Ариадна Борисова - Весь апрель никому не верь
Слабый сон прерывали приглушенные звуки: шорох подошв, шум воды. Тетя Оксана мылась под душем, гудела феном. Немного погодя скрипнула дверь, и, еще не проснувшись, Матюша почувствовал возле себя чье-то сдержанное дыхание. Открыл глаза. Перед ним стояла тетя Оксана – с пушистыми распущенными волосами, в папином халате. В старом халате с золотистым отливом, сквозь который, словно утопшие в меду пчелы, проступали ее соски.
– Что вам ну… – не успел досказать Матюша. Легкое движение плеч, и, обтекая красивое тело, тонкая ткань разлилась у ног. Тетя Оксана переступила через шелковую лужицу – шаг, два, а дальше все было так, как, возможно, случается в фантазиях пожилых темпераментных дам, когда они балуются с резиновыми имитаторами. Только Матюша – не резиновый, живой, ошалевший, повергнутый в ужас, Матюша, выдернутый из грез и мгновенно завороженный реальной женской плотью, – был, конечно, куда более интересной игрушкой. Он пал под двойным натиском властной женщины и подлого искусителя, безоговорочно вошедшего с ней в злодейский сговор. Этот предатель тугим конусом качнулся в трусах и, с иллюзионной ловкостью выпростанный ею, принял обычную утреннюю стойку. Глаза тети Оксаны блестели, как сбрызнутые маслом ножи. Она припала к аспиду ртом. Умей змееныш издавать звуки, он бы взвыл от счастья.
– Тетя Оксана, – взмолился в Матюше остаток ужаса и стыда.
Смеясь, она скользнула вверх, прильнула к его губам и начала целовать так, как он ни с кем еще не целовался. Впрочем, неистовая игра разинутых ртов, их проникновение друг в друга мало общего имело с поцелуями. О, бедные эфемерные путаны, с которыми Матюша воображал себя королем крутого секса! Они ничего не умели, он ничего не знал, хотя тетя Оксана, наверное, преподала ему не самый свой сложный урок.
Матюша жамкал смуглые перезревшие груши, не понимая, как очутился сверху. Он не давал женщине передохнуть. В какой-то миг ему померещилось, что она умирает – такой запредельный вырвался стон из ее оскаленного рта, но змий не способен был остановиться до тех пор, пока Матюша не отвалился в испарине. Женщина сползла с кровати, подхватила с полу халат и вышла.
Матюша вдруг почувствовал чей-то пристальный взгляд. Господи, мама. Невольный свидетель, безмолвный судия. Сын не оставил ей выбора, она видела все. Случившееся тотчас показалось чем-то невыносимым, криминальным, как если бы он пытался убить любовницу отца. Горячие капли потекли по вискам. А если б отец зашел сейчас в комнату? Если б Матюша, лежа на развороченной преступлением постели, спокойно признался ему: «Папа, я трахнул тетю Оксану»?! Что бы произошло?..
Через четверть часа скрипнула дверь. За ней стояла тетя Оксана, одетая, с чемоданом.
– Прекрати страдать, ничего страшного не произошло. Мы больше не увидимся. Забудь меня. – Она засмеялась. – Прощай, малыш, и забудь.
Дотянувшись до полки, Матюша нащупал подаренный ею пейджер и запустил им в притворенную дверь. Ненавидя тетю Оксану до колик где-то в солнечном сплетении, Матюша знал, что никогда не сможет забыть это кощунственное утро.
Весь день провалялся он в кровати. Курил, разглядывал потолок. Подремывал. Едва в тумане проступало лицо Марины, прерывал сон. Боялся запачкать собой. Чудилось, что кто-то без его ведома и согласия разыграл в комнате сатанинский спектакль. Матюша попал сюда по ошибке, он не мог быть этим гнусным ублюдком. Раздвоенное сознание размышляло отдельно: одна половина вынуждала хозяина встать и помыться, вторая подначивала его расстаться с этим грязным миром. Ощущая себя то конченым подлецом, то орудием женской мести, Матюша вдавливал лицо в подушку, пока не начинал корчиться в спазмах удушья. Представлял мелодраматичную записку в мертвой руке: «В моей смерти прошу винить…», и подушка вбирала в пух неудержимый хохот.
Ветер раскачивал верхушку березы, откромсанную оконной рамой. Пепельница наполнилась окурками. Матюша думал о Марине, отныне потерянной для него. Не успел рассказать Робику, а теперь и не надо. О тете Оксане ни в жизнь бы не рассказал. Странная привычка у некоторых выбалтывать знакомым и незнакомым сокровенные секреты. Наверное, так легче, – вроде того, что расчесываешь зудящие места, покусанные комарами. Матюше претили задушевные исповеди, почти всегда недалекие от жалоб.
