Александр Проханов - Политолог
Бродя по тропинкам, они оказались у самолета. Алюминиевый старомодный гигант, окруженный соснами, тускло отсвечивал белизной снегов и неярким зимним солнцем. Они поднялись на борт, повесили шубы на изящные гнутые вешалки и оказались в уютной гостиной. Стрижайло помнил, что в первое и во второе посещение бомбардировщика интерьер был иным. Но это не удивило его, было частью непредсказуемой действительности, в которую он был погружен и частью которой являлся сам.
С дивана им навстречу поднялся господин, которого тотчас узнал Стрижайло. Это был Человек-Рыба, с кем встречались в Лондоне, в отеле «Дорчестер», на «русской тропе», где Рой Верхарн принимал посланцев из далекой России и подписывал им чеки на войну с ненавистным Президентом Ва-Ва. Тогда сей жовиальный господин причислил себя к незнатному, но достойному роду палтусов, чем немало удивил Стрижайло этим странным родством. Теперь же, пожимая руку Человеку-Рыбе, он оказался в родственных с ним отношениях. Случилось так, что ненаглядная, нежно любимая, подарившая ему сына жена доводилась господину сестрой, а тот, в свою очередь, являлся ему шурином. Взраставший в банке младенец являлся господину племянником, сам же он доводился ребенку дядей. Это открытие страшно взволновало Стрижайло. Перед ним стоял его родственник, жизнелюбивый, преуспевающий, источал радушие благополучного, успешного бизнесмена.
– Ну как наши осетры? – обратился к господину Потрошков, потирая с мороза руки.
– Не все дошли до нерестилища, но икра обещает быть отменной, – был ответ.
– Меня интересуют не только осетровые и лососевые, но и сиговые.
– Видите ли, снасть оставляет желать лучшего. Ячея не тех размеров, да и прочие средства лова не те, что желательно.
– На глубинах используйте невода, а на мелководье блесну. Если случится подледный лов, не брезгуйте и мормышкой.
– Я это понимаю. По нонешним временам и окунь – рыба, и плотва – не птица. Ежели бы грузила потяжельше да леску подлиньше, тогда и улов настоящий, и барыш соответствующий.
Стрижайло слушал эти странные фразы, напоминавшие разговор двух купцов, один из которых доставлял в Москву обозы с мороженой и слабо засоленной рыбой, а другой в торговых рядах предлагал покупателям отменный товар, добытый в морях, озерах и реках. На деле же это был разговор конспираторов, использующих секретные коды, позволявшие им скрывать какую-то опасную тайну.
– Послушайте, – вмешался в их разговор Стрижайло, боясь показаться невежливым, но не умея совладать с обуревавшими его чувствами. – Полагаю, вы знаете о нашем родстве. – Он коснулся руки Человека-Рыбы, и в этом жесте была беспомощность и мольба о сострадании. – Знаете, как я люблю вашу сестру. Все ее родственные связи для меня священны. Она говорила о вас, говорила, как вы благородны, чутки к чужому несчастью. Как в детстве вы любили плавать в бассейне «Москва» и часами просиживали перед пустой раковиной, слушая шум моря. Я хочу вас спросить: как наш мальчик? Мой сын и ваш племянник? Я давно о нем ничего не знаю.
– Не тревожьтесь, – мягко ответил Человек-Рыба. – Поверьте, он в хороших руках. Ему ничего не грозит. За ним превосходный уход, и по мере возрастания он получит отменное воспитание. Я принимаю в его судьбе живое участие. Мы говорили с сестрой и согласились, что ему следует дать гуманитарное образование. Он окончит Оксфорд по курсу античной истории, станет археологом и займется исследованием Атлантиды. Рой Верхарн обещал определить его в этот элитарный английский университет, а мои друзья в Италии обещали включить его в состав экспедиции. Мы отвезем его в аквариуме в Тирренское море, выпустим на свободу, и пускай, пользуясь наличием жабер, он совершает погружения на большие глубины, где скрывается тайна Атлантиды, – затопленные амфитеатры и храмы, утонувшие галеоны, несметные богатства загадочной цивилизации древних.
И столько уверенности, знания законов и норм, доброжелательной силы и родственного тепла было в словах господина, что Стрижайло вдруг успокоился. Уверовал в благополучный исход всего. В счастливую звезду сына.
– Я вижу, вы знакомы, и даже больше, – произнес Потрошков. – Тем легче вы сработаетесь. Господин Рыба, – Потрошков теперь всецело обращался к Стрижайло, посвящая его, насколько это было возможно, в свои конспиративные замыслы, – господин Рыба дерзает стать Президентом России, и имеет для этого веские основания. Его предвыборная стратегия основана на террористической угрозе, исходящей от чеченцев. По мере того как ты, мой друг, организуешь дебаты претендентов, от которых страна станет покатываться со смеху, господин Рыба организует теракты чеченцев, но не настоящие, а мнимые, которые сам же и будет прекращать. Страна, на несколько часов повергнутая в ужас, каждый раз будет избавлена от кошмара смелыми действиями господина Рыбы. Будет ему благодарна, отдаст за него свои голоса. Рой Верхарн, с которым дружен господин Рыба, связан с чеченским подпольем в Москве через известного эмиссара, который столь жесток, что содержит в зиндане полюбившую его английскую актрису. Чеченское подполье на время замкнулось на господина Рыбу и готово участвовать в предвыборной кампании. Если вверенная тебе стратегия является стратегией «смеха», то стратегия господина Рыбы является стратегией «слез». Хочу, чтобы вы доверяли друг другу и по мере надобности делились сведениями. Я же помогаю обоим, надеясь на неиссякаемые кладовые творчества, которыми вы располагаете. Что и обеспечит осуществление плана под названием «Смех и слезы». – С этими словами Потрошков отступил на шаг, словно предоставлял им абсолютную свободу действий.
Стрижайло понимал, что наконец начинает обнаруживать свою сокровенную глубину, первоначальный замысел Потрошкова, тщательно укрытый во множество оболочек, защитных слоев, отвлекающих комбинаций. Так мумия фараона обернута множеством плотных покровов. Спрятана в золоченый, повторяющий ее очертания гроб. Помещена в каменный, высеченный из глыбы саркофаг. А тот внесен в глубину гигантской пирамиды, создающей у людей представление о фараоне как о космическом существе. И никто не думает, что в сердцевине всего покоится бездыханная плоть с иссохшими гениталиями и в провалившихся глазницах лежат искусственные, вырезанные из лазурита глаза. Об этом плане он догадывался, пережив в Лондоне озарение, подобно герою кинофильма «Блоу-ап». Об этом плане давал понять спектральный анализ взгляда, брошенного Потрошковым на Президента. Но вся его полнота открылась только теперь. Следовало тут же обратиться за уточнениями, углубиться в детали, добиться большей полноты и достоверности. Но разум Стрижайло все еще был помрачен. В нем присутствовали боль и тревога. Боль за сына, тревога за его судьбу. И он вновь, как безумный, обратился к Человеку-Рыбе:
– Не правда ли, я могу вам верить? Жизнь мальчика вне опасности? Он действительно подает надежды, столь очевидные, что его определят в Оксфорд?
– Не в Кембридж же! – добродушно усмехнулся Человек-Рыба.
– Вы считаете, что наличие жабр не создаст ему трудностей в молодежной среде?
– Напротив, он сможет заниматься сексом в воде.
– А вы уверены, что Атлантиду следует искать именно в Тирренском море?
– Мой друг и мой родственник, мы обсудим это с вами в нашу следующую встречу, – мягко прервал его Человек-Рыба. – Сейчас я вынужден вас покинуть. Чеченским беженцам, размещенным в одном подмосковном профилактории, привезли партию гранатометов, и я должен расписаться в получении.
Стрижайло не помнил, как оказался в автомобиле Потрошкова, который остался во дворце, желая, как он сказал, получше подготовить дом для нового владельца. Машина мчалась по Успенскому шоссе среди белых хрустальных вспышек. Постовые милиционеры и агенты спецслужб, гулявшие по обочинам, брали под козырек.
Глава 29
Он был несвободен, находился в невидимой клетке, в перекрестье бесчисленных лазерных лучей, которые отсекали его от свободы. Его гений пребывал в плену. Но и в плену оставался гением. Так в сталинской шарашке работали ученые и конструкторы, создавая «оружие победы». Творчество заставляло их забыть о свободе. Их насильно заставляли работать, но насилие действовало в том же направлении, что и творчество, и свобода переставала быть абсолютной ценностью. Он выполнял порученное Потрошковым задание с тем же блеском, как если бы был свободен. И только испытывал ноющую, едва ощутимую боль, не в себе, а где-то рядом, – так болит пустота, где еще недавно была ампутированная нога. Так томится душа, у которой отобрали свободу.
Однажды он проезжал через центр, мимо Манежа и застрял в продолжительной пробке. Опустив тонированное стекло, наблюдал, как вдоль белого фасада Бове, лепного фриза и колоннады, возводят гибкие лестницы. По ним лазают проворные люди в фирменных комбинезонах, опутывают Манеж сетями, машут шестами, пугая воробьев и голубей. Воробьи и голуби срывались с карнизов, летели, запутывались в сетях, а ловцы извлекали их из тенет, сажали в просторные клетки.
