Михаил Ландбург - На последнем сеансе
– Как же мне теперь?.. – бормотал я. – Как потом?..
Пляж был пуст, и лишь чуть впереди от меня у самой воды сидели двое мужчин. Один был лысый, а у другого была волосатая спина. Мужчинам было не до меня.
– Скоро стемнеет, – послышался голос лысого.
Тот, что с волосатой спиной, потянулся к воткнутым в мокрый песок бутылкам пива.
– Паршиво там, в городе, – сказал он потом, и отпил из бутылки. – Паршиво…
Лысый кивнул на море.
– Гляди, – указал он на женщину, которая шла по воде. – Белые волосы над белым купальником.
Тот, что с волосатой спиной, сделал несколько глотков подряд.
– Со мной она не угадала, – сказал он.
– Что? – не понял лысый.
Тот, у которого волосатая спина, достал новую бутылку и выпил её всю на одном дыхании.
– Тогда она нарубила дров, – сказал он.
– Дров?
– Некоторым женщинам кажется, что стоит им выйти замуж, как счастье само собой…
– Ты её знал?
– Знал…
– Твоей была?
– Была…
– Ей казалось, что счастье…?
– Казалось…
– Кажется, теперь она решила прогуляться по морю.
– Она всегда была несобранной. Кажется, она и за меня вышла по рассеянности. Через полгода после нашей свадьбы я спросил, о чём она думает, когда я целую её в грудь. Она ответила: «О моём любимом!» Я ударил её, крепко ударил, и тогда она, заскулив, добавила: «Думаю только о нём!» Я ударил её снова и спросил: «Поэтому ты пошла за меня?» – «Пошла не туда!» – сказала она. Кажется, она и сейчас идёт не туда…
Море подрагивало, будто пыталось стряхнуть с себя всё лишнее, что накопило в себе за день.
Лысый неотрывно наблюдал за морем.
– Куда это она идёт? – вдруг прошептал он.
– Наверно, к своему любимому, – отозвался тот, что с волосатой спиной. Он принялся за новую бутылку.
– Что это она там вытворяет? – засуетился лысый. – Ты только погляди, что она с собой делает!
– Что же?
– Не знаю. Её больше не видно.
В небе устало кружили чайки. Из воды, будто пожимая плечами и чуть присвистывая, выпрыгивали белые гребни волн и тут же вновь опадали. Пляж накрыла тяжёлая тень. Я поднялся с остывающего песка, а потом, по дороге домой, пытался для себя решить, в чём люди нуждаются более: в праве забывать или в праве помнить?..– Иногда, – продолжила женщина, – мне хочется снова стать девочкой.
– И поиграть в прятки?
– Откуда вы знаете?
– Так ведь все старики впадают в детство; все они не прочь поиграть с кем-либо в прятки…
– Отчего же именно в прятки?
– А что ещё старикам остаётся?
Мимо пробежали три подростка и, взглянув на нас, хихикнули.
Женщина отвела взгляд в сторону, проговорила:
– Знать бы, что люди обо мне думают…
Я пожал плечами:
– Вы настолько тщеславны?
– Нет, просто любопытно сравнить с тем, какой я себя вижу сама.
– Какой же вы видите себя сами?
– Будто поглощённое тиной болото. Или как последнее трепыхание догорающей (старой) свечи…
Я рассмеялся:
– Звучит уж слишком по-книжному.
Женщина посмотрела на меня, и я увидел, как морщинки, выбежавшие из уголков её глаз, замерли на лбу, смяли его.
– У вас не появилось желание меня отколотить?
– Отколотить вас? Зачем мне желать такое?
– Хотя бы из милосердия. Сама это сделать не могу, а вы бы сослужили мне добрую службу.
Я извинился, сказав, что уже больше не служу, что я теперь на пенсии.
Мимо нас прошёл знаменитый писатель. Я читал его книгу «Сучий сын». У писателя был болезненный вид.
«Мы с ним почти ровесники», – подумал я и, опустив голову, посмотрел на свои (мои) руки.
Мои руки…
Мои пальцы…
Когда-то они были крепкими, гибкими, а теперь…
Я подумал о старике Ренуаре, который писал своих красных купальщиц кистью, привязанной к запястью.
– У вас красивые пальцы, – сказала женщина.
Я сделал вид, что не слышу.
– В декабре небо темнеет рано, – сказал я.
– Да. – В глазах женщины разлилась печаль.
– Возможно, ночью пройдёт дождь.
– Возможно, – согласилась женщина. Она произнесла «возможно» так, будто собралась сказать, что в этом мире возможно всякое разное. – Грустно, когда от нас уходят дни…
Я напомнил:
– Уходят не только дни.
Женщина покачала головой.
