Николай Коротков - С трудом о прошлом, о былом. Очерки о жителях д. Верхние Таволги
Любой рыбак старался сидеть на своём месте, которое подкармливал, обустраивая, считая счастливым, и ворчал недовольно, если за время его отсутствия что-то тут как-то переменилось. Со временем ко всему привыкли, и даже издалека можно было угадать, кто где сидит…
Вот в той заводи всегда рыбачил Олёха. Он был из тех, которых в деревне называли «Вострошарый» и «Вертоголовый», любил рассказывать потешки с похабными словечками. Тут на выступе восседал Гриша – колченогий, с кавалерийскими ногами, коммунист с незапамятных времён и первостатейный матерщинник, коих белый свет и не видывал. Матерился он сам с собой – безадресно. Там вон сидел Коля Родимый – добрейшей души общительный и контактный человек, лошадник по призванию: любил и понимал лошадей, бессменный и вечный совхозный пастух. Разговор у него был по-крестьянски рассудительный, и слова он говорил, будто отвешивал. Обращаясь к собеседникам, он всегда где-нибудь вставлял присловье «Родимый мой». Поэтому его в деревне кто-нибудь, да и назовёт Коля-Родимый. Родимый, как и большинство деревенских, подматеривался, но это у него получалось как-то классически и беззлобно. Во время пастьбы он и к коровам обращался не иначе, как «милые мои» или «обезьянки сердешные». С коровами, видимо, он заговаривал, когда уставал от одиночества и долгого молчания в лесу.
Ходили рыбачить многие – и рыбы наловят и отдохнут часок – другой от постоянных деревенских забот.
Ребятишки, помимо удочек, рыбу ловили банками, забегаловками и упомянутыми выше бельевыми решётками, загоняя в них пескарей и налимят.
Особую тёплую улыбку вызывали уважаемые всеми деревенские старики. Про таких в деревне говорили: «Весь изробился», а их шествование на рыбалку являлось каким-то самодеятельным мини-представлением. Каждый по-своему неповторимый по выходкам, они с важным видом бывалых рыбаков появлялись на берегу. Старческая их наивность могла растрогать любого. Они, на полном серьёзе, своим поведением подчёркивали свою полезность и незаменимость в семье, считая себя, как в былые времена, кормильцами.
Семеняще-шаркающей походкой, в старомодных круглых очочках на замусоленной лямочке, приходил ссутуленный дедушка Сано Огорелышев – в прошлом отличный столяр и неплохой гармонист. Он садился на кем-то принесённый чурбачок неподалёку от плотика. У него постоянно ходили желваки. Если когда кто-нибудь из женщин приходил на плотик, чтобы что-то выполоснуть, то желваки у деда Сана, видимо от недовольства, начинали ходить более учащённо.
Дед Миней Гаёв, несмотря на старость, ходил стройно. Он был заядлейший курильщик, отчего его пальцы, усы и борода настолько были прокурены, что их цвет невозможно было охарактеризовать. Они жили с дедом Саном по соседству и рыбачили тоже рядышком. Под рыбу дед Миней из дома приносил большую жестяную банку из-под повидла, которая служила ему одновременно сидушкой. Усевшись на неё, он подолгу мог просиживать не двигаясь, как изваяние какое-то.
Степан Васильевич Чебаков – заядлый рыбак с молодости, их сосед (они все трое были с Зелёной улицы), садился тоже недалеко от них. Он был, в отличие от них, немного суетлив, постоянно перекидывал удочки с места на место, булькая при этом удилищем по воде, за что был постоянно упрекаем соседями. На упрёки он невозмутимо отвечал, что рыба на шум лучше идёт. Походка у Степана Васильевича была чуть-чуть полубоком и слыл он в деревне незаменимым стекольщиком. Подкармливая рыбу, он постоянно жевал для подкормки хлеб, отчего борода у него забавно, в такт жеванию, ходила и вся была в хлебных крошках. Зимой, чтобы мормыш «побойчая» был, он клал его за щеку, чтобы подогреть. Сельчане звали его уважительно – по имени-отчеству. Он же, сам над собой потешаясь, именовал себя Чебаком. «Чебак пошёл в магазин» или «Чебак отправился на покос» – здороваясь, сообщал он повстречавшемуся односельчанину направление своего движения. Степан Васильевич в деревне был ещё востребован как гармонист. Однажды, приглашённый на новоселье в качестве гармониста, он вместе со своей однорядкой упал в раскрытое подполье. Западню подняли и убрали, чтобы добавить на стол каких-то разносолов. Гости о наличии зияющей дыры хозяйкой были предупреждены. Он же, разгорячённый выпивкой и игрой на гармошке, не увидел и не услышал прозвучавшего предупреждения и, как результат, смерил глубину подполья отуровня пола до самого низа. Гости не сразу уразумели причину резкой остановки игры гармоники. Осознав положение дел, они оцепенели и в абсолютной тишине ожидали развязки, адекватной случившемуся. Когда музыкант со всклоченной бородой и паутиной в ней, да с растянувшей меха гармошкой, удерживаемой за ремень, вылезая на свет божий в спокойном тоне сообщил гостям, что «Чебак попал в «морду»», то равнодушных среди присутствующих не оказалось. Для них слово «морда» было понятным и означало в этом случае рыболовную снасть для ловли рыбы. По достоинству оценив удачное сравнение, компания причину отсутствия гармониста посчитала уважительной. Хохотали, конечно, все, и празднование новоселья продолжалось ещё с большим весельем.
