Фарид Нагим - Танжер
И я вдруг понял, что мы же ее купили, что это наша девушка, что я уже могу делать с нею то, что хочу, могу начать уже прямо здесь, в машине. Все просто. Я смело обхватил руками ее голову и повернул к себе. Она открыла глаза, недовольно и, словно не узнавая и не понимая, чего я хочу, нахмурилась, раздраженно вздохнула и хотела убрать мои руки. Быстро поцеловал ее и задохнулся, пораженный. У нее были необыкновенно большие и полные губы. Скользкая, гладкая и безвольная плоть заполнила собою весь мой рот, вообще не привыкший к таким размерам, показавшийся маленьким. И оттого, что губы ее были так вялы, они казались еще больше. Хотелось длить и длить этот момент, мять и перекатывать эти податливые словно бы целлулоидные валики, ласкать, упираться, охватывать и дотягиваться языком, продавливать и пробовать их зубами, посасывать это нечто, кажущееся уже отдельным от нее и от всего вокруг. Хотелось сглотнуть. И невозможно приятно было сочетание сладких губ, с ее синтетически сладким и свежим от жвачки дыханием.
Я отстранил ее голову с заторможенным взглядом и смотрел на ее тяжелые губы, как на некий музейный феномен. Складка делила нижнюю губу пополам, будто она треснула. Чудилось, что ее губы все еще шевелятся у меня во рту.
Потом я снова целовал ее, а правой рукой расстегивал пальто как-то слишком нагло, все еще боясь своих действий, не веря. Она недовольно и заторможено мычала и сопротивлялась. Казалось, ей просто тяжело выговаривать слова и двигать руками. Кроме белой мохеровой кофточки, черных узких трусиков и длинных тонких чулок, на ней ничего больше не было. И я представлял себе, как ей задувало снизу ветром и снежинками. Меня обжигала холодная, гладкая и нежная кожа живота, чуть более теплая, и еще более гладкая, нежная и липкая кожица ее ляжек. Я протискивал клин ладони, она сильно стиснула ноги, и я почувствовал эти ее хрящики.
– Пусть он отстанет… что он… бля… скажите ему!
«…что ла-ла-ла колокола… что ла-ла-ла колокола, и ты…»
Было так странно, что мы сидели в машине. Какой-то мужчина склонился вперед. Это был водитель. Тихо играет музыка. Германа не было. Потом кто-то нагнулся и втиснулся на переднее сиденье. Оказывается, Герман уже отвел Генку домой, и вернулся, хлопнул дверью. Я как будто заснул. И очнулся не дома, а уже в другом сне.
Поехали, и я так ясно все видел. Метель немного утихла, сырой, блестящий асфальт. Задние огни машин горели особенно ярко, словно зерна граната.
Остановились у ночных киосков напротив пруда.
– Счастливо вам отдохнуть, – сказал водитель, стараясь как можно больше всего вложить в это простое пожелание.
Я купил в киоске «Смирновскую» водку, апельсиновый сок и нарезку.
– Только не ныть! – тихо сказал мне Герман.
И я испугался.
– С двух сторон ее будем, в два смычка, да?
– Хорошо, Герман.
– А то бывает, не хочу, не могу, не ныть. Вдвоем ее будем трахать, с двух сторон, – снова сказал он.
– Да, Герман, да.
Мне все казалось, что она сейчас весело скажет: ну все, ребята, хватит прикалываться, спасибо вам, я пошла, увидимся. Или: спасибо, что подвезли, поздно уже, я пошла, увидимся. Или: до скорого, классный был фильм, особенно Джим Керри, я пошла, а то кто-нибудь там беспокоится, какой-нибудь Кеша, я же ему не позвонила. Но она, заторможено осматриваясь, хлопая ресницами, покорно ждала, потом шла с нами. Я внутренне общался с ней и замирал, подбирая смешные какие-нибудь факты. В подъезде странный свет. В коридоре валялась обувь диковинных существ. В пещере храпели. Я повесил ее пальто в шкаф на плечики. Невероятно сияли голые бока ее бедер над чулками. Она села на мою кровать, откинулась к стене и закрыла глаза.
– Давай выпьем, Герман, – сказал я.
Выпил залпом полстакана, чтобы унять дрожь. Пошел в ванну и снял теплые спортивные штаны.
Девушка будто спала и тяжело дышала.
– Странная она какая-то, Герман.
– Они ее таблетками накачали. Матушка, ты спишь, что ли? – он похлопал ее по щеке.
– Чё… чё надо? – грубо сказала она и мутно посмотрела на него.
– Давай еще выпьем, Герман?
– Мне чуть-чуть, мне уже хватит.
Я выпил и запил соком.
– А они мне ведь так и не заплатили за декабрь, Герман.
– Кто?!
– В журнале.
– А сколько они тебе положили?
– Триста долларов.
– Ты знаешь, что столько получает какая-нибудь секретарша. А остальное ей босс доплачивает.
– Ну а где я вот так сразу буду заместителем главного редактора?
