Людмила Загоруйко - Куклы Барби (сборник)
Михаил Иванович выходит из душной, опалённой летним солнцем клетки-квартиры расслабиться, почитать утреннюю газету, потолковать о политике и застревает. Его жена, Ирма Тиберьевна, ждёт, посматривает на часы в прихожей, потом появляется на балконе, кричит что-то, уцепившись за перекладину, вниз. Её кудахчущий голос сливается со звонкими голосами молодых мам, зовущих малышей обедать, ударяется о стены домов и растворяется в дворовом многоголосье.
Потом она звонит в магазин и спрашивает Степаниду Ивановну, там ли её горе-пьяница, которого она два часа назад послала за десятком яиц, майонезом, сметаной и пачкой молока. Степанида Ивановна моментально «сдаёт» с потрохами загулявшего, тогда ещё коммерческого директора при исполнении, приглашает супругу зайти, удостовериться лично. Переваливаясь на ножках-коротышках и тяжело дыша, Ирма Тиберьевна через минуту появляется в магазине. Она явно спешила и не успела переодеться во что-то более приличное: стоптанные комнатные тапочки мужа – на босу ногу, засаленный халат, поверх которого пламенеет аспид ажурной накидки. Ирма Тиберьевна занимает у столика странную позицию. Она столбиком стоит за спиной мужа и канючит отвратительно протяжно: «Опу, эридь гозо». Он ненавидит это её сентиментально-неуместное, неприличное, вульгарное, бесстыдно-наглое «опу», то есть «папочка», при чужих людях. Сколько можно просить, объяснять, тем не менее, он сдерживается, встаёт с места, целует ей руку, выдвигает свободный стул и приглашает присесть, но она продолжает торчать и время от времени поскуливать. У Михаила Ивановича появляется дрожь в руках, он прикрывает глаза и замолкает. Его собеседники чувствуют неловкость, прощаются и уходят. Теперь за столиком он один. Ирма Тиберьевна с авоськой на отлёте демонстративно проходит по магазину. Сначала жалуется его хозяйке на жизнь и дороговизну, потом пакует, закупает провизию, возвращается к мужу и передаёт ему авоську.
Михаил Иванович, гладко выбритый, при галстуке, в тщательно отутюженных брюках смотрит сквозь супругу в халате невидящими глазами и морщится, как будто у него болят зубы.
Он несёт в одной руке тяжёлые сумки, другой поддерживает повисшую на ней жену. Они идут по асфальтированной дорожке между домами. Ирма Тиберьевна на ходу кудахчет, отрывисто и мелко, как будто клюёт просо, воспитывает мужа. Она часто останавливается, отходит в сторонку, под сладко пахнущие кусты жимолости, затыкает одну ноздрю указательным пальцем и энергично сморкается в заросли кустарников как можно дальше. Траектория полёта содержимого ноздри, действительно, впечатляет, и если бы существовали такого рода соревнования, то Ирма Тиберьевна, безусловно, значилась среди лучших и метких стрелков из ноздри. Освободив нос, она аппетитно шморгает, проводит ладонью по халату и возвращается к мужу. Он безропотно, как уставшее вьючное животное, ждёт супругу, и они продолжают свой долгий путь к дому.
Бывает, он срывается, обходит все ларьки на рынке в микрорайоне, щедро балует продавщиц, прячется от «тёщи» – так за глаза называется жена, словом, кутит. Степаниду Ивановну он угощает неизменно коньяком и покупает по случаю кутежа двухсотграммовую плитку шоколада «Корона» с цельными лесными орехами. Загул случается с ним, когда он ездит в центр и навещает прежнюю жену и взрослых детей.
– Зачем, зачем я это сделал? – задаёт он всегда один и тот же вопрос без ответа.
– Что сделал? – недоумевает невольная утешительница, но он упорно молчит и пьёт с ней коньяк. Степаниду Ивановну до самых пяток жжёт любопытство, но собеседник только мычит и мотает непослушной хмельной головой из стороны в сторону.
Ситуация изменилась с выходом Михаила Ивановича на пенсию. Кошелёк его пустеет, и Ирма Тиберьевна опускает две передние лапки вечной просительницы и твёрдо становится на все четыре. Теперь она мужем помыкает.
Сначала его выгоняют курить на балкон, но зимой там холодно, и Михаил Иванович просится, чтобы разрешили сделать затяжку-другую дома. Она отказывает ему в этой малой радости жизни. Тогда обиженный супруг утыкается носом в книжку, но чтение прерывают посторонние люди в доме.
К жене косяками сходятся больные со всего микрорайона. Лёгкая рука Ирмы Тиберьевны славится, она виртуозно обкалывает зады всем, нуждающимся в лечении. Михаила Ивановича присутствие чужих людей в доме тяготит. Он мечется, ходит из комнаты в кухню, снова ложится на диван, углубляется в чтение, но в дверь в очередной раз звонят, в прихожей слышатся голоса, переходящие в зловещий громкий шёпот. Меры предосторожности только подчёркивают присутствие постороннего человека в доме, и Михаил Иванович с досадой встаёт с дивана и идёт на кухню.
