Александр Проханов - Политолог
Разъяренная поп-звезда, озаренная огнями рампы, с волосами похожими на гриву кобылицы, плеснула ему в пах ковш кипятка, отчего покрылись волдырями его срамные места, и ошпаренная плоть вырвала из него нечеловеческий рев боли, от которого поп-звезда хохотала, обнажая свои вставные фарфоровые зубы.
Дама из Фонда Карнеги, обычно аристократичная, с манерами английской леди, теперь напоминала разъяренную самку шакала. Хрипела от ненависти, выкрикивала сквернословия, сбрасывала с языка желтую зловонную пену. Ухватила тяжелый молоток и с размаху ударила по воспаленному семеннику, разбивая всмятку, так что брызнула кровь, смешанная с незрелым семенем. Стрижайло на мгновение потерял сознание, которое вернул ему адский вопль торжества, излетевший из дымной пасти высокопоставленной дамы.
Телеведущая, управляющая основными инстинктами, обычно похожая на изумленную ангорскую кошку, теперь была сущей ведьмой. Выгнула горбатую спину, рассыпала седые, полные перхоти волосы, колыхала высохшими, как кожаные чехлы, грудями, скрежетала желтыми зубами. Держала над Стрижайло шипящий бенгальский огонь, милую сыпучую звездочку. Когда звезда прогорела, оставив красную раскаленную проволоку, ведьма ввела ее в канал, из которого Стрижайло извергал порочное семя. Боль, которую он испытал, была такова, что он взорвался ревом, затрепетал жуткими конвульсиями, попытался разорвать стягивающие его ремни, за что получил от телеведущей оглушающий удар под дых.
Торжествующую ведьму сменила маленькая, скромная, как улитка, писательница. Вкрадчиво, словно сестра милосердия, подоткнула под Стрижайло простынку, взяла тонкий блестящий скальпель. Приговаривая: «Ах ты мой масенький, мой шалунишка», взрезала ему детородную плоть по всей длине, как разрезают огурец, и как огурец же посыпала солью, складывая рассеченные половинки. Стрижайло издал звук, с каким в бурю падают столетние дубы. Звук был столь ужасен, что обитатели дома замерли, прислушиваясь к тектоническому трясению. А писательница, как скромный слизнячок, отползла в сторонку, высовывая из ракушки рогатые антенки.
Банкирша, соблазненная им на фуршете в «Президент-отеле», пополнившая коллекцию фетишей черной остроносой туфлей фирмы «Габор», теперь орудовала этой туфлей. Засовывала отточенный, с металлической набойкой каблук в нежное место среди ягодиц. Каблук проникал в сокровенную глубину, раздирал чувствительные оболочки. Стрижайло хрипел от боли, умолял о пощаде. Но вслед за каблуком в него погружалась вся туфля, а вместе с ней и нога, по щиколотку, по колено. Банкирша подымала его на могучей ноге, вращала, как циркачка. Туфля высверливала в нем жуткую воронку боли, от которой он терял рассудок.
Он пробовал звать на помощь, грозил насильницам жестокой расправой, ссылался на знакомства и связи, косноязычно молился. Разъяренные женщины слушали его угрозы и сквернословья, пока одна из них, вице-спикер Думы, огромная, с толстым крупом, не села ему на лицо душными тяжелыми ягодицами, и в его кричащий рот, фыркающие ноздри, расплющенные глаза хлынула горячая едкая жижа, от которой он захлебнулся.
Женщины водили вокруг него неутомимый хоровод, тот самый, какой изобразил Матисс, когда на синем лугу танцуют красные, как стручки перца, ведьмы. То одна, то другая прерывала танец, выходила из хоровода и принималась изощренно мучить Стрижайло, причиняя все новые и новые страдания. Словно Бог, сотворяя человека, одновременно выдумал для него бесконечные формы мучений, приберегая их на случай своего гнева. Они мучили его тем же, чем он раньше добывал для себя наслаждение. На каждый оттенок его былых вожделений они находили изощренный мучительный ответ. Выпускали ему в пах муравьев и кусающих сороконожек. Вываливали груды червей, которые впивались в нежную мякоть, превращая ее в зловонную гниль. Заражали его болезнями, от которых он исходил мутной жижей, испытывая нестерпимые рези. Его грибовидный отросток покрывался язвами, мерзкими нарывами, перламутровыми опухолями, на которые мстительные ведьмы взирали с торжествующим злорадством.
Когда Стрижайло почти уже умер, не различал в какофонии боли отдельных нот и звучаний, из хоровода выскользнула Дарья Лизун. Голая, с кристалликами бриллиантов, воссоздавших на ее чудесном теле созвездие Кассиопеи, она приблизилась танцующей походкой, напевая сомнамбулическую мелодию «Нирваны». Задумчиво разглядывала распростертого перед ней бездыханного Стрижайло. Взяла молоток, оставленный предшественницей, гвоздь «сотку», каким прибивают кровельный шифер, и хладнокровно вогнала гвоздь в яйцо Стрижайло, отчего политолог на мгновение вернулся к жизни, чтобы через секунду окончательно умереть. Вместе с ним умер и весь институт отечественной политологии. Последним скончался Мигранян, путая армянские и турецкие слова, которыми пытался обосновать необходимость авторитарного режима в России.
