Роберт Енгибарян - О, Мари!
– Я остаюсь, – сообщила Фаина.
– Хорошо. Рина, возьми на себя заботу о Фаине, пожалуйста. Она пока поживет у вас. Потом определимся.
* * *Глубоко за полночь, когда все родственники и друзья разошлись, мы с мамой и братом остались одни.
– Мам, тебе надо поспать.
Зазвонил телефон.
– Подойди, Давид, это междугородный. Мари уже несколько раз звонила. Наверняка она.
Оказалось, звонил Игорь Барабашев из Кокчетава, еще раз принес соболезнования от имени военной прокуратуры.
Мама сидела молча, затем со вздохом поднялась на ноги:
– Не могу я, ребята, спать в этой комнате. Лучше перейду в кабинет. Мне все кажется, что папа рядом. Каждые полчаса встаю, чтобы его укрыть.
Мы знали, что в последние годы папа плохо спал. Из-за диабета он часто потел, и мама несколько раз за ночь меняла ему белье.
Снова зазвонил телефон. Я снял трубку и услышал голос Мари:
– Давид, это я.
– Я понял.
– Как я переживаю, что меня нет рядом с тобой! Я так любила твоего отца…
– Спасибо.
– Мама и все наши родственники выражают тебе и всем вам искренние соболезнования.
– Спасибо.
– Не знаю, что и сказать…
– Я тоже не знаю.
– Завтра позвоню.
– Хорошо.
Я повесил трубку.
– Давид, кто эта девушка, что приехала с генералом? – поинтересовалась мама. – Дочь твоего начальника?
– Нет, мам, подруга.
– Красивая, на итальянку похожа, – заявил брат. – Но, конечно, до Мари ей далеко!
– Не твое дело, боксер.
– Дав, ты третий год мотаешься по стране, совсем от семьи отвык. Я уже взрослый человек, меня вся республика знает, да и не только республика! А ты продолжаешь относиться ко мне как к студенту.
– Неправда, боксер. Я тобой горжусь!
– Давид, что будет с Мари? – снова спросила мама.
– Не знаю, мам, я бы тоже хотел это знать. Пошли спать.
Глава 28
Семь дней я неотлучно находился дома рядом с мамой. Всю неделю нас навещали родственники, друзья, по вечерам приходили самые близкие. По церковным традициям полагалось отмечать семь и сорок дней после похорон. Этих правил придерживались все, независимо от того, был умерший религиозным человеком или нет, коммунистом или беспартийным, государственным деятелем или простым механизатором. Древний обычай врос в культуру народа, вошел в его быт, поэтому по-другому и быть не могло. В большинстве случаев приглашали еще и священника, и похороны сопровождались церковными песнопениями. Но в нашей ситуации, учитывая то, что папа был именно партийным работником, отпевание по церковному обряду было исключено, как бы ни просили об этом тети. Правда, позже, когда мы с братом уехали, родственницы пригласили священника к нам домой.
После того как мы отметили семь дней после похорон отца, я, с трудом скрывая слезы и волнение, попрощался с матерью. Видно было, что она ушла в себя, в свой мир, где папа был жив и где она непрерывно вела с ним диалог.
– Давид, у этой «генеральской девушки», – так мама звала Фаину, – исключительный характер. Я это почувствовала, даже ни разу не поговорив с ней. Она человек крайностей – это очевидно. Ты или друг, или враг, без промежуточных вариантов. Не играй с ее судьбой, пока не решишь все вопросы с Мари, она достойная девушка. Я в душе надеюсь, что вы с Мари в конце концов найдете общий язык и она вернется сюда.
Поздней ночью перед моим отъездом позвонила Мари.
– Давид, это я.
– Слушаю тебя, Мари! Я улетаю продолжать службу, хотел позвонить тебе уже из Москвы.
– Ты женился на дочери своего генерала?
– Кто тебе сказал такую глупость? Тереза?
– Во-первых, не Тереза, а Иветта. И почему глупость, она же у вас дома. Как ты мог так поступить со мной?
– Не плачь. Я уже не верю твоим слезам и обещаниям. Если бы ты меня любила, собралась бы и прилетела с ребенком сюда. Хватит играть в глупые игры и ломать сентиментальную драму, два года прошло! Ты мучаешь всех нас и себя тоже. Прилетай! Время не самое удобное, но не для тебя, ты же член нашей семьи!
– Не могу.
– Чего ты не можешь? Говорить или прилететь?
– Не знаю. Я страдаю, Давид. Почему моя жизнь складывается именно так? Да, у тебя сейчас горе, великое горе, но вы все вместе, а я одна! Понимаешь, Давид, одна!.. Мне тяжело.
– Проблему нашей разлуки можешь решить только ты и никто другой.
