Майя Кучерская - Плач по уехавшей учительнице рисования (сборник)
Она бросила Анну, едва наступила зима, но если быть точным, это случилось после первого неудачного свидания, которое Анна все-таки решила устроить, загибаясь от отчаяния, видя, что Санька все равно уходит, удаляется и прямо на глазах делается прозрачной, исчезает в нарастающем недобром звяканье и гуле. И чтобы только спасти покачнувшуюся любовь, Анна стала целовать ее нежно и мягко, худенькую хрупкую девочку, испуганную и вдруг стихшую, смешные ключицы, и даже расстегивать детскую одежду, и даже снимать, но остановилась на пороге, отвернулась, не смогла, сказала внезапно грубо: «Одевайся! Одевайся сейчас же, ясно?» До сих пор Сашка слушалась ее во всем, но тут сказала вдруг: «Не хочу», прижалась к ней крепко-крепко, ткнулась теплыми губами в шею. Анна заплакала, отцепила, толкнула в плечи, Санька тут же осела на диван, бежевый жесткий диван чужой квартиры, как-то ссутулясь, опав, полуголая, плохо соображая. И хотя Анна и сама была пьяным-пьяна, это для смелости они выпили тогда побольше, но она знала способ, пошла в ванную, облила голову ледяной водой и, всплакнув еще немного в полотенце, вырвала в туалете, вернулась в комнату, повторила почти без слез: «Одевайся, одевайся я говорю». Насильно помогла ей одеться, волоком волокла по метро, привела к самому подъезду. Саньке стало плохо, Анька повела ее тошнить к гаражам, потом обратно к дому, втолкнула в лифт, к бабушке-папе, а когда шла обратно – пошел белый-белый, ледяной-ледяной, но в голове была труха, в душе труха, и бил озноб. Болотный шарф почему-то оказался у нее в руках, и она обернула им маленькую мерзнущую голову. Шарф слегка пах Санькиной рвотой.
На следующее утро, когда Анна ждала Сашку у подъезда, чтобы вернуть постиранный шарф и потому что не могла не ждать, не видеть, Сашка первая шагнула к ней и сказала просто: «Больше не приходи». Снег падал на темные волнистые волосы, на пустую голую шею, в горячие светлые глаза, потому что на миг она взглянула по привычке куда-то на далекие крыши. Куда ты смотришь, скажешь наконец? Но вслух Анна ничего не произнесла, молча сглотнула, отступила, постояла одна, а потом тихо дошла за Сашей до самой школы, невидимая ей, и там упала всем телом в снег, нерастаявший, нараставший, потому что он все шел и шел светлыми густыми потоками, такой же холодный, крупный, больной. Она полежала на тонком снегу, остужая горячий затылок, жаркие ладони и спину, глядя в окна четырехэтажной салатовой школы, помахала невидимым школьникам в блестящих окнах, она оставляла Саше себя, свой последний след, отпечаток. Сашка! Эта вмятина – я, руки, ноги, башка, туда, где шея, смотри, вминаю твой шарф. И шарфик взвился по слепому беззвучному автопортрету. Она поднялась с колен, не оглядываясь, не отряхиваясь, пошла. Куртка была без карманов, и некуда было деть заледеневшие уродские красные руки. Вместо сердца в груди лежал крепко слепленный круглый снежок.
МАСКАРАД В СТИЛЕ БАРОККО
Что все собираются, я узнала случайно. Перед аудиторией, прямо на полу, где мы сидели и ждали очереди на экзамен, чтение партитур, ага. Все вываливались с пустыми зачетками, только двоим Грэгор кое-как поставил. Тройки! Таня сидела рядом на рюкзаке, как и я, прислонившись к стене, уже на последнем издыхании, и вдруг сказала быстро, глядя вперед, как будто просто чтобы хоть немного отвлечься: «Ты костюм-то себе уже выбрала?»
– Какой костюм?
– Дарский зовет, не слышала? Все как у больших, нужно…
– Я не слышала, Тань, – перебиваю я. – Я все равно на каникулы уезжаю, не слышала?
Круглое, веснушчатое Танькино лицо покрывается краской.
– Он маскарад устраивает, послезавтра. У его у предков дом загородный, говорят, дворец натуральный. Парк какой-то, что ли, китайский, дорожки, и с фонтаном вроде прям в доме, прикинь!
Прикидывать нечего, видала я этот фонтан, правда, он тогда был выключен. Но я молчу.
И Таня рассказывает дальше, ей приспичило все как можно мне подробнее именно сейчас рассказать. Стресс, что ли, так действует?
– Бал-маскарад, в общем, гостям велели явиться в костюмах, с масками, типа как раньше, в прежние времена. Чтобы узнать тебя было нельзя! Так и написали в приглашении – вы должны стать «неузнаваемы». Приглашения тоже в старинном духе оформили. Шрифт с закорючками, с масками черненькими двумя!
– Классно, – наконец подключаюсь я. – И кем ты будешь?
– Да я с ног сбилась, дорого все страшно, – чуть расслабляется Таня, видя, что я вроде и не злюсь. – Но одна знакомая парикмахерша такой парик мне даст, обалдеть, длинные светлые волосы, буду знаешь кем? Татьяной!
