Владимир Лидский - Два солдата из стройбата
Воины в палаточном городке повеселели, только веселье это не долго с ними зналось. Недели две хлеба рядовым давали норму, Стёпа резал чернушку справедливо, да и на кухне воровства стало как-то меньше, – то ли Загоруйко влиял своим авторитетом, то ли палец Пронина мешал спать кому-то из шкодливых поварят. Офицеры перестали обчищать солдатскую кормушку и жрали в вагончиках свою левую тушёнку, довольствуясь официальной пайкой или даже вовсе обходясь без хлеба, а сержанты пристроились питаться вместе с рядовыми, хоть и за отдельным столом, но с тою же едою, что полагалась остальным.
Только недели через две, после отбоя, когда Степан резал пайки под утреннюю кашу, в его каптёрку вломились Оганесян, Свиридов и Круглов. Они скрутили хлебореза и, избегая смотреть ему в лицо, потому что невыносим был синий огонь яростно горящих васильков, опрокинули его на стол. Свиридов вырвал из рук Стёпы хлебный тесак и примерился. Круглов покрепче прижал правую руку Загоруйко к большой разделочной доске. «Ну, что, Стёпа, – вкрадчиво сказал Свиридов, – не быть тебе больше хлеборезом… Око за око, палец за палец… А в шахте после дембеля тебе только вагонетки откатывать доверят…». И шарахнул ножом по растопыренной Стёпиной пятерне. Брызнула кровь, и безымянный с мизинцем упали со стола на пол. «С-с-суки…», – прохрипел Стёпа.
А ещё через пару недель в лагерь приехал батальонный командир майор Кадомцев, заглянул в столовую, на склады и в хлеборезку, где готовил обеденные пайки розовощёкий Пронин, наведался в хозвзвод, в палатку к фельдшеру, проверил отхожие места и цистерны с питьевой водою и всем остался недоволен. Особенно не понравились ему продсклады, столовая и хлеборезка. И потому, вернувшись после ревизии в город, он пошёл к гарнизонному начальству, начальство вытащило на ковёр заспанных снабженцев, и вместе с Кадомцевым навтыкало этим снабженцам по самые жабры. И грузовики с провизией с тех пор стали отправляться в лесные болота регулярно.
А Стёпу офицеры обвинили в «самостреле», в данном случае – в «саморезе», будто бы он специально отрубил себе пальцы, чтобы не служить. Но до военной прокуратуры дело не стали доводить, потому как понимали – может быть чревато, и просто перевели опасного человечка в другую часть – подальше от греха…
Глава 7. Политинформация
«Лето стояло жаркое, а воды всё не было. Нам её привозили на грузовиках с цистернами и закачивали в ёмкость около столовой. Машины из города не приходили второю неделю, и солдаты стали потихоньку жрать воду из реки. За палатками, в овраге у нас река текла. Для супа и чая воду тоже брали там, но её поварята кипятили, и она от обычной не отличалась. Потом пришёл майор Кадомцев, комбат наш, и сказал: «Увижу, кто воду из реки хавает, тут же и утоплю». Но его вслед только послали, – как пили, так и дальше стали пить. Потом приходит фельдшер Костя, сержант Ивахин то есть, и базарит: «Вы чё, обдолбыши, воду из реки сосёте? У нас один с параши уже слезть не может, обделался с ног до головы». Мы Костю спрашиваем: «А кто обделался?» Он говорит: «Ниязалиев, чурка из второго взвода». – «Ты сам чурка, – говорит ему Кожомбердиев, – чё тебе, мол, надо, для чего пришёл?» – «Пришёл в ваши бошки тупорылые вдолбить: хорош воду из реки хавать!» – сказал фельдшер и отчалил. А Силкин ему вслед сказал: «Иди, иди, лепила, подотри туркмену задницу». Короче, Костю на три буквы отослали, а через неделю половина роты с утра до вечера топталась на параше. И вокруг трассы лес уделали, выйдешь из траншеи – как раз реально на мину налетишь. Вдобавок норму перестали выполнять, – какая норма, когда чуть не каждый второй под кустами мается? По палаткам шепоток пополз: «Дизентерия…» Ходили к фельдшеру, думали, поможет, а он какие-то порошки даёт, они как мёртвому припарки, – развозит только хуже. В общем, картина Айвазовского: идёшь в сортир, а у нас сортир десяти-очковый, так не поверишь – ни одного очка свободного, да очередь на улице, которая жмётся да материт счастливчиков, занявших штатные места. Кому невтерпёж, тот в нештатные места бежит, так весь лагерёк-то и пометили.
