Михаил Ландбург - На последнем сеансе
– Вовсе нет, – возразил я. – Огонь не задобришь. Он, как и память, ненасытен…
Моя собеседница, нахмурив брови, замолчала.
Я помолчал в ответ.
Вспомнился тот день, когда…
Юдит взяла из моих рук огромный букет белых роз и поставила их в воду. Цветов хватило бы на три вазы, но в комнате оказались всего лишь две. На этажерке я увидел пластмассовую коробочку с моей записью (кассетой), а чуть ли не полдивана занял собою огромный плюшевый пёс. Я заглянул в глаза тому, кто посмел занять моё место.
– Зачем он здесь? – спросил я.
Губы Юдит отстранённо улыбнулись и сказали:
– Можешь присесть на стул.
Моя голова вдруг наполнилась пустотой.
Через два дня Юдит позвонила и сказала, что плюшевый пёс на её диване – подарок от жениха. Я чуть было не спросил: «И “Chanel № 5” тоже?» – но вместо этого сказал:
– Отличный пёс!
– Это всё, что ты можешь сказать?
Я принялся подыскивать другие слова, но, не найдя ничего более умного, спросил:
– Зачем тебе жених?
– Чтобы вырваться, – услышал я.
– Из чего?
Юдит не ответила…– Однажды, – продолжила женщина, – я заглянула в какую-то небольшую церквушку и поставила свечу. «Господи, – просила я, – освободи мою память!» С тех пор прошло много лет, но Господь мою память так и не освободил. Видимо, тогда, в церквушке, поставив свечу в чужом храме, я совершила ещё одну ошибку. Иногда я думаю, что Бог решил меня наказать…. Такое быть может?
– Бог не наказывает, – сказал я. – Бог всего лишь не прощает.
Наши взгляды встретились.
– Что не прощает? – испугалась женщина.
– Не знаю. Его понять трудно.
Женщина перевела взгляд на мои руки.
Я почему-то сказал:
– Теперь у меня дочь.
Женщина продолжала разглядывать мои руки.
– Кто знает, возможно, дочь могла быть у вас и с той, которую звали Юдит…
– Возможно, но это была бы другая дочь.
Мы помолчали. Потом женщина сказала, что её зовут Лия.
– Лия?
Мой вопрос прозвучал, наверно, довольно неловко, потому что женщина сказала:
– Вас что-то смущает?
– Нет, – торопливо ответил я и добавил: – Меня зовут Макс.
– Так вас зовут?
– Почему бы нет?
Женщина рассмеялась.
– Почему? – не понял я.
– Ради Бога, простите, я не над вами смеюсь. Просто мне вдруг подумалось о любви.
– Над любовью не смеются.
– Нет?
– Думаю, что нет.
– Разве это не смешно, когда вдруг обнаруживаешь, что любовь оборачивается досадной ловушкой? Ведь не напрасно какая-то писательница признавалась, что во время работы над книгой о любви у неё было ощущение, будто она запустила руку в мешок, полный змей…
Я рассмеялся.
– Вас рассмешило признание писательницы?
– Нет, просто подумалось, как хорошо, что я не писатель.
– Когда-то мне захотелось стать женой успешного человека, но вскоре я поняла, что жена – это удобная вещь, которую повсюду за собой таскают и которая должна улыбаться, когда муж её целует. Вы не жена, и знать такое не можете…
– Зато, как мужчина, я знаю, что жена – не вещь, и уж, тем более, не всегда удобная…
Мимо нас прошла юная пара. Девушка лет пятнадцати, подёргивая парня за рукав, сообщила:
– Кончится тем, что ты меня потеряешь.
Парень казался моложе, чем эта девушка, и он явно тянул с ответом. Он что-то проговорил лишь после того, как они отдалились от нас шагов на восемь, и я его слов не расслышал.
Небо над Тель-Авивом стало темнеть.
– Я была дурой, – сказала женщина. – Я была большой дурой! Состоятельный человек предложил убежать от бедности, и я сделала это. Потом… Поняв, что потеряла себя, я умерла.
Я отвёл взгляд в сторону, проговорил:
– По вашему виду такое не скажешь…
– Выходит, я удачно прикидываюсь. Согласитесь, что при желании и при определённых усилиях любую ситуацию можно вывернуть наизнанку. В конце концов, я себе приказала: «Терпи!» Я надеялась, что приказ станет для меня заменой чувству сожаления…
Я покачал головой.
– В чём дело? – спросила женщина.
Я промолчал. Вспомнилось, как где-то прочёл: «Приказ заменял им совесть».
Женщина стала смотреть на прохожих.
Я взглянул на часы. Шёл седьмой час.
Вдруг женщина рассеянно проговорила:
– На днях я услышала, как кто-то утверждал, будто пожилым людям ничего иного в их жизни не остаётся, как лишь шуровать кочергой в углях… Тем не менее я не собираюсь посвятить остаток своей жизни раскаянью. Вы согласны с Ремарком: «Раскаянье – самая бесполезная вещь на свете. Вернуть ничего нельзя. Ничего нельзя исправить»?
