Максим Кантор - Красный свет
– Вы уверены? – задумчиво сказал Йорг. – Нужен ли такой главнокомандующий? – Он просто спросил, но как страшно прозвучал этот вопрос в устах солдата.
– Он нужен вам самим! – крикнул я. – Вам! Собранию Мольтке и Тресковых. Вы – Тресковы и Мольтке – все сделаете его руками, самую черную и грязную работу. А когда дым от печей рассеется, тогда берите власть. Мягко, без спешки. Через сто лет.
– Сначала вы сказали, что ждать надо восемьдесят лет. А теперь уже сто! – и по его кривой улыбке, я понял, что угадал. Они его уже убедили.
– Наберитесь терпения.
– А есть время для терпения?
– Есть океан времени, – сказал я ему, – но некоторые измеряют океан волнами. Не уподобляйся им.
Но они не умели ждать.
Идея переворота появилась уже в 1938-м, они устали от Адольфа уже тогда, до войны, а когда встал вопрос о Чехословакии, Эвольд фон Клейст полетел тайком в Лондон – посоветоваться с лордами, не пора ли менять ефрейтора на канцлера: страна встала из руин, теперь уже можно. Но в ту пору замены не получилось – карты спутал Невилл Чемберлен, который сам отправился в Берлин и Чехословакию сдал. Теперь все было серьезнее. Сегодня Эвольд фон Клейст возглавлял группу армий «Юг», а фон Бок – группу «Центр». И вот у одного из них забрали армии. Это была их война – они начали ее давно, они проели карты глазами. Их войну у них забрали. Я ждал беды от фон Трескова.
Я ждал беды постоянно: наступил момент, когда я потерял способность определять, откуда придет удар. Я опасался фон Мольтке и людей его кружка. Я опасался генералов, собиравшихся у фон Трескова. Я опасался нетерпения Адольфа – он впал в состояние визионера, заговаривался. Он представлял себя то Жанной д’Арк, коронующей Валуа, то самим Карлом Валуа. Я боялся Гиммлера, который давно начал собственную игру. И больше всего я опасался Елены – если ее энергия и страсть будут отданы заговору, наш сын погибнет. Мало этого, я неожиданно понял, что погибнет вся Германия, а за ней – Европа.
4
Тресковы были из Померании, Герман фон Тресков был генералом пехоты в первую Франко-прусскую, а семья его внука, Хенига фон Тресков жила в Берлине. Хенигу фон Трескову сейчас было сорок лет, пора свершений – он занимал должность начальника штаба группы «Центр», а до того успел повоевать во Франции. Возвращаясь на регулярные каникулы в Берлин, он давал обеды для избранной публики – фон Вицлебен, фон Штюльпнагель, фон Хазе, Людвиг Бек, Герделер; Бек не был родовит, но происходил из столь богатой семьи, что кровь голубела сама собой. То были типичные берлинские обеды: рейнское в гостиной, домашняя музыка до обеда, дочка музицирует, затем жаркое из оленя, бургундское красное, – дважды я посещал этот дом вместе с Еленой и Йоргом.
Признаюсь, на этих церемонных обедах берлинской знати я чувствовал себя куда более неловко, нежели на ужинах с Адольфом или даже в жирной роскоши Каринхалле у Геринга. Гитлер был типичным parvenu, и родовитый Геринг подыгрывал ему, теряя собственное воспитание. Это особенно чувствовалось, когда я сравнивал их поведение за столом с обхождением братьев фон Штюльпнагелей, Карла и Отто, а также церемонными манерами Федора фон Бока, который иногда посещал обеды. Меня особенно поражало, как легко эти аристократы принимали свой исконный, присущий породе надменный вальяжный облик – сразу же по возвращении с линии фронта! Среди немецких генералов было заведено раз в две недели прилетать с театра военных действий в Берлин на длинный уикенд – помимо доклада Гитлеру они успевали отпраздновать свои именины и дни рождения, устроить музыкальный вечер, дать обед друзьям. Гитлер, выезжая на фронт, не мог – не умел! – успокоиться еще неделю, его лихорадило, он переживал увиденное. Но выдержанная веками в холеных телах, настоянная на добротной пище и дорогом вине, кровь феодалов не оставляла места эмоциям: еще вчера генералы мерзли в ржевских болотах, но они входили в берлинские гостиные шагом неспешным и барственным, а манишки их сияли равнодушной белизной.
