Елена Крюкова - Царские врата
Кто тут жил? Люди жили тут. Их убили? Может, и нет. Тихо, как мыши, затаились. Может, ночью выходили – в колодцах воду набрать. Попрятались все. В сараи… в погреба…
«И скотина сидит тихо… войны боится. Сколько скотины перемерло, не только людей».
– Эй! Ду-у-ура! Куда-а-а-а!
«Вопи, ори, сколько влезет».
Алена задыхалась. Полоса огня резанула воздух рядом. Еще вот так прочертит – и перережет ее пополам.
Нырнула в развалины дома. Столб огня встал на месте, где только что стояла она.
– Дура! – издали орал Руслан. Голос заглушали разрывы. – Дура-а-а-а!
– Сам дурак, – шепнула Алена.
Поглядела вверх. Потолка нет. Дыра. Рваные каменные края. Лестница вела наверх. «Зачем наверх, взорвут, и верх обрушится. А внизу? Внизу завалит. Руслан прав, надо было сидеть за камнями. Отстреливаться». Мысли режущие, ясные, холодные. Стеклянные. «Мясорубка, крошево. Ты мясо, тебя искрошат. Война обожралась мясом. Ее сейчас вырвет». Смех, похожий на короткое ржанье, хрипло вылетел из нее. Она оглядывалась. «Может, есть подвал. Дура, тебя завалит! Не завалит, камня мало, всего два этажа, не десять же. Дура, и двух хватит, чтобы ты там навек осталась».
Хотела бросить на пол автомат – не бросила. «А вдруг «моська» откажет. Мало ли что». Выбила ногой дверь в комнату. Заглянула. Пусто. Выбила в другую. Пусто.
Снаружи рвались снаряды. Воздух густел от жара. Вопли боевиков смолкли. «Всех перебили, что ли? Или отбежали куда-то в безопасное место? Плевать. А если меня найдут здесь федералы с «моськой» и АКМ? Сразу прибьют. Чикаться не будут». Холодные, рваные, честные мысли. Жесткие, как металл ствола.
Обрушилась стена слева. Алена шарахнулась вбок. Села на корточки. Опять ничего не слышала. Медленно возвращался слух. Положила автомат и винтовку на пол и прикрыла затылок, уши руками. Обняла себя за голову и так сидела. Ждала, пока слух вернется.
В ушах звенело.
Далеко – или рядом – за стеной – или над крышей – послышался странный звук. Плач? Хохот? Стон?
– Там кто-то… живой, – вслух сказала Алена. Еле себя услышала.
«А может, это я сама стонала». Взяла в руки автомат. «Внимание. Может… они там засели. И я сейчас дверь открою, а они меня… в упор».
Алена ногой в грязном берце бахнула в дверь. Дверь отлетела.
Пустая комната. Мертвый дом. Взрезан снарядами, как рыба.
Опять стон! «О, мать же вашу за ногу…»
Переступила порог. Вошла.
За старым сундуком с обитой полосками железа резной крышкой сидел скорчившийся мальчик. Скрючился, червячок. «Зародыш в брюхе у бабы. Плод». Алена, бухая берцами об пол, подошла к сундуку. Голова мальчика была странно воткнута в колени. Руками он обхватил себя за шею. По тонкой цыплячьей шейке щедро течет кровь. Вся спина в крови. Ее затошнило. Мальчик не двигался. Мертвый? Алена села на корточки. Тронула его рукой за голову.
– Эй… Ты…
Мальчик пошевелился под ее теплой, горячей рукой. По-собачьи проскулил:
– У-у-у-у…
Алена швырнула на пол автомат. Схватила мальчика за плечи. Цапнула его голову за подбородок, попыталась поднять, повернуть к себе. Он застонал уже громко, в голос. Тощенький, кожа да кости. Глаза крепко прижмурены. Ясно, жил здесь. Домашние сбежали до наступления. Или всех убили. А его не добили.
Алена выволокла мальчика из-за сундука. Он что-то сказал по-чеченски. «Наверняка хочет пить. Здорово подбили! Везде…» Кровь текла у мальчишки из шеи, из плеча – вторая рана зияла над ключицей, – из ноги. «Хорошо прошили. Всюду. Осколки. Или пули. Все равно. Хорошо, что не в живот. В живот бы – сразу не жилец».
Алена взяла мальчика на руки. Он открыл глаза.
– Зая, – сказал отчетливо. – Зая!
– Это не Зая, – сказала Алена, тепло дыша ему в захолодавшее лицо. – Меня Алена зовут. Не бойся.
Огляделась. Куда бы положить парня? От кровати в углу комнаты остались одни вздернутые, покореженные доски. Перо из разорванных подушек рассыпалось по полу. Она стояла как в белых облаках. Перья летели в нос, щекотали щеки. Алена смешно чихнула. Подбрела с мальчиком на руках опять к сундуку. На сундук его положила. Снаружи выло и рвалось.
Внутри войны остались они одни: она и мальчик.
– Сейчас я тебя перевяжу…
«Быстрей перевязывай, копунья».
Вот простыня. Зубами вцепиться. Порвать на лоскуты.
Алена поддела зубом старое застиранное полотно. «Да нет, никакой это не зажиточный дом. Бельишко старое, парнишка худой, как скелет. Бедняки здесь жили. Легенды про Кавказ… что здесь богатеи одни, буржуи…» Она рвала на бинты простыню и поглядывала на мальчика – не потерял ли сознание. Нет. Дышал. Жил. Еще жил.
