Татьяна Чекасина - Облучение
Тётя считает: всё дело в шляпе… Люди, у которых большое жизненное предназначение, пекутся и о мелочах: у них отлаженно работает инстинкт самосохранения. А те, у кого нет дел на земле, уходят на небо, а потому бредут каждый своей Казахстанской степью без шляп под палящим солнцем (Кызыл-орда – Кызыл-жар…) Они идут своей дорогой, и эта дорога открыта небу, с которого они ожидают скорых вестей.
И весточка приходит…12
Мы с Кукурузовой расстались. Она отправилась на огород, где фигурируют: «паразит-сосед-справа», «захватывающий воду», и «паразитка-соседка-слева», пускающая своих кошек по грядкам Кукурузовой, старательной огородницы. Как и всегда бывает летом в пору отпусков, я почувствовала себя одинокой без привычного своего двойника. Раньше давали на подмогу Ривьеру Чудакидзе, способную довести до белого каления трескотнёй об Алёне, успешно продвигающейся в карьере проститутки, а потому даже обрадовалась, что вместо неё Лёка.
С этой (следовало ожидать) – никаких привычных тем: о химчистке, испортившей плащ, о домоуправлении, отказавшемся ремонтировать канализационную трубу, о колбасе, всё больше похожей на пластмассу, о служащих батальона с функционированием «исповедальни» (в этом вопросе коллектив понял – перерыв). Как два, запущенных на разные орбиты спутника, мы не рассчитывали на стыковку, но она почти состоялась.
– …любовь равна таланту. Она посещает избранных. Бойтесь любви, товарищ капитан. Любовь заканчивается вознесением. Христов круг – это и есть круг любви. Любящий бывает распят. Высшая сила, выхватывая из толпы намеченную жертву, делает её вместилищем любви.
Я вхожу в «спецчасть» под этот монолог, но Лёка, кажется, не замечает меня, вошедшую. На линии моего рабочего стола находится её «четвёртая стена». Одета она соответственно, в театральный костюм, подходящий для данного монолога, не рассчитанного на бытовую реакцию, а лишь на зрительскую (овации, крики «брава» и «бис»): посреди белого льняного полотняного поля вышит шёлком золотой крест, будто мишень на рубахе средневекового смертника.
Ко мне спиной, оседлав гостевой стул, вплотную придвинутый к Лёкиному столу, сидит Морковников, молчаливую реакцию которого я определила как благоговейную, а потому по учительской привычке готова выправить неправильное отношение слушателя к тому или иному предмету. Спросила не без иронии:
– И по какому же принципу эта Высшая сила «выхватывает» из толпы?
Заметив меня, Лёка вежливо улыбнулась. Но ответила неожиданно и серьёзно:
– Наверное, происходит облучение. Ненужные клетки погибают, необходимые остаются: чтоб любить, желательно не только иметь какие-то черты, каких-то лучше не иметь.
Можно сказать, я аплодирую.
– И чего ты такая умная, Лёка! – с «галёрки» раздаётся «свист» непонимания. – Я тебе говорил: книжки читать вредно (я не читаю). – Он разворачивается ко мне – насмешливо-радостные жёлтые глаза с теплом близкого огня.
– …кроме индийских, – весело напоминает Лёка («инструкция», «Камасутра»!)
Холодный ужас окатывает меня: а каково такое слышать ему, Серёже, ведь он так смущается при разговорах на такие темы! Но, вдруг, вижу, он улыбается! Немного смущённо, искренне. В моей груди лопается что-то, словно клапан открылся, стало легче дышать, и я тоже… улыбаюсь! Мы смеёмся… Втроём. Липа за окном кивает нам своими ветками, листьями зелёными, одобряя.
– Любовь – чувство аристократическое, – робко соглашаюсь я.
Они заинтересованными взглядами точно сдирают с меня чёрную кожу.
– В молодости я «трактат» сочинила под названием «Что есть бабство».
Пока я говорю свой «монолог», мои слушатели неоднократно всхохатывают, поощряя.
– Современная ведьма! – восклицает Лёка. – Вы читали Плутарха «Застольные беседы»?
– Нет, – теряюсь (ученица, не выучившая урок).
– Тогда ваш «трактат» гениален.
Наутро продолжения не последовало: Лёка оказалась, словно на глубине реки. Так и промолчали, работая весь день, но под вечер пришёл Морковников, и она вынырнула.
– …о чём этот твой фильм? – обращает он внимание не только на неё, но и на меня.
– Не мой, Тарковского. О жизни и смерти, – отвечает она с небрежностью профессионала-критика, отлично разбирающегося в сложном кино.
