Мария Метлицкая - После измены (сборник)
В ресторане заказали завтрак и кофе. Есть совсем не хотелось. Хотелось говорить, говорить и смотреть друг на друга. Я отметила про себя, что Рита выглядит прекрасно. Очень ухоженная, морщин практически нет. Ровный, гладкий открытый лоб, свежие губы. Едва уловимая, умная утренняя косметика, легкий такой освежающий макияж. Только глаза… Глаза выдают возраст. Впрочем, глаза печальные были у Ритуши всегда.
Сначала общие вопросы: как ты, что ты, как здоровье? Как дочка, сестра, мама?
Дальше – вопрос о Леониде. Как он, как бизнес, как себя чувствует?
Я долго молчала и не поднимала на Риту глаза. А потом сказала:
– Здоров. Не беден. Вполне успешен. По-прежнему строен и подтянут. Наверное.
Рита тихо уточнила:
– В каком смысле – наверное? Давно не виделись? – попробовала пошутить она.
Я кивнула и, не сдержавшись, все рассказала. Рита слушала молча, ничего не комментировала. Когда я замолчала, она спросила:
– Что будешь делать дальше? Решила?
Я попробовала пошутить:
– Начну новую жизнь! Может, еще замуж выйду! Чем черт не шутит? Проживу не только новую жизнь, но и вторую!
– Вряд ли, – серьезно отозвалась Рита. – Ты его любишь – это очевидно. Хотя и ненавидишь тоже, разумеется. Простить уже хочешь, но еще не можешь. Не можешь понять, за что он с тобой так обошелся. И презираешь, и скучаешь, и жалеешь – и его и себя. Не знаешь, как быть и что делать. Самое сложное – что ты не можешь это решить для себя. Вот в этом вся проблема.
– Ну, ты даешь! – Я просто восхитилась Ритиной точности и проницательности. – Так грамотно сформулировать для себя даже я сама не смогла! Господи, откуда это у тебя? Ты ведь не психолог и не психиатр вроде?
Рита откинулась на стуле и улыбнулась:
– Откуда это у меня, говоришь? Пойдем в номер. Мне надо немного полежать – очень болит спина. Была травма позвоночника, довольно серьезная. Долго сидеть не выдерживаю – извини.
Мы поднялись на третий этаж. Номер оказался огромным и роскошным. Я с интересом разглядывала шелковые штофные обои, комоды на гнутых, позолоченных лапах и зеркала в витых и тяжелых рамах.
– Впечатляет? – усмехнулась Рита.
Я кивнула:
– По-моему, слишком пафосно. Слишком роскошно.
– Да это Марголин, не я, как ты понимаешь. Мне бы хватило койки в студенческом общежитии. А интеллигентному Марголину на старости лет полюбились пафос и выпендреж. Будто в детстве недоедал, – вздохнула Рита. – Впрочем, все это московские штучки. Здесь определенно все еще встречают по одежке. Ну а он же здесь замутил серьезный бизнес. Надо попылить в глаза партнерам! Ты бы еще видела, на каком лимузине он здесь разъезжает! Чокнуться можно!
Мы рассмеялись.
– Ну дети мужики, дети. Что поделаешь! Все им в игрушки поиграть! – заметила я.
– Да уж, в игрушки! – повторила Рита и нахмурилась. – Ты залезай на кушетку, удобно! А я на диванчик прилягу, спину полечу!
Устроились. Рита в полный рост вытянулась на диване, положила под шею подушку и чуть откинула голову. На лице появилась гримаса боли.
– Мучаюсь уже пятый год. А операцию делать боюсь даже в Канаде. Позвоночник может повести себя непредсказуемо! Так что мои знания мне и мешают! – Она попыталась улыбнуться. – Может, хочешь чего-нибудь? Кофе или чай? Давай закажем!
– Нет. Ничего, спасибо!
Повисло неловкое молчание.
Рита заговорила первой.
– Посмотри на комод, – кивнула она. – На фотографию, в смысле!
Я обернулась, встала и подошла поближе. На зеленой мраморной столешнице комода стояла фотография мальчика лет пяти, кудрявого и щекастого, одетого в ковбойские сапоги и шляпу.
Я с недоумением посмотрела на Риту:
– Не поняла, извини.
Рита приподнялась на локтях.
– Вот так, с налету, разве можно это понять? Перед тобой Марголин-младший. Наследник, так сказать.
Я молчала, не решаясь задать следующий вопрос.
