Наталья Нецкая - Меняю бред на бренд
Лиза, глядя на меня, заревела тоже. Мне показалось, мы не в реальности.
Ну ты-то что плачешь, Лиза?
Потому что плачешь ты! – всхлипывает она.
Почему ты тогда за меня не заступилась?
Я не могу. Мы не вместе. Она с тобой.
Потом был небольшой примирительный перерыв. Мы снова все вместе шутили, смеялись, Лиза с вызовом крикнула:
– А ты знаешь, Даниель, теперь меня никто не гнобит! Я всегда хорошая! Меня любят!
„Хм… – горько усмехнулся я про себя. – А я тебя не любил?“ Но вслух сказал:
А ты-то счастлива, Лизка?
Не твоё дело, – огрызнулась она.
Потом Лизе стало плохо. С Лизой это впервые, она у меня всегда была здоровой девушкой, я даже „кобылкой“ её звал за это. Могла выпить море вина и никогда не болела, в отличие от меня. А тут её бледное лицо то покрывалось красной краской, то белой!
– Сердце, что ли, болит, Даня… Что-то спёрло в груди.
Я встал из-за своего батарееубежища и побежал в ванную за Лизой. Вера сидела в кухне и била бокалы.
Лиза, что я могу сделать? Вызвать врача?
Ничего, Даниель… Сиди, сейчас пройдёт.
И Лиза мочила холодной водой свои щёки и лоб, а я сидел, как олень, на унитазе и боялся дышать. Я не знал, что ей сказать и как быть.
Если бы она была моей прежней Лизой, я бы, конечно, что-то смог, а тут… Я растерялся. И она была другой.
Потом Лиза сказала:
– Вы, конечно, меня извините, но я лягу тут спать… Пошла в единственную спальню и легла у стены. Вера устроила мне скандал. Сказала, что будет спать на полу и я тоже должен спать на полу вместе с ней. Да я, в принципе, был бы не против, но тут чувство какой-то несправедливости взыграло во мне. Почему Лиза будет спать на кровати, а я и Вера на полу? Ведь Лизка – предатель! Просто мы все немного об этом забыли. В итоге, после тяжёлых нервомотательств, мы спали в кровати Веры втроём: Лиза, я и Вера.
Я всю ночь спал плохо. Осторожно проверял, дышит ли Лиза. Было страшно за неё. Я прекрасно понимал, что это уже не любовь, но так же прекрасно понимал, что, если с Лизой что-то случится, я тоже умру. Вера спала нервно и крепко сжимала мою руку, будто всю ночь боялась, что я буду приставать к Лизе. Глупо и нелепо.
Я открыл глаза утром 2 января и подумал: что это? Лежать посередине между прошлым и настоящим – это рай или ад? Я был один. Снова один. Среди непонимания и какого-то ужаса. Я чувствовал себя игрушкой в руках двух опытных жриц любви. Был тем ребёнком, которого целуют в макушку и говорят, что всё будет хорошо.
Я засобирался домой, хотелось быстрее в берлогу, спрятаться там от всего и вся. Лиза, конечно, собралась со мной. Вера на прощание повисла у меня на шее и даже прослезилась. Мне было ужасно неудобно стоять так, Лиза за моей спиной сказала: „Прекратите, а то я тоже сейчас расплачусь“. Наверное, другие подумают – это счастье, когда есть две любимые женщины, не важно, что одна прошлая, вторая – настоящая, и ты весь такой герой-любовник между. Нет, мне было очень плохо оттого, что всё так, как никогда бы не пожелал никому.
В машине Лиза попросилась ко мне, сказав, что ей очень одиноко до отлёта сидеть в пустой квартире одной. А потом она улетит к Павлу. Я сказал: „Ладно. Но я буду спать. Я так смертельно устал“. – „Я тоже“, – ответила Лиза.
И не поверите, мы спали двое суток, вставая лишь для того, чтобы сходить по физиологическим нуждам. Мы спали на одной кровати, мы дышали в унисон, я что-то вскрикивал во сне, а Лиза, как эхо, вторила мне. Это не было фальшью, это была просто привычка. Многолетняя привычка игры в „маму Лизу“. Я переворачивался с одного бока на другой, и сонная Лиза делала то же самое. Ни возникало ни малейшего намёка на секс, ни одного неосторожного телодвижения. Всё было так чисто, как бывает у двух действительно близких людей, но не двух любовников.
Лизка, а мы с тобой – пожарники! – смеялся я.
Почему пожарники? – вскидывала бровь Лизавета.
Потому что пожарники так спят круглыми сутками до пожара!
– Да… Тогда точно пожарники! Дань, а ты не заметил, что Вера твоя…
Что Вера?
Ну так… Я же лучше, Даня?
Лиза… Лучше каждый человек, который рядом с тобой.
Даань, а ты меня любишь?
Тут я понял, что меня разводят. Впервые в жизни я понял! Я никогда не говорил слов „я тебя люблю“, и это всегда убивало и будоражило Лизу. Она всегда мечтала этого добиться любыми путями.
Я решил сделать ход конём.
– Да, я люблю тебя, Лиза, так же, как и ты меня… Лиза опустила глаза и немного опешила.
– А теперь, Лиза, пошли в кино. И ты уедешь домой, у тебя скоро самолёт.
Мы вышли на улицу. Шёл пушистыми хлопьями снег. Машину Лизы завалило этим серебристым пушистым мехом. Лиза взяла в руки метёлку и стала привычно её чистить.
Лиз, стой, я тоже научился это делать. У Веры.
