Дмитрий Вощинин - Купола
– И в чем же разница?
– С верой человек чище душой, а это уже немало.
– Но Бог – это фантазия.
– Эта, как вы говорите, фантазия пережила много веков.
Тот, кто хочет быстро построить новое, полностью сломав старое, накопленное, глупый человек, либо вор и проходимец.
– Я, конечно, могу преследовать вас за контрреволюционные мысли, но вовсе этого не хочу и призываю подчиниться действиям властей.
– Вот-вот. Опять вместо мыслей лозунги. Несомненно, бороться нужно, только знать зачем.
– Наша власть основана на сознательности, когда каждый понимает политику власти. Большинство согласно с её целями. Вы слышали речи Ленина, Троцкого?
– Слышал, скорее от других. Говорят, что отменные ораторы.
– Вот видите.
– Я думаю, что такого рода ораторство скорее похоже на сладкие речи дьявола.
– Что вы имеете в виду?
– Как вы думаете, кто более красноречив? Бог или дьявол?
– Ну, это не по моей части.
– Полагаю, что Бог делает свое благое дело молча.
– Новая власть отвергает Бога.
– В этом главная её ошибка. Я уже говорил, что вы строите неизвестное доселе общество и отвергаете Бога. И, заметьте, строите на непонятной вам земле. А кто вам позволил проводить такие эксперименты? Степень распространённого зла обернется на собственную судьбу.
– Я ещё раз говорю, что вовсе не хочу сделать вам плохо.
– А я, как русский человек, не могу пойти на компромиссы. Вы-то, наверное, пошли бы?
– Не ёрничайте, отец Серафим. Вам придётся подчиниться власти и ограничить эти свои вредные мысли.
– Видно, не привыкли вы слышать тихие выстраданные речи…
По душе вам совсем другие, пламенные.
– Я тоже не пойду на компромиссы. Я не верю ни в какую иудейскую или православную религию. Отец Серафим, надо уметь проигрывать.
– Это и пугает. Основное подозрение в искренности вашей власти. Не место во власти случайным людям.
В этой жизни никто ещё не выигрывал. Мне жалко вас, Траутман! Ведь вы, как и ваша власть, слепы.
– При всей вашей антипатии ко мне, я не хочу расставаться врагами.
– Хорошо, я уйду, но благодарить не буду. И даже не буду себя корить, что когда-то помог вам. Но на прощание хочу вам сказать, что я больше уважаю того, кто просил за вас. Либстера. Он твёрже стоит на нашей земле, за ним ответственность перед людьми. Он хочет добра. А проигрывает на нашей земле разобщённость и равнодушие…
Отец Серафим вышел от Траутмана с неприятным чувством.
Из российской истории известно, что до голодающих реально дошло менее одной пятой части собранных средств от продажи церковных ценностей страны. Остальные были разграблены, большинство их исчезли безвозвратно.
Отец Серафим открыто выступил против так называемого «Обновленческого собора», которым руководил ЧК, через очень вкрадчивого и совсем не простого посредника троцкистских идей Тучкова.
Все это послужило основанием к тому, что он оказался в первых рядах репрессированных священнослужителей, был выслан на 10 лет в район Воркуты, вернулся в 1946-ом и, прожив несколько лет в родном городе, тихо и незаметно ушёл из жизни.
Судьба Траутмана неожиданно «сыграла в пику», в 37-ом. Оказалось, что именно к Траутману ходил советоваться директор толевого завода перед восстановлением сгоревшего дома Петра Александровича. «Хозчасть» также не миновала ряд подобных вложений государственных средств. К тому же, было «странно», что часть церковного имущества была украдена местными бандитами. Никто из УИК не сомневался в честности Траутмана, но факты были отражены в личном деле. И вот он уже в замах, а через два месяца – в камере. Никто из сослуживцев не стал брать на себя поручительство его преданности «делу».
В камере Траутман сначала уповал на ошибку. Значительно позднее, он почувствовал себя жертвой. Убеждённый идеологически и лишённый глубокой веры человек, в порыве слабости, как правило, становится на сторону сильного.
Осталось неизвестным, в чём довелось признаться Траутману на следствии, но больше о нём в городе не слышал никто. Жена и приёмный сын вскоре покинули город и растворились в бескрайних просторах России.
Отец
Отец Нади, Пётр Александрович, на правах младшего сына пользовался большей любовью родителей.
Пётр Александрович впитал с молоком матери страстную веру в Бога и хотел посвятить себя служению церкви. Он много читал духовной литературы, искренне проникся любовью к православной вере, но сказать о своих помыслах отцу или братьям не решался.