Пока жестокий гвоздь проходил сквозь нежный розовый семенник, убивая Стрижайло, тот услышал знакомую музыку «Тангейзера», которой был заряжен его мобильный телефон. Будучи мертвым, он все же протянул к тумбочке руку, доставая играющий органчик.
– Слушаю, – слабо произнес он, давая знать о себе из преисподней, куда проникла вездесущая радиоволна «Билайна».
– Здравствуйте, мой дорогой, – раздался жизнерадостный голос Потрошкова. – Через минуту к вам поднимется Веролей. Отвезет в удивительное место, где я вас уже поджидаю.
Изнемогая от пережитых мучений, Стрижайло был рад Веролею. Этот странный человек, напоминавший прохладную сине-зеленую водоросль, вяло плывущую по теплой маслянистой воде, подействовал на него, как компресс из целебных растений, – комок из сырых стеблей прикладывают к истерзанным ягодицам, ошпаренному паху, содранным слизистым оболочкам, и боль угасает, и возникает умиление, благодарность к сердобольному лекарю.
– Вы мне так помогли, – только и мог вымолвить Стрижайло, усаживаясь в машину рядом с Веролеем, пожимая его вялую, чуть влажную руку. Как в тихом обмороке, под действием анестезии, смотрел на мелькающий за окнами город, с трудом узнавая Кремль, каменные скрижали Нового Арбата, запорошенную снегом Триумфальную арку, Поклонную гору с танками, на каждом из которых был снежный сугроб. Лишь на Успенском шоссе, среди заиндевелых сосен, пришел в себя и окончательно уверовал в реальность окружавшей его действительности. Хотя и не надолго.
Машина скользнула в высокие ворота виллы, и он оказался перед знакомым дворцом Маковского, напоминающим летающую тарелку. Гигантская и в то же время невесомая конструкция, охваченная светящимися кольцами и поясами, почти не касалась земли. Держалась на хрупком черенке, тонком отростке, готовая порвать связь с землей, и на столбе синей плазмы, окруженная ртутным паром, унестись в тусклое небо, осыпая с сосен ворохи талого снега.
Перед входом его ждал Потрошков. Жизнерадостный, смешливый, приобнял Стрижайло, как душевного друга, ввел с мороза в теплый благоухающий вестибюль.
– Решил вам приготовить сюрприз. Мы продолжаем общаться с господином Маковским, находя полное взаимопонимание. В наше последнее свидание в Матросской Тишине, испытывая к вам безграничное уважение и признательность, он подарил вам свое имение – этот замечательный дворец, напоминающий космический ковчег, на котором на нашу грешную землю прилетели пришельцы. Пришельцы-олигархи один за другим покидают планету, оставляя свои звездолеты нам, грешным землянам. Все документы на право владения оформлены. Теперь вы – хозяин дворца. – Потрошков широким, одаряющим жестом повел вокруг, передавая в собственность обомлевшего Стрижайло все великолепие интерьеров, где дорогие пластики, драгоценные сплавы, редкие породы дерева, разноцветные яшмы и мрамор лишь подчеркивали космическую архитектуру ковчега. – Осмотрим помещение, где вы сможете принимать элиту, среди которой занимаете теперь одно из самых почетных мест.
С этими словами Потрошков подвел Стрижайло к лифту, и они начали осмотр дворца так, как если бы Потрошков знал все его закоулки и интимные уголки.
Ковчег по периметру опоясывали стеклянные обручи, прозрачные пояса, ярусами подымаясь к вершине. Нижний ярус был наполнен нежным зеленым свечением и являл собой великолепную оранжерею. Снаружи, за стеклом был мороз, поблескивал снег, а здесь было влажно, тепло, как в тропическом лесу, высились косматые стволы пальм, извивались лианы, тянули пушистые лапы араукарии, цвели олеандры и орхидеи. В этих зеленых кущах сочились ручьи, перелетали экзотические бабочки, ноздрям было сладко от медовых благоуханий, душистых испарений, и глаз останавливался на алмазной капле, висящей на пернатом листе.
Второй стеклянный пояс являл собой аквариум, нежно-зеленый, серебряный, с разноцветными камнями, колючими кораллами, струями драгоценных пузырей, среди которых мелькали ослепительные стаи рыб, вспыхивали изумрудные, алые, золотые сполохи, ползали по песку розовые крабы, переливались перламутровые раковины, слабо шевелились актинии и внезапно проносилось пылающее существо бездонных глубин, похожее на шаровую молнию. Снаружи падал снег, дул ледяной ветер, а здесь протекала восхитительная жизнь кораллового рифа, как сновидение.
