактерным перед моими друзьями. Ко мне подошла обслуживающая стол официантка совхозной столовой, подруга Тихона:
– Товарищ капитан, вас Регина спрашивает, ну, немка. Она на улице.
– Пригласите ее сюда.
– Не пойдет.
– Не пойдет, пока я не скажу, – подтвердил Тимофей Петрович и вышел.
Через минуту он почти силой втащил в комнату смущенную Регину, одетую в чистое накрахмаленное платье с кружевной отделкой, по-видимому, сшитое собственными руками.
– Вы знаете, я хотела просто выразить мои соболезнования товарищу капитану.
– Садитесь, Регина. Спасибо за сочувствие. Я получил вашу телеграмму. Давайте тарелку, положу вам мяса.
– Я уже несколько лет не ела мяса, отвыкла. Лучше овощи возьму и картошку.
– Товарищ капитан, вы еще не в курсе – администрация совхоза и наша парторганизация направили ходатайство в прокуратуру о досрочном освобождении гражданки Шнайдер, – сказал Тимофей Петрович. – Она хорошая учительница, и в нашей школе ее будет очень не хватать. Но все равно… До окончания ее срока осталось чуть больше года. Пусть едет к своим родным.
– Я очень рад за вас, Регина! Помню, что дома вас ждут мама и сестра.
– Спасибо, Давид… Товарищ капитан. Может, еще встретимся в этой жизни. А если нет – останется память о хорошем и добром человеке в погонах.
Спустя три десятилетия, во время поездки в город Штутгарт в Германии, я был представлен заместителю министра образования земли Баден-Вюртемберг. Это оказалась Регина Шнайдер…
* * *Меньше чем через месяц я закончил расследование уголовного дела. Остальное завершил уже в Кокчетаве. Тепло распрощавшись с новыми друзьями, улетел в Москву. После Кокчетава столица показалась мне центром мировой цивилизации. Радостное настроение тревожило лишь сознание того, что мама одна, а Арам в тюрьме.
С Наташей общаться было трудно. Я старался оказывать ей и детям моральную и посильную материальную помощь, но каждый раз убеждался, что для этой избалованной малоинтеллектуальной женщины любые мои добрые шаги мало что значили. Она могла на деньги, переданные ей, купить две бутылки дорогущего французского вина и осушить их за один вечер в компании подруг, таких же толстушек и бездумных хохотушек, как она.
Прилетел мой студенческий товарищ Георг – его отец, Аршак, был старшим братом Арама. Совместными усилиями мы пытались выяснить, где сейчас Арам и в каком состоянии находится расследование его дела. Георг и Аршак рассказали мне, что примерно две недели назад глубокой ночью им позвонили в дверь – жили они в собственном доме на дальней окраине Еревана. Сперва вошли переодетые в милицейскую форму местные чекисты (это выяснилось уже потом), за ними – люди в штатском из Москвы. Между ними с блуждающим взглядом и странной улыбкой стоял давно не бритый, очень изменившийся Арам. Ни слова не говоря, он подошел к большому ореховому дереву и указал место, после чего пришедшие с чекистами рабочие быстро откопали металлический ящик средних размеров, обмотанный тряпками. В доме ящик открыли и вынули штук двести царских золотых монет различного достоинства. Составили акт, под которым попросили расписаться Аршака и Георга, после чего Арама увели.
По словам Аршака, он только и успел сказать брату: «Арам, ты идиот! Сказал бы нам, что спрятал здесь такое богатство, я бы по-тихому все продал и кормил твою семью».
Мне все стало ясно…
– Аршак, если бы вы были в курсе его дел, а конкретно – если бы он у вас во дворе прятал золото с вашего согласия, вы бы сейчас последовали за ним, как соучастник.
Бедный Арам! Бедный мой друг! Человек незаурядный, деловой и активный, ты родился в неправильной стране и в неправильное время. В другой стране, при капиталистическом строе, твой талант и бешеная энергия нашли бы адекватное применение, и, возможно, ты стал бы одним из ее почетных граждан…
Не добившись ничего, родные Арама уехали домой. А его уголовное дело расследовали еще два года.