– Бывали дни и бывали ночи, когда я чувствовала себя совершенной развалиной, рухнувшим строением, которое лежало в руинах и даже не пыталось отстроить себя заново. А потом наступали дни, когда мне хотелось вновь стать той девушкой, которую молодой талантливый пианист пригласил на прогулку. Мы с ним долго гуляли по берегу озера Кинерет, и вдруг он принялся рисовать передо мной картину, будто к нам подошли Моцарт и Гайдн. Моцарт сказал, что нанялся добровольцем на работу в кибуц, а Гайдн…
– Погодите! – перебил я. – Разрешите, я продолжу. Гайдн приехал в Тверию с целью подработать в одном из баров в качестве пианиста.
– Как вы догадались? – Женщина наклонила ко мне голову.
– Природное воображение, – объяснил я.
– Надо же, чтобы так!.. – изумилась женщина.
Я опасался, что запах духов «Chanel № 5» вынудит моё сердце выпрыгнуть наружу.
Мимо нас прошли подростки. И парню, и девушке было лет по пятнадцати. Каждые пять-семь шагов они останавливались и целовались. Я поднялся со скамейки и отдал им честь.
– Что вы делаете? – испугалась моя дама.
Я сказал, что приветствую любовь.
Моя дама прошептала:
– Всё о любви знают лишь только малыши. Ни за что не догадаетесь, что ответила шестилетняя девочка на вопрос: «Что такое любовь?» Она сказала: «Когда моя бабушка заболела артритом, она больше не могла нагибаться и красить ногти на ножках, и тогда мой дедушка стал делать это для неё даже тогда, когда у него самого заболели артритом ручки. Это любовь».
– Так сказала малышка?
– Именно так.
Я посмотрел на дом через дорогу. Мужчина и женщина ходили по балкону и вместе поливали цветочные горшки. Потом они вместе стали наблюдать за тем, как по небу бегают облака.
– Стареют не каждый день, правда? – Женщина старалась на меня не смотреть. – Бывают дни, когда…
– Да, – откликнулся я, – такие дни бывают. Особенно по утрам…
– Сейчас вечер.
– Да, вечер.
– День ушёл.
– Да, ушёл.
– Ещё один…
– Завтра придёт другой день.
– А как быть, если… Вы понимаете?
– Да, я понимаю.
– А как быть, если вы… Понимаете?
– Да, конечно, я понимаю.
– И как быть, если…
– Завтра придёт другой день, – повторил я и подумал, что, когда мужчина и женщина делят любовь между собой поровну, то такая любовь весит вдвое меньше, чем та, которую носит в себе один из них.
– Наверно, та, которую звали Юдит, вас любила? – спросила женщина.
– Думаю, что не очень.
– Как странно… – рассеянно проговорила женщина и улыбнулась.
Я увидел узкие щёлки глаз.
«Они такие, как у Юдит, – подумал я. – Точно, как у Юдит!»
И вдруг послышалось:– Как банально:
любовь.
Как бессмысленно:
равнодушие.
И чуть безысходно:
смерть.
И так заманчиво:
жизнь.
– Будь я на месте той девушки, я бы представила себе вас гигантом.
– Гигантом?
– Или королём.
– Королём?
– Или Гераклом.
– Гераклом? И кем ещё?
Женщина не ответила.
«Юдит, – подумал я, – кажется, время нас порядком ограбило».
Женщина снова коснулась моего плеча, спросила, о чём я думаю.
– Не помню, – солгал я. – Проклятая забывчивость. Наверно, это от старости, да?
– Наверно. Отчего же ещё? – бесстрастно отозвалась женщина, а на её лице было написано: «Возможно, мы два воскресших из небытия духа, или, возможно, просто два ненормальных существа».
По земле стали стелиться вечерние тени.
– Почитать что-то ещё? – спросила женщина и, не дожидаясь моего ответа, начала:Любовь, пришедшая без спроса,
Целует в лоб, целует в губы.
А в сердце бьётся знак вопроса:
Помилует или погубит?
– Стихи, – сказал я потом.
– Разумеется, всего лишь стихи. – Женщина поднялась со скамейки и, взглянув на меня, проговорила: – Я утомилась. Я ужасно давно живу.
И вдруг её глаза погасли.
Я перевёл взгляд на балкон дома через дорогу. Ни женщины, ни мужчины на нём уже не было.
– Так вы признаётесь, что обознались? – спросила моя дама и, не дожидаясь моего ответа, добавила: – Рада была встрече!
Её слова прозвучали так, будто на самом деле было сказано: «Больше это не повторится!»
Женщина уходила, не оборачиваясь, и я стал смотреть, как она переходит дорогу тяжёлыми, неловкими шагами.
«Ничего общего с той мягкой, величественной походкой, – подумал я. – Ничего от того, что напоминало движение распускающегося цветка. И всё же… Те самые глаза, которые однажды погасли…»В крошечной комнате Юдит был один диван, один комод, одно окно, один стол, на котором стоял старенький проигрыватель. На единственном стуле я увидел недопитый стакан чая. Перехватив мой взгляд, Юдит покраснела и, прошептав «прости», отнесла стакан за матерчатую перегородку – видимо, кухоньку.
Потом Юдит сказала: