Сергей Десницкий - Пётр и Павел. 1957 год
Пошли к главврачу.
Иннокентий Юрьевич молча выслушал несвязную, сбивчивую, но чрезвычайно темпераментную, взволнованную речь Автандила и спокойно спросил:
– А в чём, собственно, проблема?.. Не понимаю.
– Как в чем? – удивился грузин. – Многоуважаемая медсестра, – он кивнул в сторону Эльзы Антоновны, – не разрешает мне даже войти в комнату, где лежит мой отец!..
– Ах, вот оно что! – рассмеялся главврач. – Что ж, наша многоуважаемая медсестра просто выполняла свои служебные обязанности. Да, до недавнего времени Георгий Ираклиевич Гамреклидзе был арестантом, находящимся у нас на лечении, но в октябре этого года его реабилитировали, и он стал обыкновенным пациентом, как, например, Павел Петрович Троицкий. Эльза Антоновна ничего об этом не знала. Я просто забыл ей об этом сказать. Простите, это уже моя вина. А у всех наших пациентов одинаковые права, в том числе право принимать посетителей. И не только родственников.
– Если бы вы меня предупредили… – с явной обидой в голосе проговорила Эльза Антоновна.
– Но я же сказал, каюсь – виноват! – было заметно, что Иннокентий Юрьевич ничуть не расстроен, а, напротив, чрезвычайно рад, что у его безнадёжного пациента объявились родственники. Раскаянье тут было ни при чём. – Просто к товарищу Гамреклидзе за всё время его пребывания у нас никто не приходил, и я самонадеянно посчитал это обстоятельство неактуальным. Ещё раз приношу вам, Эльза Антоновна, свои самые искренние извинения.
Затем, после короткого обмена мнениями, было решено, что на днях после соответствующей психологической подготовки Автандил привезёт в Болошево деда Ираклия и тётю Катю.
– Посмотрим, какое впечатление произведёт эта встреча на больного, – подвёл итог беседе главврач Тульчинский.
На следующий день с утра пораньше, Павел Петрович даже не успел выйти на свою традиционную прогулку, как под окнами его палаты раздался протяжный автомобильный гудок. Автандил привёз в Болошево всю семью в полном составе. Все были страшно взнервлены и не скрывали своего возбуждения. Только дед Ираклий не терял присутствия духа и держал себя молодцом. Сильное волнение выдавали лишь его руки: они часто и мелко дрожали. Выбравшись на плохо гнущихся ногах из машины внука, он с помощью Екатерины вскарабкался на невысокое крыльцо в три ступени и вошёл в дом. Там сбросил тулуп на руки невестке, поздоровался за руку с Павлом Петровичем и спросил громко, отчётливо:
– Дальше куда?..
– Сюда, Ираклий, – Троицкий взял старика под руку и провёл в комнату, где лежал Георгий.
Подойдя к кровати, старший Гамреклидзе немного помедлил, потом осторожно, кончиками пальцев коснулся лица сына.
– Как ты похудел, сынок!.. Как осунулся!.. – громко сказал дед, ощупав всё его лицо от лба и до подбородка. – Ну, ничего… Не огорчайся, теперь тебя будет кормить Кэто, а у неё никто голодным из-за стола не встаёт… – тыльной стороной руки Ираклий погладил Георгия по щеке. – Ну, вот и хорошо, мальчик мой… Наконец-то, мы все вместе собрались. Только мамы нет с нами сейчас… Но всё равно… Она нас видит… Она всё знает… И радуется вместе с нами… Здравствуй, сынок…
Он наклонился и трижды крепко расцеловал неподвижное лицо сына в обе щеки.
Женщины заплакали.
– Не реветь! – гаркнул старик. – Не похороны у нас!.. Праздник!.. Мой сын домой вернулся!.. Автандил!.. Что ты застыл, как неприкаянный?.. Наливай вино, мы должны отметить его возвращение!..
У двери послышалось негромкое покашливание. Все, кроме Ираклия, обернулись. На пороге стоял главврач Тульчинский, рядом с ним верная Эльза Антоновна.
– Уважаемый товарищ Гамреклидзе, прошу вас не устанавливать здесь своих порядков. К сожалению, у нас существуют определённые правила внутреннего распорядка, согласно которым распитие спиртных напитков на территории и в помещениях вверенного мне санатория не допускается.
– Извини, дорогой товарищ начальник, – смиренно пробасил Ираклий. – Я с тобой полностью согласен, правила обязательно уважать надо. Для того и писали их умные люди, чтобы всем нам проще было жить. Но, сынок… Прости, не знаю твоего имени…
– Иннокентий Юрьевич Тульчинский, – с достоинством произнёс главврач.