Приезжает комбат, майор Кадомцев – морда красная, плюётся и визжит. Собрал сержантов, начистил им всем рыла; мат над лагерем такой стоял, что, наверное, в лесу тушканчики слыхали. На следующий день личный состав с утра не пустили до параши, а дали каждому в зубы по лопате и организованным строем направили в дальний березняк. Привели вояк на широкую поляну, размерили её полтора на полтора. Цепочками пустили солдатню на травку и приказали каждому рыть маленькую ямку глубиною в штык. Ну, вырыли – плёвое дело, каждый день по пятнадцать метров роем. А потом на опушку пришёл майор Кадомцев. Сначала, как заведено, обложил всех матом, а после приказал оправиться. Ну, солдатня чего-то застеснялась, не все, правда, кое-кто стал без стеснения свинчивать штаны. Батальонный ещё пуще озлился: «Чё, не поняли, выродки, – был приказ оправиться!» Ну, поняли – не поняли, а не всем же треба. Многих понесло, а остальные сидят на корточках над ямками, да думу думают. Повесили ремни на шеи; рожи у всех сосредоточены – в такие мгновения большинство чует у себя во лбу открывающийся третий глаз. А Кадомцев ходит вдоль опушки и орёт: «Шандец вам, суки, у кого увижу щас понос – тут же расстреляю!» И вдруг примечает солдатня, что сержанты все ходят с «калашами». Тут уже и здоровых понесло, – стали ямки заполняться. «Закончить оправку», – последовал далее приказ. Воины натянули штаны, и каждый стал возле своего сокровища. Сержанты пошли по рядам. «Налево… направо…» – командовали они. Рота разделилась на две части, – одна чуть больше, другая – меньше. Б о льшую увёл в лагерь прапорщик Васильев, а меньшую отодвинули вглубь поляны и приказали рыть могилы. Солдаты не поняли, что это могилы, думали, для каких-то нужд, но искоса с опаской поглядывали в сторону сержантов. Сержанты стояли на краю поляны и поглаживали «калаши». Когда ямы были готовы, дизентерийным приказали раздеться догола, обмундирование надо же сдавать, оно ведь денег стоит. Собрали «хэбэ», Кадомцев скомандовал: «На позицию!» Потом прошипел: «Я же вас предупреждал…» Отошёл на пару шагов и махнул рукой: «Огонь!» Ну, сержанты из «калашей» быстро покосили солдатню. Потом покидали убитых в ямы и засыпали тела землёй.
Так наш батальонный победил эпидемию. Ему потом из штаба округа благодарственную телеграмму прислали, даже, кажется, чем-то наградили. Ага! За оперативное решение вопроса. Так что вам, салабонам, впредь наука: грязную воду – не пить, парашу – не хавать, себя держать в чистоте. Увижу, что не так, сам расстреляю, – у меня и ключи от оружейки есть. Ну, а ежели кого сомнение берёт, – сходите на поляну за березняком, там могилки можно поглядеть…».
Сержант Круглов дал пару смачных подзатыльников ближайшим салабонам, оставшимся на «взлётке» озадаченно потирать стриженные затылки, а сам отправился в сержантский угол укладываться спать. Салаги понуро стояли на казарменном проходе, испуганно лупали глазами друг на друга и наконец в тягостном раздумьи стали разбредаться, направляясь к указанным им койкам на свои новые, ещё необжитые места…
Глава 8. Гороховая каша
На этого солдата все обратили внимание ещё до выезда в дальнюю командировку. Взвод работал на подготовке железнодорожного полотна; пацаны в грязных, испачканных креозотом бушлатах тоскливо перемещались по огромному участку, с натугой ворочая холодные и скользкие шпалы, со всех сторон облепленные заледеневшим снегом. Было пасмурно и холодно, но работа разогревала, и Петрову хотелось двигаться побыстрее. Напарник его, однако, работал с ленцой, и подладиться под неторопливый ритм этого странного работяги было непросто. Даже когда шпалу поднимали, он шёл к месту назначения в каком-то замедленном темпе, хотя, казалось бы, должен был поторапливаться, чтобы быстрее избавиться от тяжести.
Он был очень высок и уродливо худ; бушлат свободно болтался на его теле, не охватывая туловища. В серой ушанке, бывшей когда-то голубой, до него щеголяло, видимо, не одно поколение таких же доходяг. Руки он имел длинные и худые, пальцы были крючковатые, обветренные, с обломанными грязными ногтями. Когда Петров пытался заглянуть ему в глаза, он опускал голову, уверенно и убеждённо избегая контакта. Лицо у него было костлявое, с выдающимися острыми скулами, красное и прыщавое. Самой же неприятной частью его несуразного облика были холодные вымученные глаза, всегда искавшие способа укрыться. Общался он с Петровым с помощью коротких слов и междометий, типа «ну», «взяли», «давай», «эх», и только к середине рабочего дня Петров узнал его фамилию. Командир взвода сержант Круглов, пристально наблюдавший за работой пары, долго копил в себе раздражение и, наконец, подойдя поближе, разразился руганью: «…заколебал, Цыпин, что ж ты спишь-то на ходу, обсос!»