В доме германского аристократа спесь была естественной, не выглядела хамством разбогатевшего лакея; в этом чинном доме пьяный хохот Геринга был бы неуместен; здесь не смеялись даже над карикатурным Геббельсом – здесь просто не упоминали имени Геббельса. Богач Герман Геринг кичился тем, что стал знатоком вин, – помню, как осрамился Йорг, спросив себе в Каринхалле бокал пива. Но Отто фон Штюльпнагель подносил пиво к губам столь царственным жестом, что винные церемонии сноба Геринга меркли.
Фон Тресковы (возможно оттого, что корни их все же были в либеральной Померании) с мягкой иронией относились к тому факту, что мы с Еленой не венчаны, – никакого прусского ханжества. Но то, что я близок к Адольфу, никому не нравилось. Адольф для них был не врагом, нет; каждый из гостей в свое время влюблялся в темперамент фюрера; Адольф для них был вульгарен – вот и все.
Они прилетали на берлинские обеды фон Трескова: братья Штюльпнагели из оккупированного Парижа, фон Бок прилетел из России, кто-то из Польши, кто-то с Украины. Для них было естественным чередовать бои в болотах с музыкальными вечерами под соснами Далема. Феодалы были в обычном походе – и отдых в походе полагался: то, что для фюрера было миссией планетарного масштаба, для них было привычной родовой деятельностью, это было фамильным стилем жизни. Именно в доме Трескова я понял этот простой факт.
Гогенштауфены, Гогенцоллерны, Нассау – кто-нибудь из императоров был в родне у любого, каждый из них через двух-трех родственников принадлежал княжеским родам. Вековая традиция движения гибеллинов к объединению Европы под рукой единого императора преподавалась в семьях любого. Я смотрел на сходки гибеллинов и ощущал, как в атмосфере дома рождается подлинный имперский дух. Нет, колбасникам и сукновалам, второгодникам и полицейским урядникам, решившим в одночасье стать рыцарями, – империю не удержать. Мало провозгласить тысячелетний рейх, надо иметь право его возглавить.
Они заговорщики, они хотят его убить! – эта мысль не давала мне покоя.
Я наблюдал, как новые гибеллины церемонно закладывают край салфетки в прорезь жилета, как пробуют кончиком прусского уса бургундское вино. На что рассчитывают они? Сдаться союзникам? Просить мира у Сталина? Отто фон Штюльпнагель в мае 1941-го распорядился арестовать 3700 французских евреев и послал их в концентрационный лагерь Дранси – как, каким образом он выдаст себя за врага режима? Артур Небе возглавляет айнзацгруппу под Москвой – по всем конвенциям он будет считаться убийцей мирного населения, как ему искать мира? Затем я понял, что перемены планируются не радикальные. Войну не собирались завершать, они хотели стать монархией.
Кто здесь главный? Я сравнивал реплики, следил за жестами. Хозяин дома был безусловно мотором, но главный не он, нет. По сухой властной улыбке фон Вицлебена я понял, что верховодит он; Эрвин фон Вицлебен уволен в отставку, он должен ненавидеть фюрера. Он не отдаст ему славу. Первую мировую монархическую войну превратили в войну гражданскую – у этих же гибеллинов вырвали победу. Теперь они возвращали войну в монархическое русло. Следовало избрать императора новой Священной империи, и во время рыбной перемены я понял, что присутствую на совете феодалов, выбирающих одного из компании на царство. Возможно, Людвик Бек? Или фон Бок?
Глаза моей Елены сияли; ее посадили возле хозяина дома, фон Трескова, и она была счастлива его соседством. Тресков касался ее ладони своей, Тресков рассказывал о старой рейнской лозе: вино, оказывается, из погребов их знакомых.
