Александр Проханов - Политолог
Треска холодного копчения, изящно перетянутая в талии вощеной тесьмой, отливала смуглой бронзой, как мулатка в бикини под солнцем Карибов. Ставрида, иссиня-лиловая, в вороненом доспехе, была похожа на амазонку, чьи прелести прикрывала тончайшая сталь, крепкие бедра стискивали разгоряченные конские бока, яростные ягодицы месили конский круп, а развеянные кудри плескали в потоках яростной битвы, где смерть является продолжением любви, а удар копья вызывает предсмертный стон сладострастья. Они взирали на Стрижайло нетерпеливо и вожделенно. Глаза, туманные от яростной поволоки, выдавали в них мазохисток. Но Стрижайло были неприятны эти откровенные знаки внимания. Он искал ту, с которой пойдет под венец, кто стыдливо и преданно станет смотреть на него из-под прозрачной фаты.
Озерные рыбы – белый, добродетельного вида судак, упитанный карп, похожий на домовитую, средних лет бабенку, и худощавый лещ, веселый, болтливый, падкий до сплетен. Со всеми было хорошо завести нехитрую связь по соседству, когда добропорядочный муж покидает дом, а шаловливая хозяюшка зазывает тебя к столу, ставит домашний борщ, наливает стопочку водки и ведет в неубранную спальню, еще не остывшую от обязательных супружеских ласк. Так весело щипать соседку за голые бока, кусать за розовое ушко, чувствовать, как брыкает она тебя тугими пятками, и в ее серебряном смехе возникает птичий клекот страсти.
Но все это в прошлом, все бесчисленные грешки случайных совокуплений. Теперь он ищет ту, кто стыдливо и робко, повинуясь его настояниям, покорно взошла на брачное, убранное цветами ложе и подарила ему сына – дитя любви.
Среди прочих рыб он усмотрел прекрасную и неистовую в любовных утехах кефаль, напомнившую обворожительную Дарью Лизун. Полногрудая, белобрюхая нельма породила больное и сладостное воспоминание о Соне Ки, – случайная, но такая трогательная и мучительная связь. Другие рыбы, извлеченные из темных глубин океана, – с большими ртами и сочными губами Моники Левински, с пышными ненасытными бедрами Мадонны, с синими, венозными ляжками Аллы Пугачевой, – плод вожделения растленных юношей. Все они не трогали его, не заставляли напрягаться его детородный плавник, принадлежали изжитому, хоть и греховному, но преодоленному прошлому. Не к ним стремилась его душа.
Внезапно в толпе вельможных и августейших особ, среди вероломных красавиц и наглых куртизанок, легкомысленных соблазнительниц и флиртующих проказниц он увидел ту, к которой стремилась душа. Рыба палтус, невзрачная, в темном невыразительном облачении, с печальным выражением бледного лица, с бесцветными кудряшками, убранными под серый платок, в долгополом платье, скрывавшем очертания тела. Она опалила его своим видом, повергла в смятение, породила слезную нежность и робкую мольбу. Она была той, что продлевала его род, наградила преданной и печальной любовью, доверчиво открыла свое сокровенное лоно, окружила спасительной и хранящей женственностью. Он испытал обожание и жалость, из которых складывалось его влечение. Подумал, что, если он вдруг умрет, как она, оставшись вдовой, беззащитная, лишенная жизненной опоры, – как станет она сражаться с невзгодами жестокосердного мира? Одна, без кормильца, без главы семьи и защитника, будет растить сына?
Так он стоял в рыбном отделе «Рамстора», не решаясь окликнуть свою суженую, которая, не видя его, погрузилась в горестное созерцание. Бессловесно молил Бога, чтобы Тот защитил ее и сберег среди грядущих потрясений и бурь. Дал себе слово никогда не обидеть ее дурным помышлением или словом, не притрагиваться к холодцу из рыбы палтуса, не хлебать ухи, не делать бутерброда, не прикасаться к жареному, копченому, заливному из этой печальной и ненаглядной рыбы, столь скромной на вид и столь щедрой душевными качествами.
Предстояло совершить еще одно исследование, которое он откладывал каждый раз на потом, словно боялся открытия, которое перевернет его жизнь. Речь шла о луче света, что хранился в его морозильнике. Об отрезке световода, в котором заледенел взгляд Потрошкова, брошенный на Президента Ва-Ва в достопамятный вечер на зеленой лужайке гольф-клуба «Морской конек». Все эти месяцы хрупкая сосулька хранилась в его холодильнике, содержала остановившийся спектр лучей, застывшую информацию о моментально сверкнувшей мысли, молниеносно мелькнувшем чувстве.
Дома он открыл высокий холодильник фирмы «Дженерал моторс», стараниями домработницы Вероники Степановны сплошь заполненный продуктами, напитками и приправами. В морозильнике, закутанном в белую шубу инея, среди кубиков льда, заледенелой клубники и ломких зеленых листиков мяты он обнаружил заветную сосульку, переливавшуюся нежно-зеленым и розовым. Аккуратно переложил в длинную соусницу, забросал кубиками льда и, укутав в шерстяной свитер, повез в Центр эффективных стратегий, где находилось нужное для исследования оборудование.
В специальном кабинете, где исследовалась подлинность денежных купюр, прослушивались записи компроматов, фабриковались порносюжеты с участием ведущих политиков, Стрижайло поместил в спектрометр длинный хрусталик луча. Пока тот не растаял, исследовал нежные волокна света, расщепляя на цветовые составляющие световой пучок. Окрашенный эмоциями, пучок давал представление о чувствах, которые испытывал к Президенту Потрошков, когда тот своей изящной походкой шел подавать балерине Колобковой песцовую шубу.
В пучке доминировал огненно-красный импульс, свидетельствующий о яростной, лютой ненависти. Стрижайло казалось, что в окуляре спектрометра трепещет кровеносный сосудик, вырванный из страдающей плоти. Там же присутствовал сине-зеленый всплеск – признак затаенного вероломства и готовности предать. Изящная ниточка ядовитой сине-зеленой водоросли всплыла из пучины потрошковской души. Вращая регулятор прибора, Стрижайло обнаружил ярко-желтую составляющую – синоним страха, желания затаиться и спрятаться.
Фиолетово-черный отсвет указывал на изнурительную, дурную зависть, от которой в сосудах живая кровь превращалась в чернильный сок испуганной каракатицы. И наконец, голубая, с белым отливом струйка возвещала о торжестве, которое испытывал носитель коварного замысла, веря в неизбежный успех.
Стрижайло был поражен гаммой злых чувств, что вызывал Президент Ва-Ва у Потрошкова, который повсюду демонстрировал свою верноподданность, обожание, почти раболепие.
Световой луч таял, источался, опадал водяной росой. И надо было успеть снять с него модуляцию мыслей, – волна эмоций, подобно радиоволне, несла в себе моментальный мыслительный оттиск.
Стрижайло поместил сосульку в декодирующее устройство. Дешифрованные мысли превратились в последовательность обрывочных фраз: «Чтоб ты сдох, уничтожу тебя… Ты – шут, над которым смеются, но скоро будет тебе не до смеха… Думай, что я твой слуга до гроба, но в гроб ляжешь ты, а не я… У нашего Мокея было три лакея, а теперь Мокей – сам лакей…»
Стрижайло был потрясен. Догадка, мелькнувшая в Лондоне, о существовании тайного заговора, «проекта в проекте», трупа в Гайд-парке, как в фильме Антониони «Блоу-ап», – эта догадка подтверждалась. Потрошков замышлял истребление Президента Ва-Ва. Вовлекал в свой заговор Стрижайло, что сулило ужасные переживания – государственный переворот, танки на улицах, ночные аресты, камеру пыток, где шипящей паяльной лампой станут добывать у него имена заговорщиков, и он, сквозь кровавые слезы, оговорит друзей и знакомых.
Надо бежать, немедленно, не заходя домой, сломя голову, в глухие леса и берлоги. Забиться под коряги и пни, чтоб ни одна душа не разыскала его в глухомани. И пусть они истребляют друг друга, вгоняют иглы под ногти, выкалывают глаза, дырявят танками фасады дворцов и храмов.
Но сын, беззащитный, любимый, в стеклянном сосуде, перевитый проводками и трубками, – своим побегом Стрижайло обречет его на погибель. Жестокий Потрошков отключит питание. Крохотное тельце, не успев взрасти, превратится в комочек мертвой материи. Увы, он никуда не уедет. Станет слепо выполнять приказы Потрошкова, жестокого шефа ФСБ.
Сидел без сил перед хитроумным прибором, где блестела череда разноцветных капель, в которые превратился растаявший луч.
Надлежало выполнять указания Потрошкова, среди которых фигурировало истребление Маковского. И как это часто случается, мысль о человеке, постоянное обращение к его образу возымело отклик – телефонный звонок Маковского.
– Вы задерживаете публикацию доклада, – холодным, слегка раздраженным голосом говорил Маковский. – Полагаю, настало время предать его гласности. Коммунисты разгромлены, хотя я потерял на этом десятки миллионов долларов. Надвигаются президентские выборы, и мне нужно оповестить общество о том, что я собираюсь в них участвовать. После отъезда за границу Верхарна я являюсь несомненным лидером крупного бизнеса. У меня поддержка большинства губернаторов, которые нуждаются в поставках нефтепродуктов. Средний и мелкий бизнес, как поросята, кормятся у корыт крупных корпораций. Интеллигенция получает от меня гранты и премии и готова сочинять в мою честь поэмы и мюзиклы. Демократическая партия США смотрит на меня как на своего представителя в России. Моя нефтяная империя – показатель того, как нужно распоряжаться остатками советской экономики. Простонародье видит во мне прекрасного хозяина, и я обещаю людям распространить на всю Россию методы успешного управления. «Либеральная империя», которую я провозгласил, обеспечит мне поддержку традиционалистов. Я снова начну собирать отторгнутые земли на Кавказе, в Средней Азии и Прибалтике, насаживая их на нефтяную и газовую трубу. Я тороплю вас с публикацией доклада в Интернете, после чего начнется грандиозная пиар-кампания по моему выдвижению. И где там ваш мюзикл? Торопитесь! Надеюсь, я выражаюсь понятно?