После каждого такого разговора я долго бродил по дому, не в силах успокоиться.
– Ложись спать, сынок, завтра у тебя дорога.
– Не знаю, как жить дальше, мама. Я вижу, что Мари уходит, но когда она звонит, все возвращается в ту же секунду. Она страдает, это очевидно.
– Несомненно, она страдает больше, чем ты.
– Слабое утешение.
– Ничего, сынок. Жизнь все расставит по местам.
На восьмой день моего пребывания дома я вместе с Фаиной улетел в Москву. Брат, Рафа и еще несколько друзей поехали нас провожать. По дороге Рафа спросил:
– Давид, а где твой московский друг Арам?
– Видимо, не смог прилететь.
– А телеграмму он отправил? Или, может, говорил с тобой по телефону?
Только сейчас я сообразил, что за все это время не было ни весточки от Арама, ни его самого. Странно.
– Думаю, ему просто никто не позвонил и не известил.
В самолете Фаина открыла небольшую красивую коробочку, подаренную ей Рафой. Внутри оказался золотой крест с цепочкой, украшенный бирюзой в середине и на концах.
– Красивый подарок сделал твой друг. Что бы это значило? Может, ты знаешь?
* * *Москва встретила нас апрельским дождем и переменчивой погодой. Марк приехал за нами в аэропорт, отвез Фаину с моими вещами домой, а я вышел в центре города и отправился прямиком в Московскую военную прокуратуру, где получил приказ, касающийся дальнейшего прохождения моей службы. Необходимо было закончить уголовное дело, находящееся в моем производстве в Кокчетаве, и прибыть в Москву для завершения курсов повышения квалификации. После этого должно было последовать новое назначение – возможно, в Москве.
Я напомнил, что трехлетний срок службы истекает в начале ноября, то есть через полгода. Ответ был кратким: «Будете служить столько, сколько нужно». «Ничего, этот человек не решает вопрос моей службы», – успокоил я сам себя и позвонил Араму.
На работе незнакомый голос ответил, что Арама нет, и когда будет, он не знает. Удивленный таким ответом, я позвонил другу домой. Трубку сняла его жена Наташа.
– Давид, разве ты не в курсе, что с ним случилось?
– А что случилось?
– Удивляюсь, что не знаешь. Его арестовали.
– Арестовали? Кто, когда, за что?
– Не знаю за что. У нас дома устроили грандиозный обыск! Даже описали мои украшения, часть забрали, сказали, что обратно я их получу после расследования.
– Кто занимается этим делом? Прокуратура, милиция, городская, районная – кто?
– Дело ведет КГБ.
– Почему КГБ?
– Понятия не имею. Знаю, что вместе с Арамом забрали еще двоих его знакомых.
– Наташа, что-то не так в ваших отношениях? У тебя какой-то недовольный голос.
– Он не должен был так поступать! У нас двое маленьких детей: старшему семь лет, младшему всего четыре. Что я буду делать, как содержать их? Ведь я не работаю, у меня нет никакой специальности!
Я знал, что согласия в семье Арама не было. Жена была значительно моложе его, из семьи военного, без высшего образования, да и интеллектом не блистала. Во всяком случае, редкие встречи с ней оставили именно такое впечатление. Наташа любила увешивать себя золотыми украшениями буквально до неприличия, любила обильно и вкусно поесть и ни в чем себе не отказывала. Бедный Арам! Всегда был готов помочь друзьям и знакомым, а сейчас сам нуждается в помощи. К кому бы обратиться? Задача исключительно трудная, если не сказать невозможная, ведь дело ведет КГБ – абсолютно закрытая, мрачная и зловещая организация. Невозможно ни ознакомиться с ходом расследования, ни, в конце концов, задействовать адвоката. Вопреки всему цивилизованному миру, где адвокат мог вступить в расследование уголовного дела с момента его возбуждения, в нашей «гуманной» стране это разрешалось только после предъявления обвинения и направления уголовного дела в суд.
Предположим, Арам и его друзья совершили экономические махинации – при существующем идиотском законодательстве и острой нехватке всего и вся подобное совершалось на каждом шагу. Но почему КГБ? Где в действиях Арама и его друзей политическая составляющая? Почему в дело вмешалась организация, в обязанности которой входит обеспечение государственной безопасности? Может, незаконный валютный оборот? Но я никогда не замечал, чтобы Арам этим серьезно занимался. Так, слегка, чтобы купить для кого-то из жен нужных людей красивые вещи в валютном магазине. Но в подобном прегрешении можно было обвинить чуть ли не половину Москвы и других больших городов. Как жаль его! Какой опорой он был для меня… Вот неожиданный удар! Пойду на главпочтамт, позвоню Рафе, пусть будет поосторожнее.
