Захар Прилепин - Обитель
Он снова оглянулся на свою – кого? Подругу? Жену? Неведомую женщину с целой неоглядной судьбой за спиною.
Что же способно спасти здесь и сейчас – его, их?
Может быть, стоит произнести собственное имя – вслух: и тогда в картотеке всех человеческих имён произойдёт пересмотр и проверка – да, имеется такой, да, за этим именем стелется пройденная дорожка, а будущего у него отчего-то нет, давайте дадим этому имени, этому кровотоку, этому глазному яблоку право на завтрашний день.
“Господи, я Артём Горяинов, рассмотри меня сквозь темноту. Рядом со мной женщина – рассмотри и её. Ты же не можешь взять меня в одну ладонь, а вторую ладонь оставить пустой? Возьми и её. В ней было моё семя – она не чужой мне человек, я не готов ответить за её прошлое, но готов разделить её будущее”.
Господи?
Никого тут нет – только две судьбы, и две памяти – её и его. Влекутся за лодкой, теряя по пути то одно, то другое – какие-то слова, какие-то вещи, какие-то голоса.
* * *Пропустили остров? Пропустили? Пропустили?
Ещё бы, как не пропустить.
И что теперь?
Галя сбавила скорость, мотор работал на самых низких оборотах.
Воздух становился всё более остр, колюч, нестерпим.
Стало слышно, как Артём стучит зубами.
– Артём? – позвала Галя.
Видимо, она была теплее одета: её голос ещё звучал.
– Подыхаю, – еле произнёс он, тупо глядя на неё.
– Да ладно тебе, – ответила Галя, – даже и не начали страдать.
– А потому что я настрадался уже! – вдруг, с трудом крепя челюстями каждое слово, остервенело выпалил Артём.
Ему хотелось упасть на дно лодки, свернуться там, заснуть крепко и без снов.
– Отвернись, мне надо… помочиться, – громко попросила его Галя.
Он, еле двигая себя, перекинул ноги через лавку, сел к ней спиною.
Галя отпустила руль, мотор притих.
Она очень долго возилась.
– Что молчишь? – спросила Галя. – Говори что-нибудь. Пой. Не надо молчать. Ищи водку. Там водка есть.
По звуку понял: в черпак Галя делает это.
Как странно: женщина, а из неё льётся жидкость. С чего бы. Кто мог подумать. До сих пор нельзя было даже предположить такого, глядя на Галю.
…Выплеснула за борт.
– Дай мне тоже черпак, – попросил Артём.
“Хотя водки сначала”, – мутно и замороженно решил он.
Он вдруг вспомнил, куда они прибрали фляжку, полез за ней.
Еле поднимая руку, выпил очень много, дал Гале. Ещё фонарь нашёл, тоже дал. Она обменяла ему на черпак.
Черпак ему всё равно не пригодился: руки ни с чем не справлялись, уд его пропал от холода – а когда полило, то попало повсюду, кроме черпака.
Догадалась об этом Галя или нет, было неважно.
Когда повернулся к ней – она включила фонарь.
Пожалуй, это было даже забавно: два синих лица в густой и влажной темноте.
Знала бы мама, в какую широту и долготу забросили сердце её сыночка.
Галя посмотрела на компас, на карту, на Артёма: они встретились глазами, как совершенно чужие люди, случайно столкнувшиеся здесь, – сейчас свет погаснет и они пойдут дальше, каждый по своим делам.
Ничего вокруг в свете фонаря видно не было: только тёмная вода.
Выключила.
– Галя! – позвал её Артём.
– Да, – ответила она.
– Скоро утро?
Водка немного подействовала: ноги точно ничего не чувствовали, зато язык ожил.
Галя не ответила: Артём шевелил языком в одиночестве, исследуя собственный рот.
Пытался подняться, потоптаться, сменить положение, но Галя велела не раскачивать лодку.
Закрыл глаза.
Кит их так и не проглотил.
Артём несколько раз задрёмывал – сон был ледяной, опасный и почти неприподъёмный, – но на кромке сознания всегда оставался гул мотора. И этот гул сливался с гулом его крови и не давал ей застыть.
Когда в очередной раз раскрыл глаза, удивился, что видеть стал резче и дальше.
Потом понял, что это утро подходит, утро возвращается.
– Галя! – позвал он, но голоса не было. – Галя! Галя! – пробовал он, и только с пятой попытки получился какой-то сип.
– Что тебе? – спросила она: у неё голос был твёрдый, бессонный – она оказалась сильной женщиной, вот ведь. – Соску?
Чтоб не отвечать, Артём просто держал руку поднятой вверх.
Ему вложили фляжку, там оставалось немного. Он всё допил.
Верилось, что утро принесёт облегчение, но получилось совсем иначе. Открывшаяся мокрая, бесприютная картина подтвердила всё то, что Артём испытывал ночью: они – нигде, никто, никому.
Что это вообще? Что это? Когда это кончится? Может, и нет больше никакой земли на свете?
* * *Галя заставила Артёма снять сапоги. Нашла среди своих запасов портянки и ещё водки – “разотри ноги!” – велела. Ноги были совсем чужие – будто поленья, совсем белые, хоть гвозди забивай.
Растирался, отпивал, снова растирался.
– Походить бы, – признался он Гале.
Это была серьёзная мечта, не чета многим иным.
Она кивнула, найдя сил на улыбку.
“Я не пропаду с ней, – вдруг подумал Артём светло, благодарно и верно. – Я отблагодарю её за всё”.
Поели консервов.
Артём даже умылся.
– …Да и Бог, если он есть – он же всё равно сухопутный должен быть, а? – с середины своей мысли заговорил Артём. – Нет, он ходил по воде – но куда он так далеко пойдёт? Вода, ты говорила, десять градусов, а он босой. Зачем ему в чистое море отправляться, кого тут ловить, кроме двух дураков. Есть много мест в мире, где дураки обитают кучнее. Да?
– Да, – ответила Галя спокойно.
Всё-таки консервы – замечательная вещь. Мясные говяжьи консервы с водкой.
Ноги ещё ничего не чувствовали, но внутри, под кожей, в жилах всё равно оставалась жизнь, Артём знал это.
Он был свидетелем, как были убиты или погублены несколько близких ему людей: Афанасьев, владычка Иоанн… Это не отравило ему жизнь. Это не сделало пищу менее вкусной.
Артём немного подумал об этом, но внутри вкус консервов перебивал любое размышление.
“А если б твою мать убили?” – спросил он сам себя.
Вопрос был неприятный, докучливый, Артём не захотел и на него отвечать.
“Ты всегда был таким или здесь совсем зачерствел?” – спросил себя напоследок.
И опять не ответил.
…Мотор поперхнулся и замолк.
Они тоже оба молчали. Опять стало отвратительно тихо.
– Топливо кончилось, – быстро сказала Галя, – так быстро, чтоб никакое другое предположение не успело прозвучать раньше.
– Помогай, – попросила она.
Артём извлёк из конуры на носу лодки канистру и с усилием подтащил к своей лавке.
Перекинул сначала канистру, потом перебрался сам. На дне катера уже лежали крышки, которые Галя сняла с двух топливных баков.
Когда заливал топливо, держа канистру в напряжённых руках, Артём увидел, как на его руку упала снежинка, острая и не таявшая некоторое время.
Задул ветер, и снежинок сразу образовалось много, и ветра ещё больше – словно ветер и снег зависели друг от друга или играли в догонялки.
Как много в природе страшного, смертельного, ледяного. Как мало умеет голый человек.
Поднимая и удерживая на весу канистру, Артём ощутил свою физиологию – в том числе то, что вчера принимал пищу и есть смысл расстаться с ней. Он с сомнением скосился на Галю… И как они будут? Лодка не располагала к таким вещам.
“Лучше думай о том, что мотор не заведётся”, – огрызнулся на себя Артём; но опять не угадал – мотор, едва заправились, снова подал свой хриплый благословенный голос, и они двинулись дальше… зато, пока держал канистру, Артём приморозил руки. И снег затевался всё сильнее, и видимость была метров на тридцать, не больше.
“Зачем снег падает в воду? – удивлялся Артём. – Какой смысл? Когда он падает на землю – это хорошо, красиво… А в море – какая-то нелепость. Для кого он тут?”
Галя держала левую руку на моторе – успокаивала железо.
Чтобы не замёрзнуть окончательно, он перебирал вещи, старался по возможности шевелиться, то поворачивался к Гале и они встречались взглядами, и Галя всякий раз отирала снег, налипающий на лицо, то снова возвращался к их запасам, двигая их туда и сюда.
От светлого снега стало темнее – или, быть может, уже начал день клониться к закату. Часы были у Гали.
Она дала ему бинокль.
– Ты счастливый, – сказала она; по голосу было ясно, что Галя начала замерзать и очень, очень устала, – смотри…
От бинокля и качки у Артёма сразу начинала кружиться голова, но он смотрел и смотрел. Там раскачивалась неожиданно близкая, свинцовая вода и белая, путаная снежная круговерть.
И много неба было. Гораздо больше, чем нужно человеку.
Через какое-то время Артёма укачало до такой степени, что он то выпадал из сознания, то возвращался в него, еле осмысляя происходящие с ним перемены.
Он то чувствовал себя мотором, в который нужно залить топливо. То понимал, что его щёки, шея и лоб покрыты тюленьим жиром, он хорошо проморозился – но если резко ткнуть пальцем – например в лоб, то очень просто продырявить его. Внутри головы тоже было что-то холодное, жирное и спутанное.
