Сергей Носов - Страница номер шесть (сборник)
– А что, вы всех членов Общества записываете в библиотеку?
– Нет, конечно. Вы же не члены Союза писателей. Только три места на все ваше Общество.
Какая честь, подумал я, неужели я третий?
– Вы второй, – сказала библиотекарша.
– А кто первый? Долмат Фомич, наверное?
– Нет, другой.
– Профессор Скворлыгин?
– Нет, вы не знаете его.
– Его или ее? Зоя Константиновна, да?
– Нет. Терентьев Всеволод Иванович.
– Так ведь он же умер.
– Умер, – согласилась библиотекарша. – В таком случае, вы не второй, а первый. Еще две вакансии.... Вообще-то это нас не касается. Союз писателей сам по себе, а ваше Общество само по себе. Что будем читать?
Я попросил хрестоматию для восьмого класса.
– Ну что ж, – сказала библиотекарша, – можно и хрестоматию.
Она принесла хрестоматию.
Я сидел за круглым столом красного дерева – один, в тишине – в уютной дворцовой комнате со старинной мебелью и резным потолком, окруженный Брокгаузом и Ефроном, Сытиным и Сувориным, всем «Всем Петербургом», всей-всей «Живописной Россией» – сотнями томов в роскошных издательских переплетах, и листал, листал, перелистывал обыкновенную школьную хрестоматию. Я был как тот алкоголик, подшитый – примеряющий к себе рюмку запретной водки. Примирялся как будто с печатным текстом. Не смело. То был брак по расчету. Мне деньги платили. Я помнил.
Я тем себя успокаивал, перелистывая хрестоматию, что помнил: деньги платили – за это.
Я сдал всего Достоевского в «Старую книгу». Не зря.
У Достоевского мало едят. Пьют чай.
Или чай пить. Или миру пропасть.
Ни чая не надо, ни мира.
Вспоминал о еде.
Генерал у Замятина (вспомнил) готовил самозабвенно картофель фри (во фритюре) – у себя «на куличиках».
О куличах. Калачах. Кренделях.
Заболоцкий.
Из-под пера выходило – чужое.
4
– Взгляните, – сказал Долмат Фомич, передавая профессору Скворлыгину две машинописные странички.
– Ну-кась, ну-кась, – профессор Скворлыгин искал нетерпеливо очки по карманам, нашел, нацепил на нос, причмокнул губами, сглотнул слюну, сказал:
– Ммм-ээ. – И углубился в чтение.
ТРАКТИР «ВСЯКАЯ ВКУСНЯТИНА»
«В волшебном царстве калачей...»
В волшебном царстве калачей,
Где дым струится над пекарней,
Железный крендель, друг ночей,
Светил небесных светозарней.
Внизу под кренделем – содом.
Та м тесто, выскочив из квашен,
Встает подобьем белых башен
И рвется в битву напролом.
Вперед! Настало время боя!
Ломая тысячи преград,
Оно ползет, урча и воя,
И не желает лезть назад.
Трещат столы, трясутся стены,
С высоких балок льет вода.
Но вот, подняв фонарь военный,
В чугун ударил тамада, —
И хлебопеки сквозь туман,
Как будто идолы в тиарах,
Летят, играя на цимбалах
Кастрюль неведомый канкан.
Н.Заболоцкий. «Столбцы»
«Деньги дороги, да калачи дешевы». Ну-ну. В наше время как раз наоборот. Да все равно «жива душа калачика просит». Что ж, попробуем:
КАЛАЧ ФИЛИППОВСКИЙ
Возьмите 8 стаканов муки, 2,5 стакана молока (это уже по тексту «Кулинарии»), 1,5 пачки маргарина, 1,5 стакана сахарного песка, 5 штук яиц, 1 чайную ложку соли, 0,5 палочки дрожжей.
Дрожжи и половину нормы муки растворить в подогретом молоке. Опару хорошенько вымесить и поставить на ......................................................................................
Готовые калачи посыпать сахарной пудрой.
КРЕНДЕЛЬ
Крендель – род калача. Отличается особой формой и добавками: миндаль – 0,5 стакана, изюм – 1 стакан, корица молотая – 1 столовая ложка ....... – Если же вам не хватает талонов для этого теста, рекомендуем:
САМЫЙ ДЕШЕВЫЙ ТОРТ
Возьмите 1 стакан муки, 1 стакан песка, 1 стакан кефира, 1 яйцо, 0,5 чайной ложки соды – погасить уксусом, 2–3 столовые ложки какао .............................................. Добавьте в тесто 1 ложечку меда. И приятного аппетита.
– По-моему, великолепно, – сказал профессор Скворлыгин. – Даже пословицу подобрал, каков молодец!.. А как изящна концовка!.. «И приятного аппетита»!.. Казалось бы, простые слова, но насколько точны, выразительны и уместны!..
