Инна Тронина - Постумия
Ночами я выходила на лоджию, смотрела на полную Луну, крестила свой рот и говорила: «Сон про меня, сон для тебя, для Божьего раба Маамуна. Аминь».
Делать это нужно было три раза в месяц. Девчонки, с которыми мы вместе занимались гробокопательством, шёпотом предупредили, что на мусульманина заговор может и не подействовать. Для верности я тайком подливала Маамуну из своего бокала пива или вина. И приговаривала при этом про себя: «Пей, допивай, люби, не забывай!»
Кстати, помогло, хоть он и не крещёный. Я дико боялась, что Маамун смоется. С другими девчонками именно так и бывало. Конечно, дома ничего не знали. Делилась я своими любовными проблемами только в школе, с двумя подружками. Была в них уверена на все сто. Сидя в «тубзике», мы шёпотом обсуждали, как быть. Стоит сказать Маамуну о моей беременности или лучше скрывать до последнего?
Я доверилась интуиции и решила сказать. Арабы ведь к таким делам относятся иначе, чем русские. Даже если Маамун меня не любит, но своего ребёнка просто так не бросит. А что залетела я от него, Маамун ни на миг не сомневался. Но, пока не состоялась свадьба, этот вопрос был в нашей семье, как шишка в заднице.
Месяца три я развлекалась тем, что ходила по салонам для новобрачных и выбирала себе подвенечное платье. Скажу сразу, что купить наряд не получилось – взяли напрокат. Платье было очень красивое – из итальянского атласа. Корсет и юбка декорированы французским кружевом «шантильи», плечи открыты.
Маамун тогда был либерален и больше всего хотел, чтобы все видели его красавицу жену. На обручальных кольцах мы выгравировали свои имена – по-русски и по-арабски. Но до тех пор ещё много чего случилось…
Белой летней ночью я возвращалась домой с огромным букетом кремовых роз «Мускат». Их как раз продавали по сниженным ценам, и Маамун расщедрился. Как назло, меня в окна увидели старухи-соседки. И. натурально, доложили всё жене брата. Они, оказывается, давно выследили нас в «Шаверме», но ничего не могли доказать.
После истории с математиком им поверили не сразу, но на сей раз всё оказалось правдой. Я реально залетела и была уже на четвёртом месяце.
Дело очень быстро дошло до дяди, который припомнил мне всё. От него я узнала, что стала жертвой метода Кристеллера. При родах меня буквально выдавливали полотенцем из живота матери. Много времени спустя выяснилось, что у меня, скорее всего, изменён определённый ген; потому я такая распущенная. Я даже записала его название на бумажке. У мужиков тоже есть такой ген, только называется иначе. Так что я ни в чём не виновата – просто больной человек.
Конечно, в школе мне устроили моббинг. Другие гуляют – и ничего, а меня разбирали перед всем классом. Это было уже в сентябре. Могли бы перевести в вечернюю школу потихоньку, но нарочно решили поиздеваться. Всем девчонкам запретили со мной разговаривать, потому что спуталась с «черножопым». Маамун же поклялся зарезать любого, кто потащит меня на аборт. Какой там аборт – живот уже лез на нос!
– Вразумляй до трёх раз, а после отрекайся! – сказал дядя Сева, подведя итог многодневным дебатам. – Это уже второй твой крупный проступок. Совершишь третий – и я тебя не знаю. Живи тогда, как хочешь. А пока, если хочешь рожать, перейдёшь в вечернюю школу. Среднее образование надо получать железно, а там сама решишь.
Потом я долго привыкала к ребёнку в приюте «Маленькая мама». Это получилось не сразу – слишком я была молода. Сын казался живой куклой, и она быстро надоела. Со мной там жили девчонки-нищенки, которые на самом деле не бедствовали. Честно говорили, что у них просто такая работа. Дети им, конечно, пригодятся – с маленькими больше подают.
Очень скоро меня потянуло на волю. Хотелось развлекаться, танцевать и крутить любовь, но приехал Маамун-старший. Сказал, что на Востоке ничего этого не будет. И точка! Там женщина должна ублажать только своего мужа.
От такой перспективы я приуныла и раздумала выходить замуж. Но дядя заявил, что у мальчика должен быть отец. Мы сыграли аж две свадьбы – в России и в Израиле. Как и следовало ожидать, надолго меня не хватило. Под именем Мариам я прожила у мужа меньше года и вернулась в Питер. Маамун отпустил меня при условии, что я никогда не стану претендовать на ребёнка.
В дальнейшем я признавала, что взбрыкнула тогда зря. Семья Маамуна была богатая. Все имели израильское гражданство. Мой свёкор, известный и уважаемый геммолог, радовался появлению невестки. Непутёвый сынок вернулся домой с юной супругой и прекрасным сынишкой. А, значит, гарантированно возьмётся за ум. И перестанет, как паршивая овца, портить всё стадо.