– Живи, – сказала Алена глухо, твердо.
Сложила лоскут; закрыла рану на шее. Перевязала шею. Мальчик и на сундуке лежал, скрючившись. Опять он напомнил ей зародыша в утробе. Нащупала пальцами рану над ключицей. «Еще бы немного пониже – и все, труба. Там, ниже, сердце. А пуля-то засела… или навылет?» Осторожно повернула мальчишку грудью вниз. «Вышла. Сквозная. Кровь как хлещет. Ну, это мы сейчас. Как тебя сволочь Руслан учил? Вот так, верно». Она накладывала повязку ловко, быстро. «Все же мы, бабы, хорошо все это делаем. Это – в крови у нас. От старых войн, что ли, в памяти осталось? Лечить, перевязывать…» Так, прекрасно. Полоску сюда, перекрутить ткань, полоску на грудь. Под рукой просунуть. Стянуть. Не слишком крепко, так, чтобы мог дышать.
– Зая-а-а-а-а-а… – снова простонал мальчик.
– Как тебя зовут? – спросила Алена шепотом.
Снаружи жахнуло, и Алена легла на мальчика грудью, животом. С потолка посыпалась штукатурка. «Только бы потолок не обвалился». Тишина. Белые ошметки штукатурки еще падали на них. Известковый мертвый снег. Мальчик молчал.
– Ну и что? Куда я с тобой? Никуда… Здесь оставлю…
Она ощупала его: не придавила ли. «Нет. Здесь его оставлять нельзя. Он – чеченец. Федералы найдут – пристрелят щенка».
Алена перевязала мальчику ногу. Красное, горячее перестало струиться по ее пальцам, рукам. Она была вся перемазана кровью. «Чеченская кровь… ха-ха, кровь врага!.. Ребячья кровь. А сколько наши, русские, семей чеченских постреляли! Повзрывали! Начнешь убивать – не остановишься. Зачем России эта Чечня? Отпустили бы ее жить одну, подобру-поздорову, без нас, к едрене фене, и все. А эти? Чечнюки? Куда они валят, идиоты, на такую огромную, до зубов вооруженную страну? Вооруженную, да… а воевать-то мы – умеем или нет?!»
Гимнастерка, пятнистые штаны в кровище. «Ни за что теперь не отстираю. Новое все надо».
– Парень, – сказала Алена тихо, завязывая последний узел, – слышишь, парень… Я тебя отсюда – унесу…
Опять взяла его на руки. «Как мать несу. У меня такой же уже мог быть. Если бы не…» Вышла с мальчиком на руках в тишину, пахнущую горелым, мертвым, страшным. Сладкий запах горелого мяса висел, медленно плыл в воздухе. Бой закончился. Она – струсила. Она сегодня не стреляла. Не убивала. Она спасла ребенка. Вот этого, этого ребенка.
– Я забыла там винтовку… и автомат… Ну и пошли они…
Медленно шла с мальчиком на руках, выходила на обочину дороги.
На обочине валялись мертвые солдаты Руслана. У кого разворочен живот. У кого разбит череп. Кто уткнулся лицом, грудью в землю, будто плакал, рыдал.
Алена не плакала. Шла живыми ступнями по черной, горелой смерти с живым ребенком на руках.
Руслан вырос перед ней, гриб из-под земли. Весь грязный и в крови, как и она. Не выругал ее. Не ударил. Сухо, хрипло кинул:
– Рэбенка – мнэ в машину. Автамат гдэ? Винтовка?
Алена медленно, как во сне, кивнула на разрушенный дом за спиной. Руслан протянул руки.
– Давай мнэ малчика. Я сам ат-нэсу. Вэрнись за аружием. Ты! Слышишь!
Она переложила мальчика на руки Руслана.
– Осторожней. Не сделай ему больно. Он спит.
Повернулась. Пошла обратно в дом.
И стояла мертвая, горелая, сладкая тишина.
АЛЕНА ВЫПОЛНЯЕТ ПРИКАЗТучи ползали, ходили по небу туда-сюда, мотались неприкаянные. Снега не было. Ветер грубо разрывал серую небесную мешковину, растаскивал в стороны, швырял лохмотья: так жестокий хозяин швыряет в воду беспомощных щенков.
В этот день Руслан вразвалку подошел к ней и тихо сказал ей: «Алена, нам с тобой надо убрать сегодня одного человека». «Нам с табой», – так и сказал, доверительно, издевательски. «Одного?» – спросила Алена настороженно. «С семьей», – хищно улыбнулся Руслан. И добавил тихо, жестко: «Са всэй сэмьей».
И она вздрогнула. Семью расстрелять. Семья – это что, кто? Человек, значит, это мужик. У него есть жена. Ну, мать есть. Теща есть. Она нарочно не договаривала себе: и дети. Дети тоже, Алена. У него есть дети. Она вскинула голову и посмотрела Руслану глаза в глаза.
«С детьми?» – прямо, односложно кинула она Руслану – изо рта в рот, из зубов в зубы. И он оскалил свои белые, волчьи, крупные зубы.
«Вахх, а как жэ. Канэчно, с дэтьми. Его ублюдки мнэ нэ нужны».
«Он русский?» – спросила Алена. Один ее кулак был крепко сжат. Другой рукой она шарила в кармане гимнастерки, искала сигареты.
