Маргарита Азарова - Оцелот Куна
Эндрю прошёл в прихожую и вернулся с листом формата А4, на котором я прочёл следующее:
Сеньора Большая Голубая Жемчужина опечалена
Сеньора Большая Голубая Жемчужина окутана чёрным туманом несправедливости
Лиа – избранница богов, хранительница Сеньоры Большая Голубая Жемчужина
Лиа общалась с богами через Сеньору Большая Голубая Жемчужина
Боги учили нас всему, что мы сейчас знаем и умеем
Боги защищали наши посевы, давали нам удачу в рыбной ловле, охоте на дикого зверя
Боги даровали нам здоровье
Лиа перестала слушать богов
Боги не услышали призыва Лиа о помощи
Нучу, её Нучу тоже не помог Лиа
Лиа не захотела слушать шамана Вэле
Муу завладела пурба Лиа и навсегда забрала её нига
Белый человек виноват в слабости нига Лиа
Лиа больше нет с нами
Теперь Луна всё реже выходит из ручья
Чича льётся рекой, обжигая нашу нига, забирая нашу пурба
Женщины отказываются шить молы
Шаман Вэле хотел наказать белого человека
Шаман Вэле призвал дух оцелота и вошёл в пурба оцелота,
Жемчужина вдруг пропала
Нига шамана Вэле вот уже много лун существует без пурба
Нига шамана всё слабее и слабее, но он должен помочь своему народу
Шаман Вэле должен вернуть Жемчужину
Тогда пурба шамана и его нига тоже вернутся к нему
Верни надежду, верни Жемчужину, ты добрый человек, ты так похож на Лиа
Жемчужина у тебя, она выбрала тебя, значит, и боги избрали тебя быть проводником, посредником Жемчужины
Боги хотят, чтобы ты снял чёрный туман несправедливости с Сеньоры Большая Голубая Жемчужина
– Ты что-нибудь понимаешь? – спросил я.
– Ясно, речь идёт о жемчужине, но та ли это жемчужина, которая в какое-то неведомое русло направляет твою жизнь или нет, утверждать мы не можем. Следовательно, нам надо снова потрясти Максимилиановича нашего разлюбезного на предмет его барышни, и тебе надо поговорить с Жанной, уж как – ты придумай сам, – назидательно резюмировал Эндрю.
6. Их имена начинаются с одной буквы
Жанна давно переросла чувство обиды на весь мир и пересмотрела свою роль в нём. Конечно, это случилось в большей мере благодаря тому, что на её пути встретился человек, который проявлял участие к её судьбе, внушал ей моральные ценности общества. К матери она относилась с безразличием и, если сострадала иногда, то не на дочернем уровне – не отталкивая, но и не приближая её к своему сердцу.
Давно не обжигали болью воспоминания о выкраденных матерью и обмененных на выпивку жемчужных серьгах, подарке ювелира. Игра в мать и дочь закончилась. Мать кочевала из одних мужских объятий в другие, редко появляясь в их общем доме, после того как в ультимативной форме Жанна пригрозила ей милицией – в случае, если она будет устраивать пьяные сексуальные оргии дома.
Жанна любила петь и отдавалась этой страсти целиком и полностью, всё остальное было лишь приложением к этой страсти. К любви она продолжала относиться скептически, утверждая, что мужчины и женщины рядом исключительно для совокупления, используют друг друга, удовлетворяя свои потребности, и не более того.
На одном из концертов в Гнесинке она исполняла песню, автором стихов которой была она сама, а автором музыки был её педагог по фортепиано. И хотя внутренне она была далека от любовной лирики, но во власти общепринятых канонов, иногда выражала себя таким образом.
В параллели миров
Встречи душ среди снов,
И на небе Луна,
Как и я влюблена.
Я брожу среди звёзд,
Среди молний и гроз,
И смотрю с высоты,
Всё ищу, где же ты.
Эхо слов от планет,
Но ответа всё нет,
Марс стремится к Луне,
И советует мне:
Не придумывай снов,
Параллельных миров,
И возлюбленный твой
Не пройдёт стороной.
Я брожу среди звёзд,
Среди молний и гроз,
И смотрю с высоты,
Всё ищу, где же ты.
Спела Жанна и, кланяясь публике, поймала на себе взгляд молодого человека в первом ряду, особенно пристально устремлённый на неё. Это был Евгений, с которым уже после первых минут знакомства они потешались над тем, что их имена начинаются с одной буквы: она – Жанна, а он – Женя.
7. Комбинация из трёх пальцев
Глеб Максимилианович, как и Эндрю, жил недалеко от театра.