Вскоре я уже умела различать тринадцать видов бриллиантов – от А до Н. И знала, что самые барахловые «брюлики» поставляют из ЮАР. Жила семья аль-Мехбади в Восточном Иерусалиме. Их дом был больше поход на дворец.
Я, которая в детстве вырезала корону из фольги и обматывалась для красоты ёлочными гирляндами, теперь существовала в мире золота и драгоценных камней первоклассного качества. На моём перстне красовался очень дорогой, элитный турмалин неповторимого оттенка. Стоил он, на минуточку, семьсот тысяч баксов.
Когда-то свёкор поклялся Аллахом, что преподнесёт этот перстень женщине, которая сумеет взнуздать его наследника, привести к семейному очагу. Перстень сразу же внесли в контракт. При разводе я имела право взять его с собой. Кроме того, после заключения брака мне выплатили десять тысяч долларов. Детская мечта стала явью. Я чувствовала себя Золушкой, для которой никогда не наступит полночь.
Как всем грешницам, мне безумно везло. Муж-араб привёз меня не в хижину с земляным полом. И не в тесный дом, где живёт ещё двадцать человек родни – вперемешку с козами и овцами. Сама того не понимая, я дорого продала свою невинность. После этого Маамун был просто обязан жениться.
То, что у нас лицемерно порицается, на Востоке является скучной нормой. Ни о какой любви перед свадьбой даже не говорят. Арабы вообще не воспринимают такую постановку вопроса. Человек сватается, только если уверен, что сможет содержать жену – не хуже, чем её отец. А поскольку в родительском доме я буквально выла от скуки и нищеты, то превзойти мой прежний уровень оказалось просто. Все мои шкурные выкладки, от которых морщилась Кристина, и мрачнел лицом Богдан, в доме Маамуна прошли на «ура».
На первых порах, обсуждая материальные вопросы, я дико стеснялась. Но свёкор с улыбкой сказал мне: «Если женщина выходит замуж без контракта и ничего не требует, значит, она себя не ценит. Тогда за что же её станут ценить муж и его родня?»
В первые месяцы я буквально визжала от щенячьего восторга, постигая восточную жизнь. У меня были свои большие деньги, которые следовало тратить только на себя – даже не на ребёнка. Я ничего не привезла из дома, и зарплату тоже не получала. Но вполне довольствовалась тем, что давал муж.
Содержать детей должен мужчина. Но он же потом и забирает их в случае развода. Тут нет вопросов. Отец Маамуна вполне мог воспользоваться моей серостью, оставить меня без наследства вообще. Ведь никакого раздела имущества там нет. Получаешь только то, что закреплено за тобой в контракте.
Местные женщины часто прописывают условие, что бывший супруг содержит их до заключения следующего брака. Я не стала этого делать и уехала домой. Кстати, именно от арабов я узнала цену старшему брату. Это всегда защитник, опора, надежда. А уж дядя – вообще наипервейший человек – после отца! Я очень порадовалась, что на свете есть Богдан, не говоря уже о Всеволоде Михайловиче.
Правда, в ту пору мы с братом были в неважных отношениях. А с дядей вообще расплевались. Пришлось мне первой идти на мировую. Восточные люди уважают женщин, имеющих большую родню, и я это учла.
В доме мужа меня звали Мариам, но веру я не меняла. Либерал-свёкор любезно объяснил мне, что это вовсе не обязательно. По законам шариата жена должна верить в Единого Бога – то есть быть хоть христианкой, хоть иудейкой. Это сильно облегчило мне жизнь – не пришлось совершать намазы по пять раз на дню, учить Коран и выполнять местные обычаи. Они, на мой взгляд, часто оказывались просто дикими.
Первые полгода мы жили как в раю. Я называла мужа «хабиби» – любимый. Он меня – «малышка», по-русски. Разрешал носить купальник с сеточкой – то ли бикини, то ли сплошной. Потом я выпросила право надеть более вызывающий – ярких цветов, с бусинками и ракушками. Мы объездили Израиль, Египет и прочие библейские места. И везде делали то, что сейчас называют «селфи». У меня до сих пор хранятся эти фотки. На них я в хитоне, в сандалиях с кожаными перемычками. Или в роскошной тунике и серебряных вьетнамках на платформе.
Мы часто бывали на Мёртвом море, где можно было буквально лежать или даже сидеть на исключительно плотной воде. Когда я после купания обсыхала под жарким солнцем, на коже выступали соли. И Маамун, почти не дыша, слизывал их, кончая даже без секса. Я тоже блаженствовала, не скрывая этого. Думала, дура, что муж меня любит без памяти.