Да ты что! – огрызнулась Лиза. Я взял метлу и неумело почистил её машину. В машине Лиза включила громко музыку и вдруг громко запела:
„Разбиты окна порывом ветра и стиха. А мне спокойно! Мне так спокойно без тебя!..“
Я был удивлён, потому что на мою холодную Лизку это было совсем не похоже. Я тихо сидел и смотрел на её профиль. И впервые заметил, что Лиза стареет. Этот естественный процесс был неестественен для меня, ведь я так любил Лизино лицо, её молодость, её весну.
Я, конечно, тоже постарел за эти 8 лет, но ведь лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянии. Да и сам себя никогда адекватно не оценишь и не увидишь.
Ах да, я забыл сказать, всё это время, двое суток, названивал Лизе Павел и просил срочно уйти из дома „этого придурка Даниеля“, а Вера, наоборот, молчала, за что я ей был благодарен.
Время шло. Вера была со мной рядом. Каждый день она писала мне, если мы были не вместе. Я привык уже к её длинным письмам, к её „доброе утро“ и „доброй ночи“. Меня волновала её жизнь, я не был равнодушен, но и не был с ней до конца. Я был один. Иногда я вздрагивал ночью оттого, что мне снилась Лизка, она была грустной в моих снах и одинокой. „Я помню тебя, Лиза, помню“, – как бы отвечал я ей, но ничего не мог сделать. Спасать того, кто сам выбрал свой новый путь, – нелепо.
Лиза всё реже стала писать мне, лишь иногда от неё приходило: „Я всё равно люблю тебя, несмотря ни на что“. Это признание убивало меня. Я не понимал, что оно означало. Я виноват в том, что она променяла меня на Павла? Я виноват в том, что Павел запретил ей со мной общаться и она прокляла моё имя, назвав меня эгоистичным мудаком… и неудачником? Если я действительно такой, Лиза, зачем ты тревожишь меня? Зачем попрекаешь Верой? Я задавал эти вопросы сам себе, как бы разговаривая с ней, но никогда её не спрашивал об этом. Зачем?
Вера оказалась очень настойчивой девушкой. Маленькая, складная, персиковая девочка будила во мне какие-то фантастические животные инстинкты. Да, я хотел её, потому что не хотеть её было невозможно. Я удивлялся сам себе. В этом желании не было ни грамма фальши, я никого никем не заменял. Зов плоти был естественным, как сама природа. Она постоянно спрашивала, люблю ли я её. Я отвечал: „Нет“. И это тоже было правдой. Я никому не врал – ни ей, ни себе. Она иногда плакала, иногда злилась, иногда смеялась на моё „не люблю“. Я же, как наглый свин, храпел на её накрахмаленных простынях и крепко сжимал её персиковую грудь. Я ел её вкусный суп, как будто голодал целую вечность, и подставлял свою спину под её маленькие, но сильные ручки. Теперь я раскрылся по-настоящему и был действительно настоящим эгоистичным м…ком, и мне это нравилось.
А потом было лето. Я реально офигел от такой красоты, как будто всё время я жил в подвале без окон и дверей. Как последний придурок, смотрел на зелёные листья, траву и удивлялся: «Как я этого раньше не замечал?» Как собака, я шёл за Верой, нюхая воздух и виляя хвостом. Я даже заметил, что Верочка по-настоящему очень наивна и вся, как сама природа, естественна до неприличия.
Люди любят говорить слова „люблю“, „я с тобой навсегда“, „я не смогу без тебя жить“, „мы умрём в один день“… Я никогда этого не говорил, увы. Но менять что-то в своей жизни не хотел. Я просто любил и просто верил. Сейчас я улыбаюсь своим мыслям: как я был чист и наивен, как я был мил…
Сколько проживу, столько я хочу любить».
Даниелю снилось море. Люди, стоящие в одну шеренгу и ждущие волны. Даниель стоял с ними рядом и тоже ждал. Он даже чувствовал себя вожаком этой стаи. Волна! И все подпрыгивают вверх и снова ждут. Ждать долго, и писатель присаживается на корточки. Люди тоже. Волна! Встали! Снова накрыло. Потом Даниель вспоминает, что забыл свою рукопись на берегу. Он оставляет людей и идёт к берегу, спасти то, что он делал всю жизнь.
Куда ты, Даниель? – кричит толпа.
Я устал. Я хочу на берег.
Он взял в руки свой чуть подмокший талмуд и написал: «Всё, что у человека есть, – это его результат. У меня есть ты, у тебя есть я. Я обращаюсь к тебе, мой дневник. Всё, что там написано, эмоции, люди, жизнь… Всё это я выдумывал, приукрашивал… Просто я, наверное, хотел, чтобы именно так было со мной. Если бы не было тебя, мой дневник, наверное, у меня не было бы меня. Люди растерзали бы мою душу на куски, ожидая очередной „волны“ эмоций. Я всегда был один, но я всегда верил женщинам, как маленькие дети верят взрослым, всему, что они скажут. Меня любили за придурковатость и недоступность. За тоску. За излишнюю откровенность, которой не было. За показную нелюбовь, которая была любовью… За то, что я любил себя и не любил. И каждую ночь, перед тем как заснуть, я обнимаю мысленно своих женщин, я помню теплоту их кожи и ощущение шёлка на моих губах. Я помню их улыбки, смех, слёзы и каждый острый угол их души. Я помню их голоса, могу назвать все оттенки звуков, как слепой. И также я вижу себя – ловеласа, по утрам пьющего шампанское с вишнёвой трубкой в руке и отстукивающего звонкое танго танцующих букв о Любви…»