– Очень приятно, дорогой Иннокентий Юрьевич Тульчинский, меня Ираклием зовут… Так вот, многоуважаемый, никто из нас не собирался, не собирается и никогда не позволит себе нарушить правила внутреннего распорядка такого замечательного заведения, как твой санаторий. Это была бы неслыханная наглость с нашей стороны. В твоём монастыре мы своих правил устанавливать не собираемся. Нельзя, так нельзя!.. Кто спорит?.. Но ведь я предложил отметить возвращение моего сына домой не спиртными напитками, а вином!.. Понимаешь?.. Вином!.. Из лозы, выращенной в нашем родном селе заботливыми руками нескольких поколений семьи Гамреклидзе. А настоящее вино из Алазанской долины никакого отношения к спиртным напиткам никогда не имело и иметь не будет.
– Как не имело?!.. – изумился Тульчинский. – Тогда что же это такое… вино?!.. Из любой долины!.. Я всю жизнь был уверен, что любое вино – спиртной напиток… То есть алкогольный…
– И всю жизнь ошибался, генацвале. Авто, налей мне немного вина, – и, когда внук исполнил его просьбу, поднял костяной рог, знакомый Троицкому по прошлому застолью, и торжественно произнёс: – Вино это – нектар, это – сок жизни. Ты – доктор, поэтому должен знать: без солнца, без его живительных лучей на земле не осталось бы ничего живого. Сплошной мрак окутал бы землю, безжизненной пустыней стали бы наши цветущие сады, и радость навсегда покинула бы этот мир. Из маленькой виноградной косточки вырастает лоза. Она не очень красива на вид, но по её корявым ветвям течёт эликсир силы и добра. Хрустальные горные реки поят землю, из которой она растёт, небесный дождь омывает виноградные листья, которые прячут её от зноя, а солнце питает тяжёлые гроздья звонкой радостью. Скажи, дорогой, так может ли при стечении всех этих обстоятельств появиться на свет Божий алкоголический напиток?.. Ни в коем случае!.. Это в "Гастрономе" на полках стоят спиртные напитки, а возле его дверей в ожидании заветного часа толпятся алкоголики, а у меня в руке сейчас напиток богов, который, ты увидишь, генацвале, вылечит моего сына от его страшной болезни, а всем нам принесёт радость и подарит надежду!..
– Смотрите!.. Смотрите!.. Дедушка улыбается!.. – вдруг закричал Гиви.
Губы Георгия чуть скривились, и на лице его, действительно, появилось некое подобие улыбки.
– Что я тебе говорил?! – во всю мощь своего голоса загремел Ираклий. – Георгий, если ты меня слышишь, закрой глаза. Два раза подряд.
Все, кто были в комнате: и тётя Кэто, и Варвара, и Автандил, и Гиви, и Павел Петрович, и Тульчинский, и Эльза Антоновна, все, затаив дыхание, посмотрели на Георгия. Лишь Ираклий застыл неподвижно, гордо подняв свою седую голову. Потом осторожно спросил:
– Гиви, он сделал то, о чём я его попросил?..
– Сделал!.. – торжествовал Гиви. – Сделал!..
Ираклий улыбнулся.
– Всё!.. Теперь я спокоен. Мы поставим тебя на ноги, сынок. За твоё здоровье!..
И выпил весь рог, до дна.
Потом вернул его внуку и сказал:
– А теперь налей дорогому хозяину. Но только не до краёв, а не то Иннокентий Юрьевич подумает, что мы хотим его споить. И не забудь, он ещё долгий день впереди будет работать – лечить людей.
Тульчинский, потрясённый речью Ираклия в защиту вина, а главное, тем, что его безнадёжный пациент только что сделал первый крохотный шаг навстречу своему выздоровлению, принял из рук Автандила рог с вином.
– Я, конечно, выпью немного… За здоровье вашего сына… Но очень прошу, чтобы это осталось сугубо между нами… Договорились?..
– О чём ты говоришь, генацвале?!.. Среди нас нет и не может быть предателей!.. Пей спокойно, дорогой товарищ Иннокентий!..
Рог с вином совершил полный круг. Даже суровая Эльза Антоновна пригубила немного. Последним вино выпил Георгий. Кэто осторожно приподняла его голову и тихонько, маленькими глотками, напоила брата солнечной влагой.
Лицо его опять искривилось подобием улыбки.
Несмотря на уговоры родных, Ираклий наотрез отказался покидать санаторий и заявил, что выйдет отсюда только под руку со своим сыном. Уговорить главврача пойти навстречу желаниям старика, особого труда не составило. Сложнее было добиться от него разрешения привезти из Москвы любимое кресло Ираклия и топчан, на котором тот спал последние пятьдесят лет. Но и этот вопрос, в конце концов, был улажен.
С этого самого дня Ираклий Гамреклидзе неотступно находился при сыне и ревниво следил за динамикой его лечения. Сложнее было тёте Кате: она разрывалась между Москвой и санаторием, таская в Болошево тяжеленные сумки с едой и прочими, необходимыми отцу и брату вещами. Но не роптала, ни разу не пожаловалась, а терпеливо и смиренно несла на своих плечах эту нелёгкую обязанность.
