Константин Уткин - Площадь Соловецких Юнг
Славик ждал вечера с самым настоящим нетерпением – может быть, даже он сам, человек, сделавший себя самым прожженным циников, изменит взгляды на это эфемерное понятие?
Он видел эту парочку, не раз и не два. Флирт в доме престарелых, как ни странно, был вполне обычным явлением – некоторые особо шустрые старики и старушки, словно назло природе, расписывались, съезжались в одну комнату, ругались, расходились, ревновали друг друга с соседям. Так что лысого деда, действительно чем-то похожего на вора в законе, и его седую, как лунь, подружку – а она, круглолицая и скуластая, напоминала кошку – он видел часто. То они жарко спорили, замолкая при приближении посторонних, то сидели молча – дед держал сухие ручки возлюбленной в своих ладонях, она делала вид, что ничего не замечает. Чем-то они выделялись из всех стариков и старушек, что-то в них было необъяснимое.
Теперь Слава догадывался – видимо, это как раз и было то, чего, как он себя уверял, не было, что являлось прекрасной сказкой человечества.
Старик явился, как и обещал – с бутылкой. Слава был готов к отпору, даже приготовил расхожую страшилку про болезнь печени и судороги мозга, но она не понадобилась.
Старик молча, ни слова не говоря, поставил на стол флягу и выложил шоколадку.
– Как вас зовут то?
– Какая разница – нахмурился старик. – кто мы здесь? Старики. Вот и зови меня дедом. Дед он и есть дед. Как бы я не хорохорился, все одно – дед. Еще можно звать дураком. Придурком, который упустил свое счастье. Будешь?
Коротко взглянул на Славу дед и, увидев, как тот отрицательно покачал головой, не стал расстраиваться.
– Нет и не надо, мне больше достанется. Так что ты хотел услышать? Как я свое счастье пролюбил?
– почему про… пролюбили? – Слава впервые слышал такую замену мата.
Дед молча налил себе коньяку в кружку с отбитой ручкой, салютнул молчащему Славе, посидел с закрытыми глазами и только потом потянулся к янтарным долькам лимона.
– Потому что, парень – мой тебе завет и мое наследство. Бери от жизни все, пока можешь. Можешь целовать девочку – целуй ее сразу, потом случая уже не будет. Есть у тебя шанс – хватай его всей пятерней – второго такого шанса не будет. Если можешь сделать дело сейчас – так делай, мать твою, а не валяйся в кресле, как немощный. Что вот ты тут сидишь?
– Работаю… – растерялся от такого неожиданного поворота Слава.
– Работаешь… работать надо так, чтобы не спать, а проваливаться в черную яму, мгновенно, сразу и без сновидений. Вот это работа. И любить надо так, чтобы не стыдно было потом за упущенные возможности. Послушай человека, который упустил все свои шансы. И теперь вот – догниваю в этой богадельне.
Славик молчал – Дед был зол и напорист. Такой действительно мог навалять рыхлому сынку.
Старик меж тем выпил еще одну чашку и, посидев по своему обыкновению с закрытыми глазами, неожиданно сказал…
– Сорок лет… сорок лет – целая жизнь, не правда ли? А пролетела, как одно мгновение. Сорок лет назад я увидел эту свою скуластую кошку на стене, в скромной рамке. Да, сначала я увидел ее фотографию в гостях у знакомых… сейчас мне ясно, что это были просто знакомые, но тогда я, молодой идиот, считал, что они настоящие, верные друзья. Такая черно-белая фотография в простенькой рамке – но я замер перед ней, как оглушенный. Я стоял и понимал, что пропал, что отныне вся моя жизнь будет посвящена этой девочке, которая меня тогда еще не то что не видела, но даже и не слышала. Я спросил, как ее зовут, и потом весь вечер сидел так, чтобы видеть фото – как я его тогда не утащил, не знаю.
Ну и познакомились мы, конечно же, в гостях. Про меня уже рассказывали – такой-то мол, неплохие стихи пишет – так что она была заинтригована. Что рассказывать? Как рассказывать тебе? Сам должен понимать, молодой еще, не забыл, должно быть, как это все бывает. Как вспыхиваешь от одного случайного прикосновения, как взгляд светится неосознанным счастьем и лаской, как понимаешь человека не то что с полуслова, а с первых произнесенный звуков…
– Ну и почему же вы разошлись? – спросил Слава. Дед уж несколько минут сидел, потерявшись взглядом в пространстве.
– По наивности. – невесело усмехнулся он. – Я тогда был настолько наивен, что думал – любовь это нечто духовное. Честно говоря, я свою девочку тогда даже за руку взять боялся. Ну и добоялся.
– И? – Славик вспомнил зиц – председателя Фунта. Сидящий сейчас перед ним, разомлевший от алкоголя старик разве что отдаленно напоминал агрессора в спортивном костюме, норовящего побить взрослого и крепкого мужчину. Сейчас Дед говорил неторопливо, с ленцой, словно комментируя разворачивающиеся перед его внутренним взором события сорокалетней давности.