Он вовсе не был готов к проявлению хозяйской твердости или коммерческой смекалки, без которых невозможно самостоятельно работать в торговле.
Правда, в период Первой мировой войны он проявил инициативу и энергию в организации столовой для бедных и обездоленных детей, отцы которых воевали на фронтах.
Его жена, Валентина Николаевна, была тоже младшей в семье, женщина кроткая, умная, воспитанная в православных традициях, очень походила характером на своего мужа. Брак произошёл по взаимному согласию и любви.
Они вместе много читали, посещали храмы и монастыри, любили светскую, умеренную жизнь, увлекались поэзией и литературой.
Петра Александровича в то время увлекали христианские образы писателя, публициста и основателя символизма Дмитрия Сергеевича Мережковского. Трилогия «Христос и Антихрист» привлекала его истинной правдивостью жизни, честными помыслами и чувством долга перед окружающими.
Валентине Николаевне же была ближе лирика его жены Зинаиды Гиппиус.
Оба они считали своих детей даром Божьим.
Их дети никогда не видели, чтобы родители когда-либо перечили друг другу или повышали голос при разговорах.
Надя помнила, как однажды горничная Паша жаловалась на близнецов Колю и Митю, которые играли на чердаке и изрезали новое атласное одеяло. Папа позвал их и, узнав, что они пытались сделать из одеяла шалаш, вместо ожидаемого всеми наказания улыбнулся и велел им в следующий раз попросить у Паши что-нибудь из старого.
В период НЭПа Пётр Александрович был долгое время безработным и семья из-за отсутствия средств к существованию предложила ему заняться мелкой торговлей. Кое-что продали для оборотного капитала. И он стал ездить в Москву, привозить оттуда мануфактуру, обувь, другие товары для продажи в городе.
Барыши явно не соответствовали непосильным налогам. Пришло время, когда он срочно должен был уплатить большую сумму, которой не было.
Всё, что оставалось ценного в доме, было заложено. Надеялись вовремя выкупить, но все ценности ушли за треть, а то и менее реальной цены. Налог был уплачен, Пётр Александрович избежал ареста.
Он не был врагом новой власти и принял её спокойно, без душевных терзаний и переживаний.
Пётр Александрович часто вспоминал случай, который произошёл с ним ещё в молодые годы, когда ему было восемнадцать лет. Он окончил реальное училище и шёл в начале лета по цветущему городу в прекрасном расположении духа на торжественное вручение диплома. На нём был новенький костюм-тройка и мягкие лайковые туфли. С хорошим настроением, ежеминутно оглядывая свою новую одежду, он был очень доволен собой. И вдруг из полуподвального этажа нищая старуха протянула ему руку:
– Барин! Подай копеечку!
И он прошел мимо, увлёкшись своей радостью. А когда очнулся и вернулся, чтобы подать, руки уже не было.
И мир рухнул для него:
– Если богатый человек забыл бедного, он должен понести заслуженную кару.
Это был единственный случай, когда он увидел нищего и прошел без подаяния. Он помнил его всю жизнь.
В 1925 году проводилась акция по контролю проведённой ранее конфискации среди «бывшего» имущего населения.
Пётр Александрович, придя по вызову, честно сказал, что он всё сдал ранее, больше у него ничего нет.
Дознаватель поморщился и тупо уставился на него:
– Так уж совсем ничего и нет?
– Нет, батюшка.
– Какой я тебе батюшка?
– Простите великодушно, товарищ, – произнёс Пётр Александрович, нервно теребя расстёгнутый ворот рубахи.
– А что это у тебя блеснуло под рубахой-то?
– Крест, батюшка.
– Опять батюшка. Крест-то, небось, золотой?
– Золотой, товарищ…
– И на цепочке золотой?
– Нет, на шнурке, цепочки все сдали.
– А чего же крест не сдали?
– Так как же, товарищ, мне ж его при крещении надели.
Дознаватель подошёл, взглядом оценил размер креста:
– Все ты врёшь. Снимай сейчас же и клади на стол!
– Как же можно? Я же верующий.
– Много тут вас, верующих… А страна голодает! А вам хоть бы что!
Дознаватель подошёл к двери и вызвал помощника:
– Отведи этого в общую камеру.
– За что, товарищ?
– Там разберутся, за что.
Так Пётр Александрович, едва понимая происшедшее, оказался в тюрьме.
«Разбираться» с ним стали через два дня уже в городе Владимире.
После новых расспросов крест Пётр Александрович добровольно отдал. Только ночью, после этого, он был выпущен из тюрьмы.
