Владимир Качан - Юность Бабы-Яги
– А че тут такого? – удивляется Королёва. – Прямой вопрос – прямой ответ – самый короткий путь к любви. И-эх! – залихватски, этак по-частушечно-народному вскрикивает Королёва. – И щас бы вот бормотушки да мужичка! – и игриво смотрит на меня.
Тут я пугаюсь и ухожу. Потом узнаю, что это ее любимая поговорка. Раз 10 за день в коридоре или из ее палаты раздается ее веселый клич, ее голосистый призыв в пустоту: «И-эх! Щас бы бормотушки да мужичка».
Вообще в женской части отделения мужская тема доминирует. Алкоголь или наркота – на вторых ролях. Чаще всего – это придуманные легенды о том, насколько они были желанны в свое время, как мужики по ним с ума сходили. Мол, как увидят ее, ненаглядную, так все… Цепенеют, сказать ничего не могут! Хотя, даже напрягая фантазию, представляя ее молодой, ну никак не получается вообразить, что она обладала такой уж смертоносной красотой.
Много разговоров о том, как ту или иную из них пытались изнасиловать. Наверное, это скрытая нереализованная мечта. Старая, вся избитая женщина, преподаватель музыки в детской музыкальной школе – Ирина Васильевна. Она хромает, еле ходит. Все время просит чайку. Крепенького, подчеркивает Ирина Васильевна. За чифирь она готова на любую форму рабства. Хотя, что в этом чифире – не понимаю! Я попробовал. Ну сердце бьется посильнее, а больше ничего. А Ирина Васильевна говорит о «крепеньком чайке» благоговейно и всегда шепотом, будто это военная тайна. Глаза становятся сумасшедшими. Спрашивает у сильно уставшего Володи, который только что привез Жору из бегов:
– Володя! Банку к вам поставить?
– Какую банку? – спрашивает изможденный санитар.
– Ну банку! (В банке сваренный для Володи чифирь.) Банку к вам? На подоконник? Или в туалете? За помоечкой? («Помоечкой» она называет мусорник в углу туалета.)
– Да какую банку, старая? – продолжает не понимать Володя. – С чем банку?
– Как с чем! С крепеньким. А? Так я поставлю?
Тут все его пьют, и Володя тоже. А Ирина Васильевна надеется, что ее угостят.
И даже она, пожилая, несчастная, деградировавшая учительница на мой вопрос: «Кто вам лицо так разукрасил?» – отвечает, что частник в машине, в которую она села, пытался ее изнасиловать. Она, мол, свою девичью честь героически отстояла, но не без потерь. Я делаю вид, что верю. Мало ли чего не бывает на свете, да? А частники-геронтофилы у нас на каждом шагу, просто некуда деваться от них, так ведь, Ирина Васильевна?..
Но встречаются такие рассказы, случайные исповеди, в которых невозможно заподозрить вранье. Потому что придумать такое, выдумать, сочинить, – ну не знаю, кем надо быть! Они страшны именно своей простотой, обыденностью. И рассказываются устало и ровно, без эмоций, как о давно отболевшем. Вот бабушка пришла навестить 16-летнего внука. Паренек угодил сюда на месяц прямо с проводов друга в армию. Бабушку не слушает, ноги об нее вытирает. И однажды допился до белой горячки. Еле спасли. Бабушка собрала ему, что смогла, и приносит. А он выскакивает в приемную и как заорет на нее:
– Что ты мне эти яйца с помидорами таскаешь? Я тебе на той неделе говорил – нас тут кормят! Колбасы финской принеси! Сервелату!
Денег на сервелат у бабки определенно нет. Внук сует ей обратно пакет с едой, убегает в палату. Она глаза вытирает концом платка, жалуется медсестрам:
– Одна я его и воспитываю.
– Не воспитали, значит, – коряво сочувствуют медсестры. – А родители-то где?
– Да разошлись они… Мать его, дочка моя, за грузина замуж вышла, – с явным неодобрением говорит бабуля, ратуя, видимо, за чистоту расы. – Не навещает его даже. Своей жизнью живет. Ну как же, новая любовь, куда ж ей сын-то?
– А папа? – равнодушно спрашивает молоденькая медсестра.
– А папа вообще пропал. В тюрьму, говорят, сел. Спивается парень и клей какой-то нюхает. А если помру, что с ним будет?
Просто и банально. А за этим – исполинская беда, но только для самой бабки: никого больше ее проблема не волнует. Тут личных горестей – пруд пруди. И от всех переживать, что ли?
Но самое простое и страшное – то, что рассказывает Таня, красивая женщина лет 30-ти. Единственная здесь с привлекательной внешностью. Она буднично так, без красок излагает историю своей жизни. Я ей в курилке про бабку, как, мол, жалко ее, и что делать – неизвестно. Таня усмехается:
– Бабку пожалел? Что у нее внук ублюдок? Ничего, в армию пойдет – бабке полегче будет.