– Это все херня, мужик, шел бы ты к нам, там у нас есть каталог…
Была особая сладость в этих наших разговорах, когда мы пили, и оба знали, что у нас впереди, и мы с особым наслаждением оба оттягивали этот момент.
Я понял самую главную радость от проститутки. Ты общаешься с хорошей девушкой такое долгое время, все пытаешься что-то из себя представить, мучительно боишься обидеть ее, потерять и вот приходит момент, тот самый день, когда и ты и она, вы оба уже знаете, что сегодня между вами произойдет это. В этот день ты особенно весел, и в сто раз лучше самого себя и даже того, кого ты пытался из себя представить, и даже, наверное, лучше, чем тебя сам бог задумывал, и ты все откладываешь ночь, и хочется сделать что-то такое, чтобы это было незабываемо, прекрасно. И еще ты особенно грустен, грустью какого-то предчувствия. А с проституткой этот момент наступает сразу. Отдал деньги и все. И ты можешь даже не прикасаться к ней, а только смаковать этот момент и отодвигать его хоть до самого утра.
– А сколько у них «Вип-охрана» уже издается?
– С год где-то, Герман.
– Если они за полгода не раскрутились, значит, журнал скоро загнется. Бросай ты это дело, мужик.
Вдруг кто-то захрапел. Мы оглянулись и засмеялись.
– Давай еще выпьем.
– Хули пить?! Матушка, вставай, – похлопал ее по щеке Герман.
– Работать, матушка, работать.
Он начал раздеваться. Я ушел на кухню и подергал свой член в темноте. Помочился в раковину.
Герман будил Яну, он был в одной водолазке. Светился его вялый член и светлые волосы.
– Матушка, работать… Ты что, не разделся еще?
Я ушел в туалет, подергал член, особенно маленький и сморщенный, как испуганный зверек перед своей занятой кем-то норкой.
– У тебя презервативы есть? – спросил Герман, переминаясь с ноги на ногу.
– Нет, – испугался я.
– Блядь… Матушка, у тебя презервативы должны быть. Матушка!
Она сонно покачала головой и отрицательно промычала.
– Вот блядь, проститутка! Посмотри у нее в пальто.
В одном кармане я нащупал упаковку с таблетками, жевательные резинки, а в другом лежали презервативы.
– Я же говорю, мужик.
Я выпил еще. Водка была как вода.
– Герман, это водка?
– Ну конечно водка, ёк макарёк!
Я ушел и разделся в ванной до трусов, подергал член: «Отец, ты будешь сегодня работать или нет, а?»
Хотел выпить еще, но не стал. Хули пить, действительно. Яна храпела, Герман беспомощно склонился над ней, беспомощно посмотрел на меня.
– Вот блядь, а! – сказал он. – Если, бля, всё по любви, они наглеют до предела. А если переебать ей, у меня же самого не встанет тогда.
– А ну-ка иди сюда!
Я наступил одной ногой на кровать, рванул Яну и усадил. Резкими грубыми движениями, подбрасывая ее руки, дергая за волосы, стянул через болтающуюся голову кофту. Расстегнул лифчик. Бледные кончики холодных маленьких грудей вздрагивали вразнобой, красные полосы под ними от жестких косточек. Она мычала.
– Работать, матушка, работать, – суетился Герман.
Я перевернул ее на спину, приподнял и положил на колено. С каким-то наслаждением сдергивал ее трусики с обеих сторон, стягивал с бесконечных ног этот черный лохматый жгут, я хотел быть особенно грубым, агрессивным и умелым. Она мешала мне. Я хлопнул ее ладонью по белой большой половинке, зная уже, что Герману это понравится.
Яна замычала.
– Работать, матушка, работать, а ты что хотела?!
Наконец снял их и стал скручивать черные чулки. Казалось, что ее ноги состоят из трех частей.
– Не надо, оставь, оставь, так лучше!
Да, так было лучше. Черное красиво оттеняло белизну ее ног. В этих чулках она казалась особенно голой. Я видел, что Герман с благодарностью и уважением смотрит на меня.
Он забрался на кровать, прислонился к спинке и широко раздвинул колени. Я грубо подтянул Яну, одной рукой стянул свои трусы и встал сзади. Герман пододвинулся и прижал ее голову к себе.
– Работать, матушка, работать.
Я сильно сжал ее половинки, раздвинул их и жестко терся об нее своей пустотой, бился лобком и болтающимися холодными яйцами. Ее длинные волосы разметались и накрыли бедра Германа, голова по-кошачьи двигалась вверх-вниз. Я видел ее длинную шею с ложбинкой под затылком, заострившиеся плечи. У нее было дорогое тело, дороже, конечно, ста долларов. У меня никогда не было такой красивой девушки. И я понял, что мне не нравится ее тело проститутки, казавшееся особенно вялым, ватным, чужим и кукольно послушным. Она словно была одета в костюм женщины. Это тело можно было повернуть так или эдак, раздвинуть ноги, сдвинуть, перевернуть, повесить на пальцы елочные украшения, все, что угодно, но только не любить его. Она мучительно не возбуждала меня. Я отстранился, сжал её лобок ладонью и приподнял.