– И… и появился другой. Жаль, что у меня не было возможности избить его. Избить до полусмерти. Он же Веруньку изнасиловал. В самом прямом смысле. Губы искусаны, руки в синяках, нервный шок – неделю девочка отлеживалась. Правда, потом этот козел прибежал с букетом – статью позорную еще никто не отменял. И девочка, моя любовь, как оказалось, выбрала свой счастливый билет. Пятикомнатная квартира на Пушкинской, в сталинском доме, профессорская семья, научная элита – и она, приехавшая и белорусского городка провинциалка, лимита. Ну как она могла устоять? Такая мелочь, как влюбленный робкий дурачок, в расчет не шла. Да и не любила она меня никогда, как говориться. Глаза, правда, отводила… и за все сорок лет общения ни разу мы не обсудили ее мужа. Разговаривали обо всем, а его – как будто не было.
– А что дальше?
– Ничего дальше. Потом я пытался ее забыть, связывался с другими женщинами. Женился. Пригласил ее стать крестной моего сына. Приехали с женой к ней в гости – уже официально, как старый друг семьи. Посидели, поговорили, попили водочки, обсудили дела крещения. А жена потом, дома уже, устроила истерику от ревности.
– Что ж там у вас такого в гостях было? Целовались в коридоре?
Дед усмехнулся.
– Да прям… целовались… скажешь тоже…мы и сейчас то целуемся совсем нечасто…Я, говорит, видела, как она на тебя смотрела. Как она на меня смотрела? Хотя бабы, как говорится, нутром чуют. Видимо, что-то во взгляде моей любимой было, раз жена ядом изошла.
– И что-нибудь изменилось?
– Да ничего. Верочке же пришлось нешуточные бои выдержать. И ведь выдержала.
– Какие бои? – Уточнил Слава. Дед уже опьянел, и речь его становилась все более и более несвязной.
– Такие бои. Я же был простой человек – захотелось Веру увидеть, собрался и поехал. Приперся без предупреждения, сижу, водку пью, Верунька вместе со мной пьет вино. Муж рядом бегает, но ничего не говорит. А потом ей скандалы закатывал – какого дескать, хрена этот неудачник и алкоголик к тебе повадился? Она ему – он не неудачник, он поэт, и вообще, это мой друг, и мои друзья ко мне приходить будут. В общем, отвоевала она мои нежданные визиты. Так я к ним и таскался, когда вожжа под хвост попадет. Конечно, странное общение было. Я на язык несдержан– но что бы я не говорил, Вера все мне прощала. И понимание с годами только крепло. Хотя общаться становилось все тяжелее и тяжелее. Дети, быт, она крутилась, как белка в колесе. Плюс эта библейская заповедь – не пожелай жены ближнего.
– А может, она думала, что вы ее не желаете?
– Да прям. – задиристо вскинулся Дед. – как это она так могла думать? Я ей как-то ляпнул в своей манере – дескать, никуда ты от меня не денешься, не захотела стать женой – будешь любовницей.
– И что она? – восхищенно спросил Слава.
– А что она? Как положено. Фыркнула, возмутилась, сказала – никогда. Когда я ей еще раза три это повторил, припугнула – дескать, не перестанешь, больше не придешь. В итоге пришли к консенсусу.
– К какому?
– Я не перестал, но и она от дома не отлучила. Хотя, конечно, возможности для любви не было никакой. Я ей говорил – на нас библейская заповедь не распространяется, я тебя желал, когда ты еще ничьей женой не была, к тому же твой козел мне совсем не ближний.
– Она верующая?
– Верунька-то? Еще какая верующая. Может, я жив до сих пор только потому, что она каждый день за нас молилась.
– Тогда то, что вы делали – грех.
Дед долго молчал, прежде чем ответить.
– Да нет, вьюноша. Это как раз не грех. Грех – это сходиться ради животного притяжения и жить вместе только ради него. Делать то же самое, что делают черепахи, слоны, крокодилы, птицы. Ради продолжения рода. Это даже не грех, это дань природе. Но это не любовь.
– Нет, погодите, погодите – оживился Слава. – все говорят, что плотская любовь – высшее проявление любви духовной. То есть – человеческой.
– Человеческой! Размечтался! Волки, например, тоже моногамны. Один раз в жизни сходятся – и навсегда. Только при них ничего такого не говорят. Лебеди более возвышенны и романтичны – лебединая верность и все такое.
А вообще-то… наверное, это естественно – путать любовь с сексуальным голодом. И потом, молодой человек – есть такое понятие, как половая зависимость. Это что-то вроде наркотика. Подсел на зависимость от определенного человека и слезть с нее не можешь. Болеть начинаешь. Но это тоже не любовь. Если уж на то пошло, то любовь к коньяку или вот, сигаретам гораздо крепче и надежней. И тоже – настоящая, верная любовь. И настолько же разрушительная.