– А мне нравится «и», – сказал Долмат Фомич. – Обратите внимания, не просто «приятного аппетита», а «и»! – «И приятного аппетита»!.. Такое непринужденное интонирование... Нет, молодец, молодец... Лучший материал в номере, как ни крутите!..
– Друг мой! – профессор Скворлыгин тряс меня за руку. – Поздравляю. Искренне поздравляю!
5
Я не то чтобы затосковал по родному дому, не то чтобы мне уж совсем истерзала душу моя неприкаянность – или конкретно: достал бы майор со своими прихватами, хрен с ним и с ними, – но костюм при моем теперешнем положении в обществе мне бы не помешал. И я отправился за костюмом.
В нашей квартире приключился ремонт.
В моей – и еще раз: в моей! – в настоящей, напротив парка Победы.
Терпеть не могу ремонтов. В том, что ремонт, я уже их на лестнице заподозрил: ступеньки в мелу! Стоя за дверью, слышал вой пылесоса. Звонил и звонил.
Вняв звонку, Валера открыл наконец – на голове из газеты колпак-треуголка. Весь в мелу. Он глядел на меня, словно я был посланцем параллельного мира.
– Это ты? – спросил в изумлении.
– Не ждали?
Точно, не ждали.
Оклеили зачем-то стены в прихожей какими-то жуткими обоями с омерзительными разводами как бы под мрамор.
– Зачем?
– Красота спасет мир, – сострил Валера.
Меня передернуло.
– Могли бы и посоветоваться.
Он промолчал.
Так и есть: в моей комнате потолок белят. Вдвоем. Надежда разводит мел, а этот, значит, со стремянки спустился.
– Ребята, а вы, я смотрю, надолго обосновались.
– Но надо же делать что-то с квартирой, – Валера сказал. – Осторожно, не прислоняйся.
– Это как? – я не понял про «надо». – Что надо делать?
– Жить надо по-человечески! – Валера воскликнул. – По-человечески, понимаешь?
– Каждый должен обустроить свой дом, – раздался голос Надежды.
– Так ли я понимаю, что вы свой дом обустраиваете?
Валера спросил:
– Ты разве против?
– Нет, я не против, просто я думал, что это все-таки мой дом.
– Разумеется, твой... В известном смысле твой... Но не только твой. И твоей жены тоже. И наш.
– Наш общий дом, – обобщила Надежда.
– Вот мы и ремонтируем, – сказал Валера.
– А он недоволен, – сказала Надежда Валере.
– Будь снисходительна, – Валера Надежде сказал.
– Стойте, стойте. А ну-ка, объясните мне, какое отношение к моей квартире имеете вы.
То бишь, сам того не желая, я поднял и заострил проклятый квартирный вопрос, из всех проклятых – самый мне ненавистный.
– Объясняю. Раз ты придираешься к словам, я тебе, во-первых, скажу: да, действительно, строго говоря, это неправильно, нельзя говорить «моя», «твоя», «наша», «ваша» об этой квартире. Эта квартира не совсем твоя и не совсем наша, если быть достаточно строгими. Что касается тебя, Олег, то ты в этой квартире всего лишь прописан, а изживший себя институт прописки, нравится тебе или нет, будет вот-вот ликвидирован, подобно другим институтам социального принуждения, скоро даже никто вообще не вспомнит, что это было такое – прописка... И лишь после приватизации... – это скучнейшее слово (в те дни жутко модное) Валера произнес особо отчетливо, – после приватизации можно будет говорить о данной квартире как о чьей-либо собственности. Не перебивай. Во-вторых... Ты спрашиваешь: какое мы имеем отношение к этой квартире? Вот какое: мы в ней живем. В-третьих, как видишь, мы ее ремонтируем. В-четвертых, Олег, если не мы, то кто? Может быть, ты? Может быть, ты способен пошевелиться чуть-чуть? пальцем о палец ударить?..
Нет, не способен. Не могу. Не хочу. Не люблю. Не воспринимаю. Не понял ни слова. Какой-то бред.
– Да ведь я вас просто впустил!.. Просто пожить впустил! – воскликнул.
– Ну, впустил. Ну и что? Ты так говоришь, будто мы тебе плохого желаем.
А Надежда сказала:
– Я ведь знала, что он не оценит.
– Оценит, оценит. Поживет еще недельку с женой со своей, сразу оценит. Заживо съедят. Будет съеден.
С этим не спорил. Он прав.
– Говорят, – сказал я без злорадства, – породистой собаке отдельная площадь полагается. Вот кто раньше вас приватизирует.
– Не знаю, как насчет собак, но я ведь тоже могу рассчитывать на привилегии.
– Ты?
– Как защитник Белого дома, – невозмутимо ответил Валера.
– Да ведь ты же в Питере был.
– Мы защищали Петросовет, – сказала Надежда, – это приравнивается к защите Белого дома.
– На него никто ж не нападал, на ваш Петросовет.