– У нас на Одере такой виноград не вырастишь. Это дает Рейн. А следующий бокал будет особенным – надеюсь вас удивить! Признаюсь, во мне шевельнулась ревность – но Тресков не домогался Елены, их сближала порода. Им мешал соглядатай – и когда мы получили очередное приглашение на обед в сопровождении виолончели, я отправил к ним одну Елену.
– Они ждут тебя, а не меня. Зачем им человек без родословной? – Я хотел пошутить, но вышло горько. И едва сказал, понял, что говорю не только о себе, но о несчастном фанатике Адольфе, об истерическом заложнике величия Запада.
Я готовил царство Адольфа, я был покорен его природной силой, хотел сделать его императором, вдохнуть в него силу гибеллина, но тогда ему пришлось бы признать первенство великих семей – полководцев и солдат, воинов, которые всю историю Запада подавляли революции. Он должен был испросить себе милости возглавить их рейх. Так он и начинал, грамотно заручившись поддержкой Людендорфа в 1923-м. А потом он уж пошел один, думая, что весь народ пойдет следом. И шли, и гибеллины шли тоже. Но нельзя быть одиноким демократом-императором, тебя взорвут, заколют кинжалом, отравят.
Впоследствии попытку переворота назовут восстанием военных против нацизма, но нет, задача была в ином. Да, нацисты гибеллинам мешали, партийные оголтелые бонзы, возомнившие себя элитой общества, – их раздражали. Но все остальное не мешало! Нацизм не мешал, им колбасники у власти не нравились. О, я отлично помню Нюрнбергский процесс, помню, как командиры айнзацгрупп бодро рассказывали, что выполняли приказы Адольфа, а сами невиновны! Но разница в том, что Адольф не видел, как пускали «Циклон Б» в камеру, а они-то смотрели. Никто из них никогда и не подумал манкировать обязанностями – они выполняли их рьяно. Знал ли Штюльпнагель, что ждет евреев, посланных им в Дранси? Знал в подробностях, разумеется. Куда прикажете отнести его собственное распоряжение: «Если в случае саботажа нельзя найти конкретных виновных, должны быть расстреляны евреи и коммунисты»? А это штюльпнагелевское: «Ожесточенная борьба против еврейства – есть самое убедительное разъяснение сути еврейства». Это Карл-Генрих фон Штюльпнагель написал 21 августа 1941 года, разъясняя приказ Гитлера от 30 июля, отождествлявший еврейство и большевизм и утверждавший карательные меры в отношении обоих. Куда же эти документы спрятать, куда? Ненавидел ли Штюльпнагель Адольфа? Нет, он его презирал – но в отношении евреев был солидарен. Если фон Вицлебен так ненавидел Гитлера, то зачем – скажите, зачем? – генерал прорывал линию Мажино и вел к победе в 1939-м? Он исполнил маневр так красиво и мощно, как не сумел бы никто иной. Зачем? Комендант Берлина фон Хазе – еще один непримиримый борец! – ведь это он с 46-й пехотной бригадой вошел в Польшу, это он завоевывал Францию. Зачем? Скажите на милость, что конкретно должен был чувствовать генерал вермахта, повторяя солдатам приказ о «суровом возмездии по отношению к еврейству, носителю большевистского террора»? Генерал был не согласен? Но всякий из них требовал от солдат этот приказ «осознать», и практически все способствовали айнзацкомандам силами вермахта – мне ли не знать? Еще один заговорщик, борец с гитлеризмом Артур Небе, начальник айнзацгруппы «Б», находившийся в непосредственном контакте с высокоморальным фон Боком, выступил с докладом «Еврейский вопрос с учетом партизанского движения», ставя интенсивность истребления евреев в зависимость от активности партизан. Помощь айнзацгруппам заходила так далеко, что ко мне попадали жалобы айнзацгруппы «Ц» в связи с тем, что на акции в Умани, солдатам айнзацкомманд досталось мало работы – все за них сделал вермахт. А начальник штаба 11-й армии полковник Веллер специально выступил против того, чтобы «солдаты вермахта фотографировались на фоне массовых казней и акций и слали фотографии на родину»: «это глубоко противоречит чувству собственного достоинства немцев». Позвольте, господа офицеры, вы о чем?