На этот фильм я тоже ходила недавно. Кукурузова провела через нашу бывшую сокурсницу на закрытый просмотр. Мы обе поняли этот фильм не столь абстрактно (о «жизни и смерти»), а как небольшую правду о политической обстановке в стране в тридцатые и в начале пятидесятых годов. «Это про моих родителей», – сказала Кукурузова. И тут, в разговоре с Лёкой и Серёжей, я, вдруг, вспомнила со стыдом: «Танцульки, индийские фильмы, так проводим досуг?» Надо же было быть такой непрозорливой, чтобы этой интеллектуальной дамочке задать столь глупый вопрос! Но задала. В один из первых дней после её появления у нас в батальоне.
На Лёке опять странное одеяние: половина платья вдоль – чёрная, другая – белая, похоже на флаг. Руки раскидывает, охватывая стол (сейчас он – кафедра). Одна её ручка, та, что близко к Морковникову, отбивает ритм, браслеты названивают:
– Человек живёт, страдает, радуется, умирает… Может, улетает… – Смолкла, склонив голову, ждёт внутренней подсказки, но приходит извне:
– …«а превратились в белых журавлей».
– Не верю я в животные перевоплощения, – Лёка сейчас, будто молодая учительница, шутливо щёлкает пальцами по руке посредственного, но не противного ей ученика. – То, что происходит с душой человека после его жизни – необъяснимо. Ответ в космосе: как две параллельные прямые, имеющие пересечение за пределами нами видимого пространства. Точка пересечения есть, но она вне нашей видимости и понимания. Возможно, что и тут математика будет первой, а после найдётся гуманитарный ответ (не исключено, что он уже найден). А те, кто до сих пор не знают его, – гости, не понимающие порядков в доме. Словно в психбольнице они прогуливаются по территории. Больные спокойны, им всё равно. В детстве и здоровые люди безмятежны: вот сад, вот ручей. Но с возрастом начинает удивлять забор: своей высотой, полным отсутствием ворот, калиток и дырок. Но самое жуткое открытие наступает где-то в ранней юности: оказывается, нас могут забрать отсюда вопреки нашей воли, иногда внезапно, а иногда предупреждая о том, что посланный за нами корабль уже находится в пути.
Морковников слушает, его рука тянется к её ручке, трепещущей на краю стола. Наконец, тихонько сжимает её, будто пойманную птичку, но выпускает, томясь желанием снова сжать.
– Во вчерашнем фильме были такие стихи. Могу напомнить, я их давно знаю наизусть:
«… и рыбы поднимались по реке,
и вечность развернулась пред глазами,
когда судьба по следу шла за нами,
как сумасшедший с бритвою в руке…» [7]
– Но бывает куда проще, куда обыденней, но и куда вероятней: идёшь полем из Кызыл-орды в Кызылжар, тащишь ребятам семь банок бараньей тушёнки, вдруг, теряешь сознание…
Щека Морковникова дёрнулась, будто к оголённому нерву притронулись иглой. Изображая из себя «публику с галёрки», слушал-то он напряжённо. И, скорей всего, именно такие Лёкины монологи были тем горючим, которое питало эту его страсть.
Ещё раз я со стыдом вспомнила наше с Кукурузовой агитационное мероприятие по пропаганде «духовной жизни», о том, какие книги должна читать девушка… «Как закалялась сталь», «Педагогическая поэма»… Здорово мы прокололись, приняв за глупенькую школьницу эту преподавательницу философии.
Для меня вновь наступило то наше время, когда мы, восторженные девочки, вслед за нашими восторженными мальчиками громили на коллоквиумах культ личности. Осмелевшая, как и все мы, Кукурузова, поминая репрессированных отца и мать, решила сменить имя. Со Сталины на Эллину. В сокращённом варианте оба имени Лина, этим последним она и прозывается мной и прочими близкими и друзьями. Но муж её, Вася, не позволил, и осталась она навечно с полным именем Сталина. В то время появился воздух, после форточку захлопнули, – и ни ветерка! Об этом мы тоже говорим втроём…
Из дневника:
Смотрели «Зеркало». Провела Милка. Всё тот же маленький зал на киностудии. О, сколько здесь пролетело прекрасных часов моей жизни: Бергман, Антониони, Бунюэль, Куросава, Феллини, Годар… И на сей раз уходила под таким впечатлением, что даже не пригласила Серёжу домой. Он, кажется, обиделся. Да и по дороге спорили: стихи за кадром, говорит, воспринимал отдельно от изображения, одно мешало другому. (А что? Тонкое замечание).
Придумала «трактат» о пользе языческого подхода к любви. Трактаты – это по части одной из моих канцелярских коллег. Их две. У одной фантастическая фамилия – Кукурузова. Она огромная, толстая, неглупая, но наивная, как дитя. Вторая (с трактатами) – худая, высокая, довольно красивая. Она интеллектуалка, и она – ещё одна, не считая жены Сергея, моя соперница. Обе несчастные. Эта, влюблённая в Серёжу, сочинила «трактат», как она сама назвала, про «бабство», не ведая вторичности написанного. Мы все вышли из греков и римлян… И у Плутарха уже всё об этом есть: «…обабившиеся, это лишённые слуха, художественного вкуса и понимания прекрасного».