Она затягивается, испытующе смотрит на меня: рассказать или нет? – потом решает рассказать, делать-то тут все равно нечего. И снова усмехается:
– Жалостливый какой… Хорошо. Тогда и меня пожалей. Хочешь, расскажу?
И она рассказывает. Мы выкуриваем за это время по три сигареты. Таня говорит, а я потихоньку обалдеваю. Все похоже на чудовищную песенную мелодраму, одну из тех, что нередко встречаются в длинных уголовных песнях, но я чувствую – все это правда, она ничего не выдумывает. Чего она не хочет сейчас, так это произвести эффект своим рассказом. Ей просто нужно высказаться, как в поезде, – первому встречному.
Муж у Тани – вор. Она вышла за него замуж очень рано. Но дружила с ним еще со школы. И в 19 лет ее посадили, как соучастницу по делу мужа. Мужем он тогда еще не был, но жили они уже год вместе. Родителей у нее не было. Как и в предыдущей бабкиной истории, родители бросили ее сразу после развода. И росла она у деда до самой его смерти. Когда дед умер, осталась совсем одна. Связалась со шпаной и сама стала шпаной и полной оторвой. Прошла все, как полагается, от и до: этап, зона, а там – процветающая однополая любовь. Бабы делятся на мужиков (или коблов) и их девочек. Мужики-бабы одеваются в мужскую одежду – штаны, сапоги и прочее. Девочки стараются любое рубище сделать мини. Девочкой ее сделали быстро и грубо – а куда деваться? Но вытерпела все, вышла. И дружок ее тоже вышел к тому времени. Сразу и поженились. Она забеременела. А муж не удержался, снова грабанул кого-то, и его опять посадили. На 5 лет строгого режима. А когда он освободился, вернулся уже не к ней, а к другой. По переписке из зоны познакомился. Сына ни разу не видел, наверное, ему даже неинтересно. С трудом поднимала сына сама. И в официантках побывала, и в проститутках, и даже, смеется Таня, в библиотекаршах. Совмещая с проституцией, а как же! Деньги какие в библиотеке? Разве что книжки воровать, так опять сядешь.
Сейчас она сыном гордится. Мальчик хорошо учится в школе, и она сделает все, чтобы он получил высшее образование. Это у нее прямо навязчивая идея. Если у нее так бездарно жизнь сложилась, то пусть хоть сын выйдет в люди. Пьет она давно, со школы еще. Но чтобы тяжелый запой, такого никогда не бывало. Только раз и случился. После одной встречи, эпизода одного кошмарного она здесь и оказалась.
– Больше запоев не будет, – говорит Таня и категорически рубит воздух ладонью. – Никогда! Иначе сын пропадет. Нельзя мне.
И я верю в это. Что никогда больше не попадет сюда. А почему попала в первый и последний раз – так из-за одного случая.
Едет она как-то в троллейбусе с сыном. Из школы возвращаются. И вдруг узнает в стоящем рядом мужике своего родного отца, который бросил ее ребенком и которого она видела единственный раз в суде, 12 лет назад, когда ей было 19 и ее осудили на три года. Из двух (даже язык не поворачивается их так назвать) родителей нашли одного – папу. И папа тогда сказал на суде, что у него этой дочери не было, нет и не будет.
А теперь в троллейбусе она его, конечно, узнала, а он ее почему-то совсем не узнал. И вдруг начинает ее кадрить, подмигивать ей, заигрывать и даже не подозревает, сволочь такая, что все это проделывает с собственной дочерью. И тогда она, с каким-то неизвестно откуда взявшимся садомазохизмом, начинает ему подыгрывать. Тоже ему подмигивает, кокетничает (с папой!). Папа теперь представляет собой потасканный, затертый, старый пиджак, но он воодушевлен.
– У меня, – говорит, – квартирка здесь неподалеку. Я один живу, одинокий я, может, вечерком зайдешь, поболтаем, винца выпьем…
– Да чего вечерком-то, – отвечает Таня, – давай прямо сейчас.
– А мальчик? Не помешает? – обеспокоен папа, не понимая, какой тут разыгрывается фарс.
Он ведь опасается, если назвать вещи своими именами, что его внук помешает кровосмешению с его дочерью. Тут сын замечает наконец что происходит, спрашивает маму:
– А кто это?
Вот тут ее затошнило. По счастью, была остановка троллейбуса, она подхватила сына и выскочила, прервав ухаживания папы. Тот так и остался в салоне с лицом обиженной домработницы, а Таню тут же на обочине стало рвать. Сын испугался, поэтому она быстро взяла себя в руки. Они пошли домой пешком. Спустя некоторое время, когда она смогла говорить, она ответила сыну:
– Это был твой дедушка.
– А почему я его не знаю? – спросил мальчик.
– Потому что он сам не хочет тебя знать, – сказала Таня. – Он плохой человек. Выбрось его из головы. Мы без него жили и еще проживем, да?