* * *Разместили меня в том же общежитии при Академии имени Фрунзе. Преподавательский состав практически не изменился, и все меня помнили. Только слушатели уже были другие. Все, как и раньше. Только я сам уже стал другим – более осторожным и предусмотрительным. Постарался ни с кем особо не сближаться, не принимать участия в многолюдных мероприятиях. Знал: они все заканчиваются попойками, после чего начинаются споры и ссоры, и итог моего присутствия там опять может быть плачевным.
Рано утром в середине июля, за месяц до окончания курсов, дежурный по общежитию разбудил меня внутренним телефонным звонком:
– Товарищ капитан, вас вызывает межгород.
– Давид! – услышал я голос брата.
– Что случилось? С мамой что-то?
– Нет, мама в порядке. Ночью на мотоцикле разбился Рафа. Лежит в больнице без сознания.
– Еду в аэропорт. Дальше сам доберусь, на такси. Какая больница?
– Может, подождешь? Пока еще ничего не ясно. Посмотрим, что скажут врачи.
– Какая больница?
– Республиканская, травматологическое отделение. Я уже здесь, вместе с его друзьями.
– Будь рядом. Вылетаю.
Разбудил товарища по комнате – хорошего парня из Красноярска:
– Леонид, мне срочно нужно домой. Сообщи руководству, что мой близкий друг, родственник, ну, двоюродный брат, разбился. Всё. Оттуда позвоню.
Ничего страшного не произойдет. Выживет мой друг. У него же звериное здоровье! А если… Нет, никаких «если». Боже, сохрани Рафу! Он немножко сумасшедший, но такой добрый, такой верный! Боже мой, Господи, возьми от моей жизни двадцать лет, сколько нужно, – отдай ему!
– Что-то случилось, друг? – спросил таксист. – Не то молишься, не то сам с собой разговариваешь не поймешь на каком языке.
Уже к двум часам дня был в Ереване. На первой же машине помчался в республиканскую больницу. В холле травматологического отделения стояло не меньше десятка молодых людей, некоторые в милицейской форме. Узнав меня, один из них проводил меня в реанимационное отделение, где в отдельной палате лежал с закрытыми глазами мой друг, весь забинтованный, под капельницей, с подключенными медицинскими аппаратами. Рядом с ним сидела дежурная медсестра, чуть дальше – тетя Асмик, мать Рафы. Вид у нее был обреченный, она полушепотом повторяла одну и ту же фразу: «Боже, сохрани моего сына! Он еще такой молодой! Боже, сохрани моего сына!» Увидев меня, она жестом указала на Рафу, не прекращая своей тихой мольбы.
Я вышел из палаты и отправился к лечащему врачу Рафы, профессору Галияну.
– Доктор, Рафа мой друг, брат. Каково его состояние? Я готов сделать все, что только возможно: полететь в Москву, привезти любых известных врачей. Дайте мне рентгеновские снимки.
– Уважаемый, знаю, что вы с больным одной профессии и такие случаи в вашей практике, по-видимому, не единичны. Я не могу сказать об этом матери, но от вас мне скрывать нечего. Травмы тяжелейшие. Они несовместимы с жизнью.
– Доктор, а если все-таки пригласить специалистов из Москвы? Самых лучших?
– Не имеет смысла.
– Но ведь чудеса возможны?
– Не в этом случае.
Я слышал этот разговор словно со стороны. Казалось, что посторонний человек спрашивает о самом обычном случае, какие происходят ежедневно.
– Что же нам делать?
– Ждать и молиться.
– Я не верю в Бога.
– В таких ситуациях, молодой человек, остается апеллировать только к Нему. Я сам неверующий.
Спокойно, как в замедленном фильме, спустился вниз, где стояли друзья Рафы.