Но я предложил Эндрю «это недалеко» проехать на трамвае. Трамвай – особый для меня вид транспорта, некоего ностальгического символизма, на котором хочется иногда прокатиться, слушая только ему присущее постукивание колёс о рельсы, слегка вздрагивая под мелодию его необычного сигнального звонка. Дзынь-дзынь – звук производит специфический эффект, пробуждая во мне терапевтически положительные эмоции: мне хочется всех приободрить, пожать руку; боясь быть непонятым, я, конечно, этого не делаю, отлично осознавая, что в обозримом пространстве такое влияние трамвай оказывает только на меня. Даже Эндрю глядит на меня с недоумением и пожимает плечами, когда я как кисейная барышня растекаюсь в улыбке от звуков, издаваемых трамваем. У каждого, как говорится, свои таракашки-букашки в голове.
«Апартаменты» Глеба Максимилиановича располагались в удивительном старинном аристократическом особняке, приспособленном под коммунальные квартиры. Такие постройки приводят меня в трепет, их архитектурная одухотворённость настолько значима, что невольно хочется относиться к ним как к живым представителям своего времени. Вот и это здание, в котором живёт мой коллега по цеху, одно из них: построенное на рубеже XVIII и XIX столетий (надеюсь, я не ошибся во временных рамках) по всем признакам – довольно эклектично, некое своеобразное отражение московского модерна. В нём сохранились элементы средевекового западноевропейского городского дома: большое окно (находящееся непосредственно над козырьком подъездной двери дома) с подоконной полочкой и нишей, оформленной керамической плиткой неоднородных бордовых оттенков; над окном – три арочные ниши, объединённые обрамляющей дугой. Между окнами второго и первого этажей расположено горизонтальное керамическое панно с изображениями сказочных персонажей, в цент ре которого – рельефное изображение грифона (мифического двойственного существа, символизирующего власть над небом и землёй, объединяющего добро и зло, с туловищем льва и головой орла, с острыми когтями и золотыми крыльями). Несмотря на симметрию в оформлении, сами окна отличаются асимметрией – разнообразием по форме и размеру. Козырёк над подъездной дверью поддерживается двумя металлическими фигурными панелями кронштейна, также с изображением грифона, а сама дверь обрамлена кариатида ми.
– Ты что застыл? – прервал мои созерцательные размышления Эндрю.
– Эндрю, – сказал я мечтательно, – представь: сейчас откроется дверь, и сам хозяин этого особняка пригласит тебя в гости, усадит за изысканный стол, угостит всевозможными холодными закусками, на горячее – индейкой, фаршированной каштанами, или молодым вепрем с трюфелями и печёнкой, на десерт – фисташковым мороженым, и запьёшь ты всё это изобилие розовым шампанским…
Мне показалось, что внутренние органы Эндрю откликнулись на мои слова своим утробным журчанием.
Так, давясь от смеха, мы вошли в этот удивительный памятник архитектуры с толстыми, обшарпанными, облупившимися, непонятного цвета стенами, с причудливой лепниной изнутри.
– Удивительно. Как до сих пор не расселили людей из такой красоты?
– Да, – сказал Эндрю, – сейчас Максимилианович откроет дверь, а за ней – резные дубовые панели, золочёная бронза, стёкла с вензелями, дубовые рамы, опять же фактурная лепнина…
Глеб Максимилианович занимал одну комнату в пятикомнатной коммуналке на первом этаже. Насколько я помню, по его рассказам, соседи его особенно не донимали: в одной из комнат жила старушка, как он её называл, несмотря на своё абсолютное равенство с ней в возрасте, в другой – молодой человек, который всё время был в отъезде, в командировках. Он ещё не обзавёлся семьёй и не доставлял никому из жильцов никаких проблем; две другие комнаты были всё время закрыты, их хозяева показывались иногда, дабы проверить наличие своих квадратных метров. Под пятью вертикально прикреплёнными у двери звонками были чёткие инструкции, сколько звонков каждому жильцу причитается, рядом с фамилией Глеба Максимилиановича стояла цифра 2. Следовательно – звонить два раза, что мы, собственно, и сделали. Тишина и молчание были нам ответом. Мы не унимались; я знал, что родственников у него нет, и потом – ему с утра на работу, а на здоровье он последнее время не жаловался.
Мы набрались наглости: ведь жил-то он на первом этаже, и грех было этим не воспользоваться. Хотя этаж был высокий для решительных действий, для единственно логичного выхода из данной ситуации у нас просто не хватало сил. А сил не хватало только лишь оттого, что они уходили у нас на хохот, с которым мы боролись всеми известными способами: это было похоже на какую-то беззлобную истерию, наверное, для такого хохота есть медицинское определение, поделать с ним мы ничего не могли. В таком идиотском состоянии мы проторчали под окнами Максимилиановича не менее получаса. Наконец, обоюдно сделав над собой психологическое усилие, мы добились того, что окно нашего оппонента оказалось на уровне глаз Эндрю, причём для этого мне пришлось взгромоздить его себе на плечи. И действительно, Глеб Максимилианович шифровался самым незатейливым образом, просто не отвечая на любого рода звонки: ни телефонные, ни дверные.