Таволожские игроки-самоучки со своими гармошками были завсегдатаями любыхувеселительных компаний. Неплохими гармонистами слыли Михаил Христофорович Васильев, Братья Дементий и Василий Матвеевы, Вася «Матрёныч», Фёдор Назаров, Евгений Зайцев, Илларион Гаёв, Владимир Васильев.
На противоположном берегу, напротив них, любил посидеть дедушко Дементий Пузанов. В деревне поговаривали, что он имел принадлежность к казачеству. Возможно, он служил когда-то в казачьих частях, и именно поэтому всю жизнь проработал конюхом. Сам он ни про что не рассказывал. Сколько людей вспоминали его добрым словом, одевая отремонтированные им валенки. Он, понимая безысходность положения ребятишек послевоенного времени, безотказно брался за ремонт самых безнадёжных пимов. «Чё жо я с ими-то, милушко, сделаю?» – будет его восклицание… Потом махнёт легонько рукой, что мол, оставь. За работу брал самую малость, а обладатель этих латаных-перелатаных обуток опять, глядишь, переживёт в них морозы и обманет очередную зиму. Невысокого роста, с тёплым взглядом, Дементий Илларионович запомнился, как добрый деревенский угодник.
Родные просторы. На заднем плане – Пузанов Дементий Илларионович. Конец 1950-х гг.
Эти чудаковатые, состаренные временем люди были по-своему хороши и всем своим присутствием на берегу как бы дополняли внешний облик деревни, и без них общая картина была бы неполной… Без рыбаков речка – не речка, а сиротский водоём и пейзаж скучноватый.
Где только сейчас это всё? Нет ни прудов, ни мельницы, ни зерносушилки, ни лесопилки, ни пасеки, ни пожарки. Нет ничего того, что было когда-то олицетворением деревни. Наша славная деревня оказалась в экономической депрессии. Единственное, что радует – это природа. Она, как будто сопротивляясь действительности, в гордом одиночестве противопоставляет себя нечеловеческим нападкам человека.
На заброшенных полях, где когда-то колосились хлеба, а сейчас блаженствует осот с иван-чаем, дружно, то там, то тут, появляется сосняк. Туда направляются за грибами грибники. Единственное здание, которое напоминает о былом, это бывшая школа.
В самом центре деревни, на правой стороне речки, на перекрестке расположено красное кирпичное здание постройки начала XX века, наследие царской России – типовое здание четырёхклассной земской школы. Такие школы, возведенные на деньги земств, то есть от налогов с местного населения, до сих пор стоят во многих поселениях Горнозаводского Урала. Более 70 лет эта школа являлась храмом народного просвещения. В примыкающем к ней сквере, посаженные школьниками разных лет, высились березки и ели, разрастались акации.
Здание бывшей школы
Старая школа – вид со двора
Сколько поколений, окунаясь в мир знаний, прошло через эту школу…
Скворечни на ветках.
Скворцовые трели.
Скверик пришкольный. Акации, ели,
Берёзки листвою маячат в окно…
Как это было давным-предавно!
Первый учитель и первая парта.
Урок… Перемена… Галдёж детворы…
На стенке пестрит географии карта,
А в рамках портреты вождей той поры.
Кирпичная, прекрасная
Школа – храм науки,
Детства песня ясная –
Ни забот, ни скуки!
Обучению в Таволгах издавна придавали большое значение. Здесь уместно сказать, что в Верхних Таволгах, примерно до 1922-23 года функционировала старообрядческая школа, где обучали духовному и гражданскому делу, а также крюковому пению. Мирская, или гражданская, школа некоторое время находилась на втором этаже кирпичного здания, расположенного на проезжей улице. Дом этот во время пожара 1928 года пострадал и был перестроен в одноэтажный.