Он включил музыку. Резкий, как бритва, голос Жанны Агузаровой заполнил усталый мозг. Жанна пела «Звезду», песню одиноких. Хорошо было друзьям. Робик с Элькой, чтобы не разлучаться, решили вместе поступать в мединститут…
В комнату зашел папа, и Матюша вознесся на пыточный Эверест. Все части кожи, которой касались губы и пальцы тети Оксаны, занемели. Певица в децибелах тянула свое космическое «ля-ля». Папин рот открывался и закрывался, лицо покраснело от возмущения. Матюша кивнул. Наверное, невпопад. Папа выдернул Агузарову из розетки и закричал:
– Ты слышишь меня?!
– Да, пап. Извини.
– Накурил, макак японский! – он распахнул форточку шире. – Учительница звонила. Сказала, что тебя не было в школе. В чем дело?
– Живот болел, – прохрипел Матюша.
– Нужно было предупредить. – Отец поднял с полу разбитый пейджер. – Почему ты его сломал?
– Просто так.
– Почему? – повторил он тупо.
– По кочану! – крикнул Матюша с неожиданными слезами. Его изводила отцовская наивность.
– Ну, хватит бить баклуши. Подъем!
– Да, папа.
– Как сейчас живот? Болит?
– Нет.
– Приведи комнату в порядок.
– Да.
– И за учебники.
– Да, папа.
Он ни о чем не догадывался.
Матюша не мог заниматься. Не мог есть. Бежал по лестнице, не глядя на дверь Киры Акимовны. Снегирей сбивала с толку его устойчивая угрюмость. Горечь предательства не давала ему жить. Бравый молодец, каким он грезился себе недавно, обернулся испившим дурной водицы козленком. Отыскав фотографии с тетей Оксаной, Матюша их сжег. По сравнению с расчетливым цинизмом этой женщины смущающее словесное беспутство папы и дяди Кости казалось теперь детским лепетом. Под масками их веселого неприличия скрывалась сентиментальная мужская чушь.
– Что с тобой творится? – спросил дядя Костя, когда племянник в обед не съел и полтарелки супа. – Тебя бросила девушка?
Старший Снегирь всегда был меток в определении событий, но тут угадать, наверное, было нереально, и Матюша не выдержал. Выпалил все единым духом, с облегчением отметив, что сумел избежать пошлых слов.
– Отцу сказал? – с олимпийским спокойствием поинтересовался дядя Костя после некоторого молчания.
– Нет.
– Правильно. Не злись на нее, бесполезно. Время вылечит.
Легко сказать! Удрученный столь несерьезной реакцией, Матюша еле подавил слёзный порыв. С чего он решил, что его примутся оправдывать и успокаивать?..
Дядя Костя невесело усмехнулся:
– Когда-нибудь придет время, Матиуш, и ты поймешь, что нанес рану каждой покинутой тобой женщине. Судя по всему, их будет много. Считай свою маленькую драму авансом расплаты за будущие грехи.
…Причесываясь у зеркала, Матюша всмотрелся в свое тоскливое отражение. Привет, зануда. Снова собираешься отмазываться? А попробуй сказать правду. Женщину оскорбил промах с увернувшимся от женитьбы любовником, в отместку она поиграла с тобой в кошки-мышки. Ну и что? Не съела же. Она видела, что ты ее хотел, и нечего изображать из себя пострадавшего. А не пей, козленок, воды из копытца, мазохистом станешь.
Он подумал так, и ему стало смешно. Острота постыдной истории если не сгладилась, то понемногу притупилась. Папа по-прежнему ни о чем не подозревал, радуясь свободе. И Матюша радовался. Вина отпускает, когда сознаешь, что человек, которого ты больно ударил (даже если он об этом не знает), здоров и весел.
10
Утром в удачный день у Кикиморовны заело ключ. Насквозь проржавел. Плевалась она, что ли, в замочную скважину? Славная старушка. Марине пришлось прибегнуть к помощи Матюши, тем более что он – совершенно случайно – спускался по лестнице. Дверь заперли не без усилий и: «Спасибо» – «Всегда пожалуйста», – разошлись… А днем после школы он не поверил везению, увидев Марину, шагающую с остановки. На плече девушки покачивалось что-то смахивающее на тонкое бревно.
– Давайте я понесу.
Она с облегчением скинула на руки Матюше довольно увесистый рулон пропитанного краской холста.
– Еле привезла на автобусе. Не очень тяжелая штука, но неудобная.
Забросив «бревно» на плечо, Матюша придушил волнение восторга и бодро, как на субботнике, зашагал вверх. Неужели это правда, и рядом идет такая потрясающая девушка? Это правда! – и пульс отбивает сто ударов в минуту, и в голове стоит малиновый звон. Ступень за ступенью, барабаны и медь – дуп-п, динь-дон, дуп-п, динь… Надо о чем-то говорить, иначе Марина посчитает помощника букой. Тщетно перебрав набор дежурных фраз, он вспомнил о ржавом замке и сбегал домой за солидолом. Ключ с изумленным всхлипом провернулся в два счета. Матюша рискнул:
