Константин Уткин - Площадь Соловецких Юнг
– Ну хорошо. Может быть. Допустим. Ну а что же такое любовь, в таком случае?
– Колотить мой лысый череп, если я знаю. – медленно ответил Дед. – можно сказать так – любовь – это сорок лет. Это скандалы с мужем. Это боль вот здесь – физическая боль, настоящая. – Дед повел рукой возле впалого живота.
– Это года, прожитые без малейшей надежды на взаимность. Это черное отчаянье и ослепительный свет радости – просто от случайно встречи. Это возможность невозможного. Это вальс, кружащий голову. Это недоуменные взгляды родни и детей. Это тоска осознания, что ничего нельзя изменить. Это пустые фразы и разговаривающие глаза. Это решимость отдать жизнь просто за тихую улыбку твоей подруги. Это не молодость, не зрелость. Это что-то, лежащее совсем в другой плоскости. И поэтому – неподсудное.
– Ну все-таки вы ее добились?
– Добился? – переспросил Дед. – нельзя так говорить. Просто в один прекрасный день вдруг пришло понимание – нужно быть вместе. Потому что по другому нельзя. Такая страшная ясность.
– Почему страшная? – удивился Слава.
– Потому что прийти эта ясность должна была сорок лет назад. Но тогда ее слишком много сора заслоняло. Давай, парень, выпей со мной.
Слава не стал спорить – он молча взял кружку и негромко сказал.
– Выпью. Ничего подобного я не слышал. Даже не знаю, что вам пожелать. Вы сильный человек. Только сильный может пронести такой груз через всю жизнь. Ваша девушка, наверное, эту силу почувствовала – и уже сопротивляться ей не смогла. Жаль, действительно жаль, что так поздно.
– Нормально – вдруг спокойно сказал Дед. – Все нормально. Думаешь, тогда бы я смог оценить? Да ничего подобного. Я бы рефлексировал, переживал, пил бы. Нашел бы кучу недостатков на пустом месте. А вот сейчас я понимаю, какое это счастье – хотя бы раз в неделю быть с любимой. И ничего нам помешать уже не сможет. Так что не надо меня жалеть, я счастливый человек.
Помолчали. У счастливого человека осоловел взгляд, которым он продолжал всматриваться в прошлое. Слава вдруг вспомнил промелькнувшее слово.
– Извините, а вы пишете стихи? Вы поэт?
Дед тяжело посмотрел на него.
– Я был поэтом. Я перестал быть им. Поэзия никому не нужна. Я сжег все свои стихи. Ничего не осталось. Верунька меня за это чуть не убила. Она, пожалуй, единственная, считала меня талантливым. Нет, вру. Не только она. Она просто была моим первым читателем и никогда в этом не сомневалась. Зачем об этом говорить? Это все в прошлом. Опоздал я. Запоздалый.
– Ну может хоть черновики сохранились? – выпытывал Слава. – я люблю стихи, это, можно сказать, мое хобби. И, вы знаете, я считаю – все, что написано, написано не просто так, а для кого-то. Если вы написали стихи, вы не должны их уничтожать. Даже если они самые что ни на есть беспомощные, неудачные, графоманские – своего читателя они найдет. В конце концов, не все же понимают классическую музыку? Так же не все понимают настоящую поэзию. Значит – все имеет право на существование.
– Ты интересно мыслишь, молодой человек. Может, ты и прав. Может, любая дрянь может кого-нибудь спасти. Может и поможет… черновики, черновики. Одна только тетрадь сохранилась. Но я в ней копаться не буду. Мне это уже не нужно. Если ты хочешь помочь неизвестно кому – разбирайся в ней сам. Мне все равно. Все, юноша. Сладких тебе сновидений. И никогда ничего не откладывай на потом. Адью…
Слава хотел было поддержать своего ночного гостя, но тот оттолкнул его руку и проворчал.
– Не страдай херней – после чего пошел по пустому коридору, стараясь держаться ровно. И ровно через семь минут окрикнул Славу, который шел на ночевку и, отводя отчего-то глаза, протянул ему ежедневник в черном переплете.
– Держи, вьюноша, владей – если разберешься. Ты меня тронул своими рассуждениями про то, что любая графоманская дрянь может кому-нибудь помочь.
– Поможет – пообещал Слава, уже четко зная, что сделает. – может, назоветесь все-таки? Как мне вас представить публике?
– Не надо меня никак представлять. Сам придумай. Твое дело, ты и думай. Я спать. Башка трещит. Свяжешься с вами, алкоголиками.
Славик посмотрел недоуменно на шатко бредущую вдаль по коридору фигуру, потом пожал плечами. В таланте этого всюду опоздавшего старика он сильно сомневался; а заглянув в ежедневник, недовольно сморщился. Почерк был ужасен.
Впрочем – делать было в любом случае нечего, дом престарелых затих перед наступлением очередной ночи. Слава сел диван, утонув в велюровых недрах, и стал вчитываться…
Через полчаса внимательного и муторного разбора он расправил с хрустом плечи и выдохнул воздух. Дед был действительно запоздалый – при хорошей раскрутке с такими стихами он мог бы покорить если не весь мир, то одну шестую часть суши точно.
Слава уже в тот же час, сумев разобрать только несколько стихов, поместил бы их в Интернет – но в запертую дверь кто-то позвонил. Коротко и неуверенно. Позвонил отрывисто, как будто надеялся, что его не услышат.
Прежде чем открыть, Слава посмотрел в окно. Осенний вечер поблескивал кисеей дождя в желтом фонарном свете, блестел мокрым асфальтом и сором сбитой листвы. Двор был пуст. Слава неторопливо – кому надо, подождет – подошел к входу и отодвинул засов. На пороге стояла Ася.
Этот момент врезался в память навсегда – потемневшие от влаги волосы блестели дождевой пылью и огромные в полумраке глаза смотрели выжидающе и внимательно. Слава молча шагнул вперед, и Ася, крепко обвив руками талию, спрятала лицо на его груди – и стояла так, пока он громыхал железным запором. Потом подняла глаза, подставив губы для поцелуя – и сама прервала его, хотя сдерживалась уже с трудом.
– Только не здесь… и не в коридоре… в кабинете…
Ася проснулась уже под утро – утомленная, но с улыбкой на лице. Директорский кабинет освещал только голубоватый свет монитора, перед которым что-то набирал, не глядя на клавиатуру, Слава. Набирал быстро, судя по тихим непрерывным щелчкам, и улыбался. Ася вскочила с дивана и на цыпочках подбежала к нему. Положила голову на плечо, прижавшись горячей щекой к шее, и зашептала, читая…
– Спасибо вам огромное… это стихо мое, до дрожи, до зубовного скрежета… я счастлива, что нашла такого автора… что это такое?
– Стихи. – лаконично ответил Слава.
– Я вижу только прозу. Где тут стихи?
– Стихи опубликованы на сайте. А это – отзывы людей, которые их прочитали. Видишь – до дрожи и зубовного скрежета пробирает. Замечательно. Я так и думал. Не ошибся.
– Это твои стихи? Ты что, сидишь здесь ночами и стихи пишешь?
– Ну вот еще – Слава повернулся и чмокнул недовольно сморщившийся вздернутый нос – делать мне нечего, стихи еще писать. Я ж говорил – терпеть не могу литературу. Это стихи одного замечательного старика, который здесь живет.
– Так это чужие стихи? – изумилась Ася. – а зачем тебе-то это надо? Что тебе это даст?
– Ничего мне это не даст. – с расстановкой ответил Слава, бегая пальцами по кнопкам – вот так… благодарю за отзыв… счастлив тем, что у меня такие читатели. Счастья вам и… чего бы еще пожелать?
– Благосостояния. – не задумываясь, ответила Ася. – благосостояние ей пожелай.
– И благодушия…
– Как ты быстро печатаешь… так зачем тебе это?
– Я могу печатать четыреста знаков в минуту… правда, такая фигня получается….шутка. да уж, что есть то есть, печатаю я быстро. Что говоришь? Зачем мне это? Да просто так. Ты только представь – этим стихам этак лет сорок. И их никто, понимаешь, никто не читал. А читать их надо – для кого-то они были написаны? Дед, который мне их дал, с большими странностями. Он ничего делать с ними не хочет. Говорит, что такую страницу своей жизни вычеркнул. Думаю, что большую часть своих творений он просто уничтожил. А вот это сохранилось, чудом. Видимо, сама книжка для него какую-то ценность представляет. Сохранил ее – и, соответственно, ее содержимое. Так вот это содержимое я широкой публике и представлю. Знаешь… я не археолог, но, наверное, они что-то подобное испытывают, когда древности откапывают. Вот и все. Смотри – еще одно сообщение. «Замечательно! Спасибо за пронзительные строчки!» ну что ж… пожалуйста. Вообще-то я неправильно делаю. Надо будет Деда пригласить – пусть он сам читает и отвечает. Я буду только набирать.
– Для чего тебе это? Ты что, за это зарплату получаешь?
Слава посмотрел на подругу с интересом.
– Если уж на то пошло, то в этом месте я зарплату еще не получал. Хотя да, за это. За то, что я сижу здесь по ночам и предаюсь разврату с прекрасной девочкой.
– Разврату? – возмутилась Ася. – знаешь, с кем развратом занимаются? С блядьми, вот с кем. У нас с тобой любовь? Или нет?
– Понятия не имею. Вот тот же самый Дед может говорить о любви – он любил женщину сорок лет. Она замуж вышла, детей нарожала целый выводок, а он все равно ее любил. А у нас с тобой… половое притяжение. Симпатия. Страсть. А вот насчет любви не знаю. Разница в возрасте слишком большая.
