Владимир Качан - Юность Бабы-Яги
– Вы откуда… откуда вы знаете… – задохнулась она. – Вы… кто?
– А то, что я знал, куда привезти, – вас меньше удивило, да? Идите, вы опаздываете, – он, явно подтрунивая над ней, взглянул на часы. – О! Уже опоздали.
– Ну-у… знаете!.. – с бурлящей смесью возмущения и испуга, даже ужаса перед ненормальностью происходящего выдохнула Вета.
– Знаю, – перебил он ее. – Я многое о вас знаю… – он, похоже, наслаждался ее возмущением, удивлением и попыткой что-либо понять. – Только не спрашивайте, почему и зачем я о вас все знаю. Как-нибудь потом расскажу. Поверьте, ничего плохого для вас. Но лучше – потом.
– А вы уверены, что будет «потом»?
– Обязательно, – снова ослепил он Виолетту своей улыбкой и, смягчая ею фамильярность, дополнил, – моя дорогая…
– Я не ваша дорогая! – Вета резко отвернулась, вышла из машины и пошла к подъезду, а вслед услышала, негромко, но так, чтоб услышала:
– Да. Пока, – он подчеркнул слово «пока». – Пока – не моя дорогая.
Вета фыркнула сердито и обернулась, чтобы поставить на место этого самоуверенного типа, но он, улыбаясь, уже отъезжал. Она скомкала и швырнула вслед машине визитку, которую все еще машинально держала в руке, надеясь, что этот тип увидит ее решимость отказаться от продолжения знакомства. Возле подъезда Вета остановилась. Гнев уступал место сильнейшему любопытству, с которым большинству женщин бороться невозможно: кто такой этот армянин? Почему он за ней следил? А ведь следил! Иначе все другое – необъяснимо. И про массажистку знал. А ее имя? И адрес! У дома ведь тоже неспроста оказался. Кто он? Если очередной интересующийся мужчина, пускай и с большими возможностями, – тогда ладно, тогда проще. А если что-нибудь другое? Бельгия, что-то связанное с Марио? Тогдашний нелегальный переход границы? ФСБ? Что? Но ведь он сказал: «Ничего плохого для вас». И это его «пока не моя дорогая»… Значит, мужской все-таки интерес.
Вета вернулась, нашла в траве скомканную визитку, расправила и спрятала в сумочку.
«Ну, если еще один влюбленный чудак, – думала она, – я с ним разберусь по-своему. Не таких обламывали». Она ошибалась. Таких она еще не обламывала.
Любопытство терзало Вету и во время массажа, и за чашкой кофе с массажисткой, причем настолько, что она решила позвонить сразу, не откладывая. Достала помятую визитку. Там от руки был написан мобильный телефон, доступный, видимо, только для избранных. Она была избранной, значит. Вета позвонила и без малейшего оттенка просьбы в голосе, не представляясь, сразу сказала:
– Если вы меня привезли, то, может, и обратно отвезете?
Вызывающе сказала, в прямом смысле. Будто вызывала на бой. Ответ открыл счет в его пользу:
– Я уже здесь.
– Ах, так… – только и нашла что сказать Виолетта. С отчаянной решимостью пантеры, проигрывающей схватку с Витязем в тигровой шкуре пока по очкам, она плюхнулась на переднее сиденье и, нагло закурив, спросила: – Ну?..
– В ресторан? – осведомился Витязь.
– Поехали, – согласилась она.
Ресторан, как и все прочее, Вета оценила. Не что-нибудь заурядно-кавказское или китайское, а новомодная «Галерея» у Петровских ворот, один из самых дорогих в Москве. Там вечерами вокруг памятника Высоцкому громоздились джипы, шестисотые «мерсы» и прочие показатели достатка неинтеллектуальной элиты нашего общества. Они пробили себе неформальную стоянку в конце бульвара, прямо там, на пешеходной зоне. Вот и сейчас стоянка была забита до отказа. Но когда их машина притормозила возле милицейской будки, оттуда как ошпаренный выскочил доблестный ревнитель прав дорожного движения, козырнул и, являя лицом и фигурой глубокое уважение, показал заранее приготовленное Завену свободное место. Сопроводил машину, открыл дверцу – не ей, а водителю, тем самым доказав еще раз, что сервис у нас в разгаре, но до приличных манер еще далеко; и незаметно, движением неуловимым и стремительным, вот как хамелеон схлопывает муху, прибрал купюру в 100 долларов, которая исчезла в его кармане за долю секунды.
То же наблюдалось и в ресторане. И охранники, и метрдотель, и затем официанты – все олицетворяли собой сплошное уважение, переходящее в подобострастие.