Таня усмехается, взмахивает стянутым бархаткой коротким темным хвостом.
– А платье?
– И про платье тоже вроде договорилась, со студией театральной из Академа. Напрокат дают, на одни сутки, но мне в самый раз. Подгонять уже завтра утром, наверное, буду. А еще они звезду какую-то обещали пригласить, из Москвы, а кого – секрет. Может, Башмета?
– Да у них денег таких нет, на Башмета.
– Ты считала? Но думаю, да, современного кого-нибудь позовут. От классики и так уже у всех гонки.
Дима Дарский, сын человека, фамилию которого в нашем городе знает каждый, тем не менее папой своим не хвастался и в Консу, кстати, поступил против его воли, папаня толкал на экономику, в бизнес-скул, чуть не отправил куда-то за границу. Но Димка уперся рогом, отказался ехать даже в Москву – поступил сначала в наше училище, затем в Консу, потом почти сразу выиграл конкурс в Питере, не первое, конечно, место, но все равно привез медаль, диплом, даже денег немного, премию. По телевизору его минуты три показывали, как он наяривает на рояле, кудрявый, губастый. Жутко похожий на Мика Джаггера в молодости. И папаша махнул рукой. Раз уж талант Димкин признали даже в Питере. А Димон на папу внешне вообще чихал, хотя и ходил в каких-то канареечных, явно издалека привезенных рубашках, вкусно пах мужским одеколоном и нравился нашим девчонкам до нереального визга. Ему тоже много кто нравился, но по очереди. Очередь двигалась довольно быстро. Но никто особо не обижался, одна Ритка, дурочка, чуть руки на себя не наложила – наглоталась какой-то гадости, но девчонки вовремя заметили – ничего, отблевалась, даже «скорую» не понадобилось вызывать. Дарскому это пересказали, он только плечами пожал: «Я тут при чем?» И как-то все тоже подумали – действительно, он при чем? Это Ритка – дура, а он – гений, да еще и обаятельный, – как перед таким устоять?
Но мне. Хотелось. По-другому.
Хотелось его победить?
И я поехала. Тем более что в гости, домой, никого никогда он не звал, был, кажется, на это родительский запрет. Но вот тут почему-то он его нарушал.
– Ты не думай, просто покажу тебе, как живу. У меня там интересно.
И я сказала «ОК».
Щека у Димки оказалась детской, мягкой и горячей. Не колючей совсем, вместо щетины – пух! Шлепнула я его вообще-то слегка, кожа на месте шлепка только чуть порозовела. Но он вскрикнул, как от жуткой боли, схватился за щеку, страшно сморщился, согнулся, потом распрямился и проговорил: «Блядская татарва». Четко, яростно!
И сейчас же два красно-зеленых попугая ара, качавшихся в клетке под потолком в его комнате, до этого совершенно безмолвные, вдруг запрыгали, засвиристели, клетка так и заходила ходуном. Неужели даже глупые птицы что-то поняли? Начали защищать хозяина? Или выражали солидарность со мной. Но это я думала уже на ходу, быстро перемещаясь к выходу, блин, чисто по наитию, в таких хоромах карта была нужна, наконец выскочила на широченную мраморную лестницу, рванула мимо круглого фонтана с золотыми рыбками прям у входа, мимо оранжереи в карликовых пальмах и охраны на проходной… И вот уже ехала на сразу же (ура!) пойманном грузовике в город, от ар, пальм, фонтанов и губастого урода!..
Таня этих подробностей, само собой, не знала. Как и никто. Даже с Дарским через несколько дней мы снова начали здороваться, как ничего и не было. Он быстро утешился, желающих хватало, но надо же… мальчик оказался мстительным.
– А кто еще пойдет? – спрашиваю и не смотрю Тане в глаза.
– Да я даже не знаю точно, – Танька мнется. – Ну, то есть, Лера идет, Ритка – точно, Тушкевич, Петя, я…
Через пять минут мыканий и отведенных глаз выясняется, что идет почти вся наша группа и даже кое-кто из других.
Я отталкиваюсь спиной от стены, пружинисто поднимаюсь, моя очередь сдавать.
– Ни пуха! – кричит Танька вдогонку и тихой скороговоркой, уже в самую спину, но так, что я слышу все равно: «Он-же-просто-наверняка-знал-что-ты-уезжаешь-домой».
Я сдаю. Сдаю сволочи и зануде Грэгору! Чтение партитур. Все довольно фальшиво меня поздравляют, кто-то даже чмокает в щечку (Танька, да). Но я-то знаю, в чем дело, – когда я как следует разозлюсь, меня посещает вдохновение, никакой Грэгор не устоит!
После экзамена сразу же еду в кассы, на вокзал, менять билет, чтобы уехать прямо завтра, до, до их тошнотного маскарада. К родителям, к маминым домашним супчикам поскорей, к деревянным домам на окраине и нескольким старым тоже со всей России съезжающимся на каникулы друзьям. Но билетов на завтра нет.