– Не робей! – усмехнулась Рита. – Родительница не я, как ты понимаешь. Родила этого ребенка его любовница. Временная, как он утверждает. Наверное, это так. Почти уверена. Да ты садись! – Она устроилась поудобнее, видимо, больная спина давала о себе знать. – Разговор нелегкий и долгий. Садись! А то не ровен час… От наших-то новостей! Короче говоря. Лет семь назад Марголин начал ездить в Москву. Все тогда подались, а чем он хуже? Знаешь, у него появилась какая-то нездоровая страсть к наживе. Это было так на него непохоже! Я не узнавала своего милого и интеллигентного Сашку. Дом – больше прежнего. Богаче. В более дорогом районе. А зачем нам на двоих такой огромный дом? Непонятно. Но он страшно им гордился. «Ладно, – думаю. – Прощу ему эту слабость и эти игры». Дальше – машины. «Бентли». Зачем, господи? Ну кто мы такие? Такие машины для звезд и миллионеров. Да, я – успешный врач. У него успешный бизнес. Все, что могли, мы себе и всем доказали. Времена доказательств прошли. Но ему были нужны атрибуты роскошной жизни. Я сначала боролась, возражала, а потом смирилась. Думала, да бог с тобой! Наиграешься и успокоишься. Не тут-то было. Видимо, так Москва на него подействовала. Все эти нувориши, хозяева новой жизни. А потом… Впрочем, только такая дура, как я, не задумывалась о следующем этапе большого пути своего мужа. Потом в Москве у него появилась баба. Сначала я не догадывалась – ведь привыкли друг другу верить! Безоговорочно верить, слепо. Столько вместе прошли, столько дерьма съели. Я, наивная, думала – ничего плохого случиться не может! Все плохое и трудное мы уже пережили! Потом начала что-то чувствовать. Вроде – и фактов никаких, а на душе неспокойно. Погано как-то на душе. Спать – извини – он со мной перестал. Ну, думаю, устает: перелеты, волнения, бизнес. Да и возраст – не мальчик ведь! Ладно. Что долго рассказывать. – Рита резко села на диване. – Про ребенка я узнала случайно. Как обычно это бывает. Раздался звонок из России, и мне все обстоятельно доложили. Этой его девице двадцать восемь лет, секретарша его партнера. Красотка, образованная – институт и два языка. Даром что секретарша. Платили ей так, что и кофе будешь подавать, и реверансы делать.
Он потом объяснял, что любви никакой не было. Так, легкое влечение. Хотя я бы его быстрее поняла, если бы он влюбился. Нет, он твердо стоял на своем: никакой любви. Абсолютно чужие люди. Он думал, что так мне утешительней. А вот о ребенке мечтал все эти годы, о парне, конечно. Наследнике, как он выражался. А ей родить – раз плюнуть. Молодая и здоровая женщина. Он обещал полное содержание ей и ребенку. Оплатил роды в Лондоне. Купил ей квартиру на Патриарших. Нанял домработницу и няню. Короче говоря, все свои обещания сдержал. Приличный ведь человек! Кто ж сомневается! Ребенок и его мать ни в чем не знают нужды. Когда все это открылось, он даже не отпирался. Сказал: «Да, хотел ребенка. С матерью мальчика отношения чисто деловые». Сына он обожает и этого не скрывает. Меня по-прежнему любит и расставаться со мной не хочет. Объяснял мне, бестолковой, что в нашей жизни ничего не поменялось! Понимаешь? Он искренне так считает и в этом уверен. – Она замолчала, а потом добавила: – Вот в этом-то и весь ужас! Я все думаю – неужели не было более щадящего способа для решения этой проблемы? Ну, чтобы не так меня уничтожить? Чтобы не катком по грудной клетке? Суррогатное материнство, например? Или что-нибудь еще. Или просто поставить меня в известность. Все объяснить. По-человечески со мной обойтись. Или я этого не заслужила? – Рита замолчала.
У меня тоже не было сил говорить. Потом я тихо спросила:
– А ты не хотела от него уйти?
Она рассмеялась:
– Не хотела? Да о чем ты говоришь – не хотела! Я от него и ушла – на долгих полгода. Уехала в горы, сняла домик в две комнатки. Гуляла, топила камин. Природа там абсолютно девственная – она меня успокаивала, в чувство приводила. Там я начала спать по ночам. Сашу попросила не искать меня. Не писала, не звонила никому – не только ему. Потом уехала на месяц в Париж. Ходила по музеям, гуляла на набережной, сидела часами в кафе. Вот там я поняла одну вещь. Самую важную, надо сказать: он не имеет права лишать меня моей жизни! Просто не имеет права! Это – моя жизнь. И прожить я ее просто обязана. Столько, сколько мне отпущено. И никому не дозволено приближать мою смерть, лишать меня воли и вкуса к жизни. Понимаешь? Почему ради его удовольствий, его желаний, его капризов я должна отменить свои удовольствия, желания и капризы? Впрочем, какие там у меня капризы… И я решила жить. Думаешь, это просто? Ведь ни из головы, ни из сердца свою боль и обиды не выкинешь. И то, что случилось и будет продолжаться дальше, не отменишь, как ты этого ни хочешь!
Я накупила в Париже кучу тряпья и обуви. Тряпки даже не мерила – неохота было. Вернулась домой. Да, домой! Потому что я успела полюбить этот дом, украсить его, сделать его удобным и комфортным для себя. Я полюбила цветы, которые росли в саду. Почему я должна оттуда уехать?
Сашка не понимал, что происходит. Смотрел на меня, а спросить боялся. Мы почти не разговаривали – привет, пока. Каждый жил своей жизнью. Он не выдержал первым. У него началась истерика, он кричал, что так больше продолжаться не может. Что я измучила его, бедного. Что я садистка и мазохистка в одном лице. А я спокойно на него смотрела, без эмоций. Это распаляло его еще больше. Я поинтересовалась, какие у него ко мне претензии и как он хочет изменить нашу жизнь. Он ответил, что такой режим отношений его категорически не устраивает. Напомнил мне, что я его жена. Молил о прощении и – смешно – обещал исправиться. Умолял к нему вернуться. Говорил, что не может без меня жить. Не чувствует вкуса еды, не видит солнца и вообще – не хочет жить.