– Ремарк умел думать, – сказал я.
– А вы?
Я пожал плечами.
– Вот, скажите, что вам приходит в голову, когда вы видите, как у женщины из-под колье выглядывает дряблая кожа шеи?
Я не нашёлся, что сказать. На ум пришло чьё-то утверждение: «Не бывает дряблая кожа, бывает история без любви».
– Вы – не Ремарк, – определила женщина.
– Нет, конечно, не Ремарк, – согласился я.
И вдруг женщина стала рассказывать о том, что вот уже несколько дней, как она с сестрой своего покойного мужа скупает в музыкальных магазинах Тель-Авива диски с записями композитора Леона Кормана. Они обе обожают его музыку. Разумеется, она и в Йоханнесбурге имела возможность слушать произведения этого господина: в её доме хранилось несколько кассет с записями его музыки, и, слушая её, она частенько беседовала с маэстро. А иногда ещё и с его портретом.
Я вздрогнул.
– С портретом Кормана?
– Время от времени его портреты появлялись в журналах Африки. Корман – гигант!
Кажется, я покраснел.
– Как вы сказали?
– Корман – гигант!
Я озадаченно прошептал:
– О чём же? О чём вы разговаривали с этим господином?
Испытующе посмотрев на меня, женщина улыбнулась:
– Угадайте.
– Как я могу угадать?
– Попытайтесь.
Я сказал:
– Наверно, о появляющихся иногда перед вами странных призраках… Мне знакомо такое. Бывает, что я с призраками беседую… Нет, не подумайте, что я их к себе зову – они сами, не спросив меня, возникают… Это ужасно! А вам было не страшновато разговаривать с этим человеком?
Лицо женщины вдруг помолодело.
– Нет, – улыбнулась она, – разве Леон Корман призрак? Хотя, если признаться, беседуя с ним, мне было немного не по себе.
Я насупил брови, подёргал носом, постучал себя по коленям и сообщил:
– Говорят, этот музыкант мрачный тип, и такой он, видимо, оттого, что в юности обладал всего лишь одной-единственной парой туфель. Представляете – всего лишь одной!.. Вы бы смогли обойтись одной парой туфель?
Лицо женщины внезапно постарело.
Я замолчал.
Женщина замолчала в ответ.
«Она вдова, теперь – вдова…» – подумал я, и следующую мысль: «Но мне-то что до этого?» – от себя отогнал.
– Леон Корман знает, что я его слушаю, – весело проговорила женщина. – Он знает, что я…
– Вы уверены? – торопливо перебил я. – Вы уверены, что всё обстоит именно так?
– Конечно! Леон Корман – художник. Разве вы не слышали об особом чутье художника?
– О чём-то таком слышал… – буркнул я безразличным тоном.
Женщина снова замолчала, а потом я услышал:
– Почему бы нам не прикинуться, что живём?
Я отозвался:
– Разве мы не живём?
Женщина взглянула на меня так, будто собиралась спросить о чём-то ещё. Не спросила и лишь едва слышно проговорила:
– Но ведь…
Я вскинул руку. Таким жестом полицейские останавливают движение уличного транспорта.
Женщина опустила глаза.
Мы послушали тишину.
Потом женщина сказала:
– Тут совсем рядом море, и можно спуститься и увидеть закат.
Я запрокинул голову. У неба был вялый, унылый вид.
– Боюсь закатов, – сказал я и подумал: «Чтобы увидеть закат, достаточно того, чтобы поглядеть на нас».
Женщина приблизила ко мне лицо:
– Не хотите?
Я судорожно глотнул воздух. Запах духов «Chanel № 5» сводил меня с ума.
– Нет, – сказал я. – Я себе не палач, и потом… женщины на пляже давно уже в мою сторону не смотрят. Даже не пытаются. Теперь за вниманием к себе я обращаюсь к врачам поликлиники. А ещё я не выношу вечернего пронзительного крика чаек.
Женщина поправила на шее колье, спросила:
– Это правда, что Виржиния Вульф утопила себя?
Я кивнул.
– Правда и то, что когда несчастную подняли из воды, в карманах её одежды оказались камни?
– Может быть, – сказал я. – Почему вы подумали о Виржинии Вульф сейчас?
– Об этом я думаю постоянно.
Вдруг я вспомнил, как однажды…Однажды, неся в себе чувство мучительного одиночества, я спустился к морю. Вздымаясь над водой, волна за волной упрямо тянулись к берегу, но тотчас отступали назад, безропотно погибая под волнами, которые набегали им вослед. От моря несло гнилью. Я опустился на песок и стал смотреть, как под воду уходит солнце.
– Как же мне теперь?.. – бормотал я. – Как потом?..
Пляж был пуст, и лишь чуть впереди от меня у самой воды сидели двое мужчин. Один был лысый, а у другого была волосатая спина. Мужчинам было не до меня.
