Лариса Райт - Неслучайная встреча (сборник)
– Праздник? – Уборщица огляделась с недоверием, пытаясь отыскать в комнате следы этого самого праздника, которому так радовалась хозяйка.
– Праздник, праздник, – раздалось из-за двери легкое и знакомое хихиканье, и Галина Николаевна торопливо села на кровати. Не хватало еще, чтобы Милочка увидела ее лежащей! Милочка почти вбежала в комнату и засеменила к хозяйке обниматься и целоваться, не обращая внимания на явное неудовольствие Катюши, на лице которой было четко выведено: «Ходют тут всякие!»
Всякой Милочка, конечно, не была. Она была родной, дорогой, любимой и очень несчастной подругой Галины Николаевны. Как-то так получилось, что всю несчастную Милочкину жизнь Галя нарисовала и себе, и ей лет пятьдесят назад во время знакомства с женихом подруги. С тех пор и по сей день испытывала она по отношению к Милочке острую, щемящую жалость и все время думала, как могла бы сложиться ее судьба, не выйди она тогда за этого неудачника – машиниста. Нет, парнем Сереня был неплохим и жену любил – это бесспорно, но условий для строительства обеспеченной ячейки общества предложить не мог никаких. Жил он в коммуналке с братом и старенькой мамой. Туда-то дурочка Милочка и переехала после свадьбы, хотя Галя ей говорила, что не уходят из отдельной кооперативной квартиры в общую государственную. У Милочкиных родителей все-таки была какая-никакая, но собственная двушка. Правда, в двушке этой жили еще бабушка и младшая сестра, но Галина все равно настаивала:
– Уйдешь – считай, пропала квартира. Потом дойдет до наследства, сестрица тебе скажет: знать тебя не знаю, ты тут сто лет не живешь.
– Не скажет, – только и отмахнулась Милочка.
Сестра и не сказала. Честно потом предлагала Милочке квартиру делить, а Милочка, недолго думая, отказалась.
– С ума сошла! – задохнулась тогда от возмущения Галина Николаевна. Сама она в то время пыталась выписать из комнаты умершей матери дядю (того самого, с аккордеоном). – Это же твои кровные метры.
– А Наташка – моя кровная сестра, – беззлобно откликалась Милочка, – а ее дети – мои племянники. Ты хочешь, чтобы я ее с тремя детьми в однушку загнала?
– А тебе самой не надоело в однушке ютиться? Так бы у тебя две комнаты было.
– У меня две, у нее одна.
– Так справедливо же! У вас метры есть.
– У нее детей трое, а у нас только Таня.
Ну, что тут скажешь? Галина Николаевна и не говорила ничего. Жалела только свою непутевую Милочку, вынужденную влачить существование в заботах о стареющей свекрови и вечно болеющей дочери, в то время как муж водил поезда по необъятным просторам Союза. У самой Галины Николаевны таких проблем не было. Родители мужа жили с его младшей сестрой, и вся ее забота о стариках сводилась к редким заходам в гости и беседах о болячках и политике. Дети у Галины получились крепкие и здоровые, а муж покорял мировые просторы, из которых привозил не дыни с помидорами, а живые деньги.
– Пойдем, – Галя звонила Милочке, – в универмаге немецкие туфли выкинули, качество – обалдеть. Пойдем, померишь. – Милочка, конечно, отнекивалась, но перечить Галине было сложно, поэтому подруга все же шла, что-то недовольно бормоча про мамино давление и Танин запущенный русский.
– Это ты у меня запущенная! – сердилась Галина Николаевна. – Такие туфли, а ты брать не хочешь.
– Так дорогие ведь, Галочка!
– Отдашь, когда сможешь. Мне же не жалко, разве не знаешь?
– Да знаю. Только куда мне в них? Огород, что ли, копать?
Галя вздыхала и соглашалась, и снова жалела подругу: носить шикарные туфли на каблуках той действительно некуда. Ладно бы муж, возвращаясь из рейса, устраивал ей променады по музеям и выставкам. Так нет же: он запихивал семью в «Запорожец» и два часа тряс по раздолбанной дороге до омерзительных шести соток с покореженной кухней – сараем, рукомойником, прибитым к дереву, и выгребной ямой вместо унитаза. Там, среди всей этой прелести, он строил дом, а Милочка с остервенением что-то сажала, корчевала и окучивала.
– Что за удовольствие? – кривилась Галочка.
– Подожди, – улыбался Сереня. – Вот отстроим террасу, балкончик, обои поклеим, газ дадут, свет – вот жизнь будет.
– И огурчики, огурчики, – вступала Милочка с какой-то дурацкой, мечтательной улыбкой, из-за которой к горлу Галины Николаевны подступала та самая щемящая жалость.
– В Москве давно есть обои, газ и свет. И огурцы, кстати, тоже продают в магазинах.
– Так то в магазинах, – тянула Милочка, – а то свои, с грядочки. – Она продолжала улыбаться, а Галина морщилась, глядя на неухоженные руки подруги, на ее заусенчатые пальцы и грязные ногти с забившейся под них землей, и решительно возражала:
– За магазинными кверху задницей торчать не надо.
Теперь уже морщилась Милочка. Ей отчего-то претила манера подруги называть вещи своими именами. Она предпочитала витать в облаках и настаивать на своем:
– Подожди делать выводы. Ты еще к нам в гости не наездишься. Не хочешь грядок – лежи в гамаке. А детишкам-то какое раздолье: с утра до вечера пропадают где-то, носятся, только пятки сверкают.
Пятки действительно сверкали. Только не розовые, гладенькие, мягкие, приятно пахнущие кремом, которым Галочка ежевечерне смазывала детские ножки после ванны, а грязные, жесткие и сбитые о камни и прутья. Галина тогда, как увидела, во что превратились ножки ее пятилетней Маринки, так и думать забыла о следующих визитах. Хорошо еще старшего тогда с собой не взяла, отправила по знакомству в достойный лагерь для детей руководства страны. Там и море, и витамины, и режим, и пригляд необходимый. Чуть что – сразу звонок матери. А на даче этой Милочка не то что за чужими детьми смотреть не успевает – даже за своей Танюшкой не глядит. С утра сунет ломоть хлеба и говорит только:
– Пообедать прийти не забудь.
Девчонка, конечно, прокричит:
– Ладно.
Только об обеде вспомнит часам к четырем, а то и позже. А что с нее взять, с семилетней? Ей первым делом игра, а остальное побоку. А так и до гастрита недалеко. Так что, как Милочка ни просила оставить Маришку погостить, Галя не смогла себе позволить еще раз пережить тот ужас, что испытала при виде грязных, израненных ног. Отговорилась тогда купленной путевкой в санаторий. Хотя почему отговорилась? Путевку действительно купили и поехали с Маришкой поближе к Мите-младшему. С утра ходили на тот же пляж, где купались ребята из лагеря, и Галина Николаевна с наслаждением наблюдала за тем, как ее дети копошатся в песке, пачкаются и тут же смывают с себя грязь морской водой. Такой отдых был ей по душе, а главное, обладал неоспоримыми преимуществами, о которых она и докладывала подруге с нескрываемым назиданием:
– На твоих шести сотках витамином Д не запасешься, да и соли морской не получишь. Ребенка закалять надо, хоть на несколько недель на море вывозить, а не жаловаться на то, что он постоянно болеет.
Таня у Милочки болела если не постоянно, то очень часто. Милочка не вылезала с больничных и все время боялась столкнуться либо с выговором, либо (кошмарный ужас при профессии мужа!) с приказом об увольнении. Поэтому, в конце концов, вняла уговорам подруги и, забыв на время о посевах и поливах, отправилась с ней в Крым за иммунитетом для дочери. Дочь жертву матери не оценила: в первый же день покрылась кошмарными волдырями, обнаружив аллергию на солнце, во второй отравилась абрикосами (хотя Галина Николаевна предполагала, что не самими фруктами, а их количеством), а через неделю и вовсе запросилась домой, заявив, что хочет «гонять на велике и играть в казаков, а не жариться полдня на пляже в компании скучного Митьки». Милочка тогда сконфузилась, начала извиняться, а Галочка лишь отмахнулась, мол: «Не бери в голову!», хотя сама все же выводы сделала. Решила, что не будет из Танюшки толка, раз умный, начитанный мальчик кажется ей скучным. Привыкла на своей даче с шалупонью якшаться, вот и претят ей серьезные кавалеры.
Другое дело Галочкина Маришка: смотрит старшему брату в рот, уже с детства понимает, что главный капитал мужчины – мозги. Мозги никогда не позволят протянуть ноги, а помогут крепко на них стоять. Так что и выбирать для жизни нужно вот таких крепкостоящих, а не тех, кто ловчее всех лазает по деревьям да громче бренчит на гитаре. И снова жизнь доказала Галине Николаевне ее правоту и проницательность. Танюшка теперь замужем за каким-то сомнительным типом, зарабатывающим на жизнь извозом, который, если и может что-то сделать для тещи, так разве что вкрутить лампочку, купленную на ее же деньги. А на чьи же? Лишних у бомбилы нет. Ему на свои водительские еще жену кормить и малышей-близнецов. Милочка, глупышка, тогда обрадовалась, узнав о количестве будущих внуков, но Галина быстро ее пыл остудила:
– Как растить-то будете? С двумя обалдуями Танюшка не скоро на работу вернется.
– Так она и не собирается. Хочет сама воспитывать.
С таким подходом Галина Николаевна, конечно, была согласна, но считала, что к любым решениям надо подходить с умом. У нее вот имелись все условия для парникового домашнего существования, а Таня, оставаясь дома, что сможет предложить детям, кроме собственного присутствия? Штопаную одежду и тушенку на ужин? Много ли сможешь себе позволить на зарплату шофера и пенсию матери? Муж Милочки к тому времени уже лет пять как умер. Все мотался из рейса в рейс, здоровьем не занимался, вот и схлопотал сразу рак четвертой стадии, сгорел за несколько месяцев. Милочка тогда осталась глубоко беременной вторым ребенком и жутко боялась, что стресс повлияет на малыша. Галина вообще не могла понять, как в такой ситуации можно решиться сохранить беременность, и уповала лишь на то, что случится какое-то чудо. Чудо, с ее точки зрения, и случилось: младенец родился мертвым. И Галина Николаевна, утешая рыдающую на ее груди Милочку, шепчущую какой-то бред о «Сережиной кровиночке», испытывала лишь огромное облегчение, радуясь тому, что жизнь наконец решила повернуться к подруге лицом. Но, оказалось, рано радовалась. Спустя пять лет новый удар: бредовое замужество Танюшки и напасть хуже некуда – близнецы. Еще и работу новоиспеченная многодетная мамаша решила оставить.