«Да кто ж он такой, этот Завен? – опять подумала Виолетта. – В визитке – довольно скромно: генеральный директор фирмы… Мос… – хрен его знает, какой-то – строй, а обращаются с ним, как с президентом. Но все равно – понты, сплошные армянские понты! Елкина мать! Да проходили мы это уже! Поразить хочет шиком своим. Чтоб я заинтригована была. Вся – от головы до промежности. Ага! Уже готова! Тоже мне загадочный граф Монте-Кристо! Армянский, елкина мать!»
С некоторых пор Вета ругалась и про себя, и прилюдно именно так. Мат или традиционное «елки-палки» ее не устраивали. Если она хотела крепко выразить свои чувства, она говорила: «Елкина мать», не особо вдаваясь в этимологию слов – кто, мол, такая елкина мать, уж не та ли самая, точно такая же елка? Не липа же в конце концов! Наверное, то был причудливый симбиоз двух самых распространенных выражений, произносимых обычно в сердцах «е… твою мать» и «елки-палки». А вместе – «елкина мать».
Когда двое официантов во главе с метрдотелем с лакейскими полупоклонами препроводили их к изолированному от всех дальнему столику и они там наконец расположились, Вета опять, прямо посмотрев на него, повторила:
– Ну? Я жду объяснений.
И он рассказал.
О том, что строительная фирма для него – хороший бизнес, но и только. Деньги? Да деньги, но деньги он умеет делать из чего угодно и без труда. Он один из первых придумал частные хлебопекарни, он стоял у истоков производства новых сортов пива и так далее и тому подобное. Ему придумать новую схему, какую-нибудь новую комбинацию, которая будет приносить деньги, ничего не стоит. Это не очень интересно. Самое интересное для него другое: политтехнологии, аналитический центр, который он сейчас возглавляет, предвыборные кампании – то одного кандидата, то другого – с диаметрально противоположными взглядами, какие у них взгляды – неважно, главное – увлекательная возможность манипулировать людьми, переставлять их, как пешки, конструировать самому их успех или провал. Быть своего рода серым кардиналом.
Он был в процессе всего вечера предельно откровенен с Виолеттой, открывая такое, что ей нельзя, невозможно было знать. Она сидела и слушала его речь, как захватывающий детектив, лишь изредка испуганно спрашивая себя мысленно: достойна ли я таких откровений? Зачем они? А Завен продолжал выдавать ей то, от чего брала оторопь. Такое, что можно поведать разве что жене, да и то не все и не всегда. Например, Вета предпочла бы не знать о том, что обличительные речи скандально известного телекомментатора в адрес одного популярного политика были согласованы с его, Завена, штабом предвыборной кампании этого самого политика. Они за два дня до эфира сливали продажному телеведущему тщательно отредактированную информацию, и, естественно, заведомо знали, какой мусор тот будет вываливать на голову их кандидата. Взамен они получали аналогичную информацию с той стороны, и тогда уже их телекомментатор обливал помоями конкурента. И все все заранее знали. И все – за деньги. И все называется – черный пиар. А люди наивно думают, как принципиально и честно, подтверждая документами и фотографиями, обличают люди друг друга, ни перед чем не останавливаясь. Ах, ну надо же – как воруют бесстыдно! Подлецы какие! Ведь нажрались уже досыта, наворовались, и детям и внукам хватит, ан нет! Не останавливаются, во власть лезут! Ах, какой этот! А мы-то думали, он честный! А другой-то! Мы и не знали, что он «по непроверенным данным» заказал убийство! И т. д., и т. д. И за всем стояли огромные, невообразимо для обыкновенного человека огромные деньги. И у него самого были огромные деньги, это само собой.
В середине вечера Вете пришлось понять, почему он так откровенен. С его откровениями она влипла по самые уши. Почему она не прервала его в самом начале рассказа, почему не сказала: я не хочу это знать? Почему, как девчонка, поддалась гипнозу его рассказа и его глаз? Теперь поздно. Она попала. Как-то сразу стала слишком много знать. Своим доверием он привязал ее. Намертво и быстро. Он вообще все делал быстро. И стоило ли теперь удивляться, что про нее он знал все: и где живет, и куда едет, и откуда приехала. Он, оказывается, выбрал ее давно, а она об этом и не подозревала. Он впервые увидел ее еще в Бельгии вместе с Марио на каком-то приеме. Он еще тогда решил, что пройдет время, и эта женщина будет принадлежать ему. Он знал и о разводе, и о том, что было прежде. Он со стороны наблюдал за ее жизненными пертурбациями и никуда не спешил. Его люди были везде, и им не составляло никакого труда знать о ней все – включая адрес, телефон и то, что по этому телефону говорится. Они и не такие задачки решали. Он все знал о маме и об их колдовском клане. Если Вета и была черной пантерой, то давно загнанной в угол, из которого нет выхода – только к нему в объятия. Ее взяли силой куда более мощной, чем у нее, и она подчинилась.