Он любил домашние халаты, тёплые, удобные, большие, но как человек воспитанный стеснялся носить их в квартире при чужих людях. Он переходит на спортивные костюмы, которые не любит за синтетический треск и искрение в темноте. Ирма Тиберьевна по вечерам больше с ним не разговаривает, демонстративно переключает телевизор с киевских новостей на программы венгерского телевидения, которые Михаил Иванович смотреть отказывается.
* * *– Она уезжает, – сообщает Михаил Иванович новость.
– Куда? – удивляется Степанида Ивановна.
– В Испанию или Италию на заработки.
– А-а-а, – тянет хозяйка заведения.
– Я против. Я очень против, – он явно волнуется.
– Так не пускайте.
– Не слушает. Упёрлась, еду и всё. Денег на дорогу заняла, билет купила.
– Тогда передайте ей от меня самые лучшие пожелания и привет.
– Передам.
Степанида Ивановна, замотавшись, забывает про эту парочку голубков. Тут он является и закупает свечи, как дрова, целыми связками. Хозяйку магазина терзает любопытство, но задать вопрос в лоб она не решается. За вопросом, знает она по опыту, может последовать просьба, а давать «на бороду» она не любит, знает, что клиент по сути своей забывчив, возвращать долги не спешит и не любит. Степанида Ивановна репутацию заведения блюдёт, клиентам угождает, но не балует, ни к чему всё это. Каждый сверчок должен знать свой шесток. Она вздыхает, проницательным взглядом впивается в Михаила Ивановича, от чего он бледнеет и быстро ретируется.
Перед самым Новым годом он является и просит аудиенцию. Она заводит его в подсобку, усаживает за канцелярский стол напротив себя. Разговор с глазу на глаз не клеится. Михаил Иванович напрягается всем телом, сереет лицом, выдаёт для затравки порцию бесцветных комплиментов, выдохшись, затихает. Язык развязывает рюмочка беленькой, участливо преподнесённой Степанидой Ивановной.
– Ну? – нетерпеливо спрашивает она. – Излагайте. У меня нет времени.
Михаил Иванович ёрзает в кресле и выдавливает: «Дайте продуктов до пенсии, денег не прошу, помогите, погибаю». Фраза производит эффект залетевшей в комнату шаровой молнии. Степанида Ивановна застывает, как обугленная. Он понимает, что попал, что получилось пробить на сострадание или хотя бы на отблеск его и лепечет: «Понимаете, всё было прекрасно. Она уехала, я остался один. Она звонит, спрашивает, чем занимаюсь. Решил сделать к её приезду небольшой ремонт, обрадовать. Знаете, побелил в коридоре и кухне. Там на потолках пятна, соседи затопили два года назад. Потом покрасил двери в её любимый цвет слоновой кости. За коммунальные услуги платил исправно, ещё кормился сам». Он перечисляет сделанное, как отчитывается, загибает пальцы, чтобы ничего не забыть. «Пенсия, сами знаете, какая у нас. Не разгонишься. Всё оплатил, но вот за электричество забыл. Тут звонок в двери. Думал, друг пришёл, а это ревизоры. Я сто пятьдесят гривен всего-то и должен, а они мне свет вырубили. С тех пор живу при свечах. Сейчас, Степанида Ивановна, сами знаете, темнеет рано. Я свечку зажгу и читаю почти до утра, а потом до двенадцати сплю. Пока умоюсь, поем, выйду за сигаретами, уже сумерки. Я опять свечку зажгу – читаю».
«И как долго вы так читаете?» – не без иронии спрашивает Степанида Ивановна. «Три недели, четвёртая пошла. Они свет отказываются включать, пока не заплачу. Я всё подсчитал, если вы мне продуктов дадите, то я долг выплачу и до её приезда протяну, не могу больше без света, совсем одичал».
– Вы ей позвоните, она денег пришлёт.
– Я говорить ей не хотел.
– Так скажите.
– Не выдержал, сказал. За ремонт отчитался, за другие расходы тоже, и про свет рассказал.
– Неужели отказала?
– Что вы, – он махнул рукой, – какое там.
– Ну, говорите, не тяните, – подзадоривает его Степанида Ивановна.
– Сказала: нич, воно ся вуладить, – и повесила трубку. Зачем, зачем я у неё просил? – заныл он и потянулся за очередной сигаретой.
Степанида Ивановна счастлива. Какое невероятное свинство! Бросила деда в беде. Конечно, отказать мужу своей приятельницы она не может. Зачем портить отношения. К тому же они не просто знакомые, но и её покупатели. Обидятся, уйдут к конкурентам. С другой стороны, это сейчас он унижен, согласен на всё, но через неделю Михаил Иванович, возможно, будет обходить её магазин десятой дорогой. Мало того, отложенные для неё деньги найдёт, возвратясь, извлечёт из заначки и конфискует, вездесущая «тёща». Тогда Степанида Ивановна останется в убытках. С какой стати занимать? Она двенадцать часов в сутки на ногах. В недавнем безработном прошлом сама перебивалась с хлеба на воду, но теперь всё изменилось.
